***
Когда их дружная компания уже подходила к Академии, то Жак толкнул Хадижу и кивнул куда-то влево. Там, возле знакомого автомобиля, стоял сам Зейн и как только увидел Хадижу, направился прямо к ним. — Чёрт! — выругалась Хадижа, перейдя на бег. И пусть это сейчас выглядело, как самый позорный побег, но встречаться с Зейном и те более говорить она была не готова. Да, и вид у мужчины был такой, словно разговаривать он был совсем не намерен, а скорее уже привычным движением перекинуть ее через плечо и унести подальше. — Мсье? — преградила дорогу Зейну Одетта, с самым невинным выражением на лице, вынуждая его переключить внимание с Хадижи на себя. — Мсье, я хотела поблагодарить вас за то, что заплатили за нас штраф. Зейн с неким раздражением посмотрел на девушку с окрашенными в разные цвета прядями, что смотрела на него хитро и оценивающе, словно стараясь прочитать его мысли, и ему на миг стало неуютно под взглядом этих внимательных темно-серых глаз; казалось, они заглядывали прямо в душу. — Вам не за что меня благодарить. Я сделал это просто потому, что того хотела Хадижа, — ответил он немного резко, но Одетту это, казалось, нисколько не смутило. — Это хорошо, что вы уважаете желания Хадижи, — проговорила девушка, — А как насчёт её чувств? — Чувств? — удивлённо проговорил Зейн; кто она такая, чтобы с ней говорить о чувствах между ним и Хадижей. — Не мне вам рассказывать, в каком раздраи она сейчас находится. Пора уж хоть во что-то внести ясность, — покачала девушка головой. — Сложно поговорить с тем, кто избегает тебя, — посмотрел на Одетту своими темными глазами Зейн, и у девушки от этого взгляда невольно пошли мурашки по коже, и захотелось смиренно опустить взгляд. «А он прямо восточный султан. Такого называть господином совсем не стыдно», — глубоко вздохнув, отметила про себя Оди. — Сегодня пары заканчиваются в три, — уже развернувшись, словно невзначай продолжила она и, подхватив под руку стоящего неподалеку Жака, сжимающего кулаки и смотрящего на мужа Хадижи волком, пошла в сторону учебного заведения. — Зачем ты ему помогаешь? — хмуро спросил Жак. — Я помогаю не ему, а Хадиже, — пожала плечами Оди, — Понимаю все твои чувства к подруге детства, но неплохо бы мужчинам хоть иногда выключать свой эгоизм и думать не только о себе. Хадижа стояла возле дверей мастерской, с бешено стучащим сердцем, прислушиваясь к шагам в коридоре; словно ждала, что Зейн вот-вот ворвётся в аудиторию и утащит её за собой. — Бу! — резко распахнув двери, заглянул в мастерскую Луи, с ухмылкой наблюдая, как Хадижа буквально подпрыгнула на месте. — Трусишка. — Перестань, Луи, — посмотрела на него, как на дурака, Одетта. — Но поступок явно не самого смелого человека, — взглянула она уже на Хадижу. — Тебе всё же придется с ним встретиться и поговорить. — Да, но, может, не сегодня, — ответила Хадижа, проходя к своему месту. В мастерскую вошел мсье Мерьель, с привычной доброжелательной улыбкой приветствуя студентов, и начал лекцию. Хадижа сидела, гипнотизируя лист с карандашным наброском набережной Сены, сделанный на уроке, где они обсуждали пейзажи в общем и Парижа, в частности, когда Мерьель попросил быстро набросать по памяти любимое место в городе. — Вы, наверное, умеете летать? — подошел к Хадиже преподаватель. — Что? — не поняв вопроса, та обернулась на мсье Мерьеля. — Вы нарисовали набережную под таким углом, словно смотрели на неё с высоты, — объяснил свой вопрос мужчина. — Просто я часто смотрела на неё с крыши, — ответила Хадижа. — Вы лазаете по крышам? — вздрогнул он. — Иногда, — уклончиво ответила она, не понимая, какая преподавателю