Чёртово колесо

— I've done horrible things to you. And I'll do horrible things again, to you. Because of one stupid moment with a dying girl in a pile of rubble, you think I can change. Tell me where I am wrong. — I don't want you to change. I know you're screwed up. I know you are always going to be screwed up. But you're the most incredible man I've ever known. You are always going to be the most incredible man I have ever known. So, unless you're breaking up with me, I am going home now. — I love you. (— Я поступал с тобой ужасно. И ещё не раз буду вести себя так же. Ты думаешь, что я изменюсь из-за какого-то дурацкого случая с погибшей под грудой камней девчонкой. Разве я не прав? — Я не хочу, чтобы ты менялся. Я знаю, что ты искалечен внутренне. Я также знаю, что ты навсегда останешься таким. Но ты самый удивительный человек из всех, кого я встречала. И ты всегда останешься для меня самым удивительным человеком из всех. В общем, пока ты не порвал со мной, пойду-ка я домой. — Я люблю тебя.)

Быков зашевелился, чем окончательно разбудил находящуюся в полудрёме Анастасию Константиновну. Они лежали на разобранном диване, абсолютно голые и счастливые. — Ну, и что теперь? – спокойно спросил Андрей, поглаживая кончиками пальцев Настину руку. – Снова скажешь, что это в последний раз и мы с тобой не любовники? — Быков, — прервала его женщина. – Хватит. Забудь. — Хм, о чём ты хочешь, чтобы я забыл? У меня слишком хорошая память. Хотя я соглашусь выкинуть из головы этого идиота Антона, если ты пообещаешь никогда в жизни больше не произносить его имени. — Мы что, торгуемся? И вообще, оставь Антона в покое. Я его и так продинамила с этой помолвкой. Несколько секунд Быков изо всех сил пытался сдержаться, но потом не выдержал и откровенно заржал, попутно удивляясь ответному смеху с Настиной стороны. — Бла-бла-бла. — Вставай и готовь завтрак, — Кисегач прижала простыню к груди и повернулась к Андрею спиной. — Я? С какой радости, это ты тут женщина. — А это твоя квартира. Быков раздражённо вздохнул, заглянул под одеяло, за что получил от Насти пинок ногой, и наконец свалился с кровати. Надев по-быстрому лёгкие пижамные штаны, он потянулся и прошлёпал босиком на кухню, первым делом убрал водку обратно в тайник, поставил на место потревоженные банки с вареньем и принялся осматривать содержимое холодильника. Молоко, два яйца и почти пустая бутылка кетчупа. Блеск. — Змеи любят омлеты? – пробормотал Андрей, взбивая в миске желтки и белки. Это утро было чем-то нереальным, светлым, будто в фотошопе кто-то повысил яркость. Настя вышла из комнаты в застёгнутой на две пуговицы большой Быковской голубой рубашке, и больше на ней не было ничего. Как будто, кроме маленькой, залитой солнечным светом комнаты и двух сосредоточенных на шипящей сковородке людей, больше вообще не было ни-че-го. — Вау, — не удержавшись, присвистнул Быков, оглядывая женщину. Она вскинула брови, убрала с лица пару неаккуратных прядей и укоризненно посмотрела на Андрея. – Что? Мне запрещено восхищаться телом своей, — он сделал ударение на этом слове, — женщины? Чем пытаться испепелить меня своим страстным взглядом, лучше бы чайник поставила. Настя, не меняя выражения лица, прошла к подоконнику и опустила рычаг зелёного электрического чайника. Ядовито-зелёного, кстати говоря. — Что за цвет, Быков? Думала, у тебя есть хоть капля вкуса. — Хотел, чтобы Игорь завёл подружку, но они не сошлись характерами, поэтому он теперь ночует в моей ординаторской. — Мда, негусто, — протянула Настя, когда через десять минут они уже сидели за столом, а между ними стояла тарелка с, мягко говоря, небольшим количеством омлета. Кисегач нахмурилась и разделила этот жалкий кусочек на две половины, вытряхнула себе в тарелку пару капель кетчупа и принялась за еду. — Ну, мы же в моей холостяцкой берлоге, мышка, — заговорщически подмигнул ей Быков. Их мирный приём пищи прервал неожиданный стук в дверь. — Кто это может быть? В… — Настя посмотрела на часы, — шесть двадцать утра? — Да кто угодно, — пожал плечами Андрей. Он подошёл