Твои синие рассветы

Я не был идеальным. Ты доказала это за каких-то двадцать минут под сверкающими лучами рассветного солнца. Мои совершенные черты лица и безупречный голос не имели никакой власти над твоим летящим по сломанной горизонтали миром. Ты пропускала мои избитые фразы сквозь, оставляя на поверхности их неприглядную пустоту. Мне казалось, будто я разучился говорить, потому что сорванные с моих губ слова были бессмысленными. Ты с демонической жестокостью разбивала их на части, протягивая в открытых ладонях, показывая никчемность моего существования. Я был никем рядом с тобой. Рядом с твоей небезупречной внешностью и угловатыми движениями я с удивлением обнаружил свою дефектность. Высеченная во времени привычка чувствовать свое превосходство испуганно разлетелась под твоими обветренными пальцами. Внешний лоск слезал кусками, оголяя истинную уродливость моей души: бедная, порочная, мчащаяся прямо по курсу в ад. Я оказался распят на границах твоей непогрешимой сущности, сочетание ее чистоты с первозданной страстью вспарывало мои внутренности тупым лезвием, пролонгируя боль. У тебя глубокие ямочки над ключицами, и в них заблудилась Венера. Ты не была идеальной. С неправильной линией скул, тонкими губами и шестью лишними килограммами — ты была совершенством. Твои художественные недостатки могли лишить рассудка любого эстета. Исхлестанные колючей проволокой воспоминания о твоих хаотичных танцах под Битлз с бутылкой вина в руке бьют под дых своей реалистичностью. Ты не умеешь танцевать и не попадаешь в ритм, но какое до этого дело, когда прожигающая насквозь искра жизни дает тебе крылья и неоспоримое право на глупости. Ты никогда не жила среди рассыпанных красок. Работа в малоизвестном издательстве, средней крепости алкоголь по вечерам и забавные заставки на телефоне с профилем твоих кумиров. Ненависть к длительному шопингу и косметическим процедурам, а посему первая попавшаяся одежда на распродажах и вечно отросшая челка. Но краской была ты сама: оставленный неосторожный след на серой стене, как акт вандализма. Да, ты именно такая, тебя давно пора запретить законом. За твои никому непокорные миры, в которых реальность отражалась в виде хрустальной инверсии привычной, будничной истории жизни. Ты рисовала рассветы синим, а море красным, считала от пяти до одного, целовала розы в цветочных магазинах и ловила солнечные зайчики ладошками. Когда чужие грубые руки разбивали один из твоих хрустальных миров, ты с улыбкой била еще парочку и собирала из цветных осколков что-то новое, хранящее лунный свет на дне. Я никогда так не сумею: сиять для людей, которые убивают тебя, и заставлять слезы бежать вверх по щекам. Если бы ты сказала, что дважды два равняется пяти, я бы поверил — ошибаться может наша Вселенная, но никак не ты. Я хотел тебя до сбивающегося пульса, до теряющегося в глубине голоса. Не потому что желал обладать тобой, но потому что нуждался в целительной силе твоего внутреннего источника жизни. Раздевать тебя — означало найти причину прожить еще один день, касаться твоей кожи — равносильно жажде Пигмалиона коснуться ожившей плоти Галатеи. Ты нужнее, чем кислород. Я могу задержать дыхание на три минуты, а без тебя нельзя совсем. Чувствую, как без твоих горьковатых губ погибают птицы, порхающие по венам, — они дышали тобой. Ты запустила их в шутку, а они стали единственным спасением от моей собственной бесполезности. Так я верил, что представляю хоть какую-то значимость для твоих вечно поскальзывающихся смешинок в глазах. Но это было отравляющей сознание ложью: ты никогда не любила меня. Ты говорила, что я слишком красив для любви и мною можно только восхищаться. А любить нельзя. Впервые в жизни я возненавидел свою внешность, мечтая содрать кожу вместе с ненужной тебе изящностью моего лица. Искать в нем изъяны, чтобы бросить их к твоим ногам, и не находить ничего. Бредить твоими тонкими запястьями, которые созданы именно для моих поцелуев. Писать твое имя на стенах, представляя, как с каждой строчкой ты становишься ближе. Можно, я стану исключением из несуществующих правил? Я не хочу быть предметом поклонения, я хочу, чтобы твой внутренний свет засыпал в моих ладонях, а ночи были мятными. Ты настолько неуловима, что держа твою руку, я касался призрачного миража. Ты утекала между пальцами, оставляя послевкусие соленых морских волн, а я по инерции целовал пустоту с запахом ладана. Дарила мне крылья, потом вырывала, затем вновь швыряла их мне в лицо: поломанные, грязные, растрепанные. Я принимал их, как самый вожделенный дар, способный излечить от хронизации процесса влюбленности. Это десятый круг ада, и он стал моим новым домом, а ты все никак не поймешь, что я живой и мне больно. Посвящаю тебе песни, понимая, что не услышишь — ты любишь джаз, ну а я — всего лишь веяние модной поп-индустрии, мальчик с обложки без права на интерес в твоих глазах. Я только потом понял: тебе просто было любопытно, на какой минуте я сдамся. Ты думаешь, что их было двадцать, но я-то точно знаю — ни одной. Я проиграл заранее, прочитав свой приговор на твоих бледных губах. Я знал, что продаю свою волю дьяволу, но зачем-то взглянул чуть выше губ, осторожно касаясь глаз. Черных, как ночь, с зелеными бликами. Вот они — мятные ночи, которые заменили мне воздух в одночасье. И больно, и сладостно одновременно, словно вниз с обрыва под звуки разбивающегося водопада. Сколько раз ты уходила навсегда и возвращалась будто случайно, играя, дразнясь, растаптывая мою полуживую любовь, прячущуюся под прикрытыми веками. Для тебя каждая моя надрывная нота — смех: чувство любви неведомо иным созданиям, что сотворены для внеземных траекторий. Билось ли твое сердце чаще, когда я падал на колени возле твоих мраморных ног? Нет. Никогда. И все же, буду звать тебя, пока время не истлеет в агонии моих одиноких ночей. Ведь я не умею красить рассветы в синий и не умею собирать настоящие звезды из битого стекла. Израненными руками держу свое окровавленное сердце и понимаю: вот она — плата за тысячи других разбитых сердец. А ты, видимо, была совсем не ангелом. Но, черт с тобой, тогда мы встретимся в аду, там, где твои синие рассветы сольются с моей обреченной на страдание вечностью.