разница, чем его студентка занимается в свободное от учёбы время. — Не самое безопасное занятие, — с выражением глубокой озабоченности произнес он, — Прошу, вас будьте осторожны. — Конечно, мсье, — ответила Хадижа, наблюдая, как преподаватель медленно отходит от её работы и идёт к следующей. Девушке остаётся лишь гадать, что это за реакция была у мсье Мерьель, но ей показалось, что на миг она увидела в его взгляде страх. Впрочем, все мысли о странном поведении преподавателя покинули голову, как только на том же месте, что и утром, Хадижа увидела и автомобиль, и стоящего возле него Зейна. «Словно и не двигался с того времени», — подумала Хадижа, замерев на последних ступеньках крыльца. Зейн не двигался с места, хотя точно видел её. Просто давал ей выбор, подойти к нему или пронестись мимо. И если утром Хадижа совершенно не была готова и не знала, что сказать, то теперь понимала, что пройти так просто мимо него не сможет. Оди была права, поговорить нужно. — Хадижа? — услышала она позади голос Жака. — Идите без меня, — не оборачиваясь ответила она, сделав шаг со ступеньки, и направилась в сторону мужа. — Здравствуй, — остановившись в нескольких шагах от Зейна, поздоровалась Хадижа. — Ас-саля́му але́йкум, Хадижа, — по-восточному поприветствовал её он, — Решила сбежать? — Не знаю, — пожала девушка плечами, почувствовав, как от стыда запылали щеки, — Ещё не решила. — Звонил Саид. — И? — вздрогнув и затаив дыхание, спросила Хадижа. — Я ничего ему не рассказал. Сказал только, что ты ему позже позвонишь, — спокойно ответил Зейн, наблюдая как девушка облегченно выдохнула. «Значит, ей не все равно», — подметил про себя Зейн. — Поехали, — открыл он перед Хадижей дверцу машины. — Куда? — нахмурилась она, отступая назад. — Не волнуйся, я не собираюсь надевать на тебя чадру и запирать в доме, — без труда читая девушку, ответил он. — Я просто хочу тебе кое-что показать. Поедешь? — приглашающий жест. Хадижа села на пассажирское место, а Зейн сегодня сам занял место водителя. Автомобиль плавно тронулся с места. — Куда мы? — через какое-то время спросила Хадижа. — Сейчас всё увидишь, — ответил Зейн, поворачивая на бульвар Сен-Жермен. Не узнать здание Института арабского мира было невозможно. Южная сторона, к которой они как раз подъезжали, является выражением современной восточной культуры — она состояла из алюминиевых панелей с титановыми диафрагмами, которые реагируют на изменение дневного освещения и имитируют арабские орнаментальные мотивы. — Арабский мир, — восторженно произнесла Хадижа. — Когда-нибудь была здесь? — Внутри нет, — покачала головой девушка. — Пошли, — оставляя машину на парковке, произнес Зейн. — Решил напомнить мне о родной культуре? — спросила Хадижа, идя следом за мужчиной. — Скорее, себе, — таинственно отозвался он. Заинтригованная Хадижа поспешила за Зейном, и они поднялись на четвертый этаж и прошли по анфиладе длинных залов, уставленных экспонатами расцвета мусульманского искусства, из металла, дерева, керамики и стекла; одним только коврам здесь был отведен отдельный зал. Зейн шёл, лишь украдкой, смотря на представленные экспонаты; создавалось такое впечатление, что он точно знал, что искал. И когда мужчина резко остановился возле одной из витрин, Хадижа, с любопытством рассматривающая всё вокруг, поспешила туда. За стеклом было необыкновенно красивое мозаичное панно и деревянная фигурка наездника. — Красиво, — прошептала Хадижа. — Это принадлежало моей матери и брату, — сухим, безэмоциональным голосом произнёс Зейн. Хадижа ещё ближе подошла к витрине, рассматривая вещи, связанные с семьей Зейна и его неизученным прошлым. После свадьбы она несколько раз вскользь заводила разговор о его семье, но Зейн просто уходил от ответа. Девушка, лучше других понимая, что бывают такие темы, на которые разговаривать очень сложно, отступила. И сейчас, когда они оба стояли на пороге расставания, Зейн решился открыться ей?! Неужели, чтобы удержать? — Как они сюда попали? — Я сам их принес, много лет назад, — ответил Зейн.***