к двери и с любопытством уставился в глазок. – Купитман, — шёпотом сообщил он Кисегач. — Быков, — раздалось из-за двери. – Я слышу твой голос, открой! — Что тебе надо? – Настя получила жестом указание молчать и теперь, скрестив руки на груди, внимала забавной беседе. — Пришёл удостовериться, что ты ушёл в запой без меня. Открой! — Купитман, не суди людей по себе. Понимаю, тебе хочется верить, что ты не единственный человек в мире, который срывается и пьянствует по любому, хоть мало-мальски подходящему поводу, но я трезв, как стекло. Уже месяц и… четыре дня. — Хочешь, чтобы я, немолодой венеролог, который знает тебя уйму лет, поверил, что ты так запросто пережил вчерашнее событие. — Есть человек, который знает меня ещё большую уйму лет, учитывая её – это подсказка – возраст, — с сарказмом начал Быков, но, заметил, что Кисегач замахала руками, видимо не желая быть выданной Купитману именно сейчас. — Позже, — одними губами шепнула она. — Ты на Настю намекаешь? Да, она сейчас сто процентов дома, в постельке со своим Антоном, — со знанием дела сказал венеролог. – И не надо злиться, ты целиком и полностью сам во всём виноват. — Хоть твои волосы и похожи на белый кудрявый парик, у тебя всё-таки нет соответствующего образования, так что хватит меня судить! И вали домой, я хочу уединиться с приставкой, — закончил Быков, не сводя со смутившейся Насти взгляда, и хохотнул. — А на работу ты, я так понимаю, не пойдёшь. — Кто знает, — пожал плечами Быков и вопросительно взглянул на Кисегач. Та ещё крепче скрестила руки на груди, одарила на Андрея тяжёлым взглядом, но по её лицу легко читалось «как хочешь». — Ладно, но если ты не явишься сегодня к девя… хорошо, к десяти, я вернусь! – самоотверженно крикнул напоследок венеролог и скрылся. — Он ушёл, — довольно сказал Быков и подошёл к Насте. Та улыбнулась ему и взяла его лицо в ладони. — Пойдём? – одними губами спросила она. — Ага, — прохрипел Андрей, не отводя взгляда от раскрасневшихся Настиных щёк. – На диван или хочешь опробовать кухонный стол. — Кухня. Мы пойдём на кухню, — она сделала паузу. – Откроем воду, возьмём губку, капнем «Фейри» и… вымоем посуду, будем тереть её, полировать, пока она не заблестит от наших стараний, — с этими словами Кисегач легко вывернулась из объятий Быкова, который покраснел и часто задышал, и ушла допивать свой чуть остывший чай. Андрей несколько минут простоял в коридоре, пытаясь успокоить сошедшее с ума сердце, а потом мужественно вошёл в кухню. Настя стояла к нему спиной и, как ни странно, действительно занималась небольшой уборкой. Тарелки уже сохли рядом с раковиной, теперь она методично протирала влажной тряпкой стол. — Ты слишком спешишь, — нахмурился Быков. – Пропустила эпизод свадьбы, медовый месяц и сразу перешла к стадии матёрой жены. — Ну, не жить же в грязи. — А ты сексуально моешь посуду, — подмигнул женщине Андрей и обнял её со спины. Она дёрнула плечами, но заметив, что Быков не обратил на это внимания, расслабилась и откинула голову ему на плечо. Ей давно было известно, что этого человека мало волнует, хочется ей в данный момент близости или нет. — Не хочешь поговорить? – Настя развернулась в объятиях и заглянула в холодные голубые глаза. — Долгий и нудный разговор? – Быков, казалось бы, действительно рассматривал этот вариант. – Нет, увольте, — весело потряс он головой. – Лучше сыграем в карты? Кисегач нахмурилась, удивлённо глянула на Андрея, но, заинтересовавшись нетипичным развитием событий, кивнула. Они вернулись в гостиную, бывшую по совместительству и спальней, сели на всё ещё разобранный диван, и Быков раздал. Настя взяла свой веер, взглянула на козырь и мысленно улыбнулась подвернувшейся удаче – четыре червовые карты, включая даму и короля. — Послушай, Андрей, — нахмурилась Кисегач, спустя несколько минут ничем не примечательной игры, — тебе не кажется, что чего-то…мм.. не хватает? — Мне не хватает хороших карт, но тебе-то не на что жаловаться, так? — Ты не сказал, что любишь меня. — Тебя это беспокоит? Что за глупости? Раньше ты обходилась без подобной