Десятилетний мальчик бежал по пустыне, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь и продолжая бежать. Пустыня казалось Зейну бесконечной, но уже не манящей своей красотой, а смертельно опасной. Отец не зря запрещал ему идти с ними, но маленький Зейн был упрям и в тайне от матери и няни удрал из дома, вслед за отцом и братом. Сейчас же, он, мучаясь от жажды и иссушающих лучей солнца, дрожал от страха, так как ноги уже не хотели идти, а главное, Зейн и сам не знал где, в какой стороне заканчиваются обжигающие пески. Он сел на песок, в тени огромной дюны, стараясь перевести дыхание и обдумать, что делать дальше, но предательские слезы и пот застилали глаза. Он не знал, сколько так просидел, но вдруг услышал: — Зейн! Зейн! — кто-то звал его, если это, конечно, не было галлюцинацией. Мальчик встал и медленно начал обходить дюну. В свете солнца он не сразу понял, кто есть тот всадник, но это было не важно — главное, чтобы он не оказался хитрым миражом, стремящимся увести ребёнка в сторону неминуемой гибели. Но нет, ему повезло, всадник оказался реальным и, не спускаясь с коня, подхватил мальчика и посадил впереди себя, в седло. — Вот получишь ты от отца, — произнес наездник беззлобно, скорее, констатируя факт. — Озаз! — воскликнул Зейн, улыбнувшись, — Как я рад, что ты нашёл меня. — А я рад, что матушка не побоялась сообщить о твоём побеге, — по-доброму проговорил Озаз. Посмотрев на Зейна и Озаза никто бы не усомнился, что они братья; уж больно они были схожи между собой, только разница в шесть лет не давала назвать этих двоих близнецами. И также как и близнецы, мальчики практически постоянно были вместе… до прошлого года. Озаз по праву старшего сын и будущего наследника уже вникал в дела семьи; Зейн же, в своём десятилетнем возрасте, всё ещё считался ребенком, и часто оставался при матери и няне, что ему очень не нравилось, и он постоянно сбегал, желая быть рядом с братом и отцом, что произошло и сейчас. Их отец был многоуважаемым человеком; Табит Шафир являлся самым известным коневодом, выводящим породу арабских скакунов Балади, а также близким другом президента Египта. Так что, мужчина держал своих сыновей в строгости, с пелёнок внушая им, в какой семье они родились и какая ответственность ляжет на их плечи в будущем. Поэтому, когда Озаз привез беглеца обратно домой, наказание отца было скорым и справедливым. Спина и ноги болели, от голода сводило желудок, но Зейн не жаловался, понимая, что получил за дело. — На, держи, — Озаз протянул брату яблоко. — Спасибо, но отец тебя наругает, — принял фрукт Зейн и посмотрел на старшего брата, что усаживался рядом, — Он приказал не давать мне еды до завтрашнего утра. — А ты ешь быстрее, — улыбнулся Озаз, потрепав младшего по голове. — Ты спас меня сегодня, — серьёзно произнес Зейн, прожевав кусок фрукта. — Слава Аллаху, ты не успел далеко уйти. Ты не представляешь, как все напугались, когда узнали, что ты пропал. Может, хватит уже убегать? — с грустью в голосе спросил Озаз. — Я просто хочу с вами, — буркнул мальчик, опустив голову. — Подрасти, подожди ещё года три, и я обещаю, что уговорю отца брать тебя с собой, — посмотрев в глаза младшему, произнес Озаз, — Клянусь. Не верить