ерунды, — Кисегач поджала губы и вспомнила моменты из их молодого, бесшабашного институтского безобразия – да, тогда просто классного секса и просто необязательных отношений было достаточно, но им-то уже не по двадцать! — Это не ерунда, Быков, — Настя положила карты рубашкой вверх и скрестила руки на груди. – Я сказала тебе, что люблю тебя. Ты в ответ этого не сказал. Разве это не повод для беспокойства? — Слова не важны, белка. Важны поступки, – мужчина поднял вверх указательный палец, таинственно посмотрев на потолок. – Хочешь накормить своё великое эго главного врача моим признанием? — А ты действительно хочешь спорить? – Настя вскинула брови и изогнула рот в подобии улыбки. – Не можешь просто сказать? Андрей пожал плечами и снял с колоды верхнюю карту. Он задумчиво уставился на неё, а потом сделал то, чего Кисегач ну никак от него не ожидала – взял и эту карту разорвал, оставив только кусок из её центра. Он протянул этот обрывок ей, Настя развернула его картинкой к себе и увидела большое красное сердце, по-видимому вырванное из червового туза. — Просто у меня не было нужной карты. Кисегач повертела клочок бумаги в руках и, не сдержавшись, улыбнулась. — Ты испортил колоду. — Она пала смертью храбрых, — резонно отметил Быков. — О, да, она оказалась храбрее некоторых. — Чего ты хочешь, женщина? – Андрей перегнулся через разложенные между ними карты, и его лицо оказалось паре сантиметров от Настиного. Она могла бы сказать: признания, любви, близости. — Тебя, — просто ответила Кисегач и незначительно подалась вперёд. Как всегда любил приговаривать Купитман, мужчина должен сделать девяносто процентов работы, а женщине оставить десять, чтобы позволить ей самой решать, начинать поцелуй или нет. Целоваться с Настей всегда было странно. Странно для Быкова – это когда отличается от другого, прочего, уже встречавшегося. Странно и всегда одинаково горячо – и когда она была молодой, неопытной студенткой, когда они жались друг к другу на кушетке в лаборатории, и когда они, измученные долгим расставанием и несчастливыми браками сталкивались в коридоре, порой заработавшись ночью. Когда они разводились и когда снова сошлись. С другими женщинами такого не было, Быков вообще до Насти считал поцелуй лишь частью ритуала, простой прелюдией к сексу, романтичным подарком наивным девушкам. А потом, как говорится во всяком бульварном романе, появилась она. Только не было в ней ничего божественного, ни длинных ног, ни округлых форм, ни правильных черт лица. Она была обычной угловатой девочкой-подростком, серой мышкой, умницей Настей Кисегач, которая никогда не старалась кому-то нравиться, которая мечтала о браке и двух детях. Уж, казалось бы, такой человек, как Быков, мог найти себе женщину намного интереснее. Только все друзья Андрея, которые ставили на то, что его настоящая подружка будет ровней байкеру, оторвой, может, проституткой, проиграли. У Насти не было почти ничего общего с Быковым, они были настолько разными, что сложились вместе, как два маленьких кусочка мозаики. — Ах, чёрт, Настя, мать твою, — прохрипел Быков, падая на женщину. Они задыхались после горячего и бурного оргазма, касаться друг друга было невыносимо жарко, но отодвинуться хоть на пару сантиметров – невозможно. — Не тронь, — Кисегач попыталась отдышаться, — мою мать. У неё и так чуть сердце не встало, когда она тебя последний раз видела, — после этих слов они дружно, но бессильно рассмеялись сквозь слёзы – воздуха не хватало катастрофически. — Я не виноват! — Быков, ты всегда виноват. Ладно, пора заканчивать этот бесполезный трёп. Мне надо в душ, домой и на работу, тебе, кстати, тоже, — она похлопала его по плечу и с трудом встала с дивана. — Пошли вместе? – радостно предложил Андрей, также резво вскакивая. От всех этих лирических мыслей его мутило, хотелось чего-то лёгкого, светлого и привычного, поэтому, когда Настя залезла в душевую кабинку, Быков быстро сориентировался и включил ледяную воду. Насладившись сладкими любимыми криками его женщины, он позволил ей переключить кран, и они наконец смогли нормально вымыться. Через двадцать минут Кисегач, завернувшись в большой махровый халат Андрея и замотав голову банным полотенцем, сидела на стуле на кухне, слегка поджав ноги, и дула на горячий чай. Быков зашёл в комнату и уставился на согнувшуюся от прохлады маленькую женскую фигурку. — Настя, — хрипло выдохнул он, – мне кажется, у нас ничего не получится, — в голове у него билось «я не смогу». — Что? – женщина со стуком поставила чашку на стол. — Боюсь, ничего не выйдет. — А, ну да, — Кисегач нахмурилась и скрестила руки на груди. – Ты же у нас видишь будущее. — Я вижу прошлое, — пояснил Быков, награждая женщину извиняющимся взглядом. Он и сам не мог понять, с чего начал этот разговор, но слова сами рвались наружу. – Я причинил тебе много боли, я грубил, жестоко шутил, в конце концов, я тебе изменил! Такое нельзя простить. — Но я простила, — отчаянно сказала Настя, и Андрей узнал в её голосе повелительные нотки, что значит – она не собирается сдаваться. — Я причинил тебе много зла, в будущем причиню ещё больше. Ты думаешь, из-за погибшего мальчика, пары забытых ампул с морфином и двух месяцев извинений я изменился? Считаешь, я стал человечнее, больше не буду говорить тебе грубых вещей, перестану оставлять твоего сынульку на дежурство? — Я не хочу, чтобы ты менялся. — Это всё снова кончится разрывом, у нас с тобой так каждый раз, ради Бога, Настя! Я не хочу потом опять десять лет или два месяца ходить с поломанным сердцем, даже если мы снова сойдёмся через некоторое время. Мы не умеем строить отношения, даже если жизнью готовы поклясться в том, что это – то самое. — Я не хочу, чтобы ты менялся! – крикнула Кисегач, вскакивая со стула. Чашка, неосторожно задетая локтём, со звоном упала на пол и разлетелась на несколько кусков, расплескав по полу чай. – Ты идиот! Я знаю, что ты самовлюблённый гад, чудовище, хам, грубиян, но… я встретила тысячи людей за всю свою жизнь, и только при виде тебя моё сердце задыхается! «Я не знаю, может, завтра я полюблю кого-то ещё» – так, наверное, говорят реалисты-циники, скептики, вроде тебя, да? Но я знаю, что этого не будет, потому что я всё ещё верю, что у нас получится, — Настя ждала ответа Быкова секунд десять, потом ей надоело молчание, и она снова заговорила. – Ладно, коль скоро ты потерял дар речи, я, пожалуй, пойду одеваться и поеду на работу. Женщина слегка поправила полотенце на голове, затянула потуже пояс халата и уже действительно собиралась уйти, как Быков схватил её за руку, хотя, скорее, за два пальца. Он посмотрел на неё открытым, беззащитным взглядом, словно пятилетний ребёнок, и сказал то, чего, пожалуй, стоило ждать больше двадцати лет: — Я люблю тебя. Если бы она только знала, если бы только была возможность, Настя бы записала эти слова на диктофон и слушала бы их каждый раз, когда Андрей снова начинал бы ей грубить. Но, наверное, ни одно устройство мира не воспроизвело бы тот голос, каким он это произнёс. В нём были решительно все интонации, которых женщине практически не доводилось слышать за всю историю общения с Быковым: страх, трепет, горечь, полная открытость, доверие и шок. Настя облегчённо улыбнулась и обняла Андрея. — А ты вовремя разбила посуду. — Знаю. Для этого и нужны чашки. — Это правда, что к Антону у тебя не было таких чувств? — Я никогда не вру. — Ты только что соврала. — Заткнись и обними меня покрепче. Об этом не нужно было просить дважды. Быков провожал Настю до двери. Он заправил тёмную прядь ей за ухо, а она наклонилась, чтобы его поцеловать. Им уже не хотелось страсти, они выплеснули всё за прошедшую ночь и утро; огонь прошёл, оставив место умиротворенью. — До вечера, — шепнула Кисегач, отстраняясь от тёплого плеча Андрея. — До вечера, — услышала она, когда дверь перед её лицом почти закрылась. Быков сделал пару шагов в сторону кухни, раздумывая, куда он задевал совок, и не выдержал – улыбнулся. Спускаясь по лестнице, Настя всё время держала руку в кармане, не желая отпустить маленький кусок плотной карточной бумаги – её билет, чтобы сойти с надоевшего чёртового колеса.