старшему брату Зейн не мог. Озаз полностью оправдывал имя, данное ему. Он был любим Богом, но не только Богом, а всеми, с кем он был знаком. Умный, красивый молодой человек привлекал к себе внимание, с лёгкостью заводил друзей, очаровывал женщин. Многие семьи уже сватали своих дочерей за юного Шафира. — Когда я вырасту, я стану таким же как ты, — со всей детской искренностью и серьёзностью заявил Зейн. — Ты станешь лучше меня, братишка, — улыбнулся Озаз. Пять лет пробежали быстро, и вот Зейн уже не маленький мальчик, а подросток, но всё такой же непослушный и своевольный. Озаз же превратился в молодого мужчину и стал настоящим наследником в делах отца, занимаясь практически всеми делами конного завода. — Зейн, смотри какой красавец! — указывал Озаз на вороного, как безлунная ночь, жеребца, что, недовольно фыркая, кружил по загону, — Только сегодня привезли. — Да, красавец! — восхищённо согласился Зейн, наблюдая, как выгибается его крепкая шея, как жёсткая чёрная грива колышется на ветру, — Можно прокатиться? — Нет, Зейн, — покачал головой брат, — Он еще не объезжен. — Так давай я… Я же уже объезжал лошадей. — У него слишком крутой нрав, — покачал головой Озаз, остужая пыл младшего, — Лучше дождемся Сефу. Работник завода чуть старше Озаза, шёл в их направлении ещё с двумя конюхами. Сефу считался заклинателем лошадей, так легко удавалось ему укрощать даже самых диких жеребцов. Видимо, поэтому его и терпели, так как характер у конюха был прескверный — Сефу был язвительным и самовлюбленным, особенно ему нравилось подтрунивать над Зейном. Молодой парень быстро загорался от его слов, как молодой петух. Вот и сейчас, стоило Сефу остановиться у загона, как он ехидно ухмыльнулся, наблюдая за Зейном, не отрывающего взгляда от жеребца, которого конюхи подогнали к заграждению, ловко надевая на него поводья и седло. — Что, Зейн, нравится? — риторически спросил Сефу, — Не по зубам он тебе, скинет он тебя и даже не заметит. Конь для настоящего мужчины, — А тебе нужно кого-то покладистее. Он не сумел ничего ответить на язвительную реплику мужчины, лишь сильнее сжал кулаки, наблюдая, как Сефу ловко перепрыгнул через ограждения и взобрался на коня. Сначала всё было как обычно: жеребец подергался в попытках скинуть седока, ложился на землю и снова вскакивал, но потом присмирел под наездником, словно сдался, — когда Сефу заулыбался, похлопывая коня по шее, давая понять, что работа сделана, животное вдруг снова взбрыкнуло, встав на дыбы, и не жалея ни себя, ни наездника падает на землю, вскакивая уже без Сефу. Остальные конюхи, преодолев первое удивление, поспешили на выручку коллеги. Сефу с помощью поднялся на ноги, держась за поврежденную руку и морщась. — Дьявольская скотина, — зло процедил он, взглянув в сторону коня, что теперь смирно стоял в другом конце загона. — Может, это тебе стоит подыскать лошадь посговорчивей? — не смог сдержать сарказма Зейн. Сефу зло посмотрел на парня, но как только они поравнялись, гордо выпрямился и ответил: — На моём счету десятки объезженных лошадей, а чем можешь похвастаться ты, сын Табита? Улыбка сошла с лица Зейна. — Отведите Сефу к врачу, — распорядился Озаз, — И отведите коня в стойло. Пойдём, Зейн, выпьем чаю, — он обнял, натянутого как струна, подростка, сверлящего злым взглядом уходящего конюха. Солнце уже клонилось к закату, а слова Сефу все также звучали в голове Зейна, бередя душу. Действительно, а что он сам сделал? Кем он является, кроме как сыном уважаемого Шафира? Зейн старался учиться хорошо, но ему не была интересна ни экономика, ни политика. Он больше тянулся к истории, культуре и танцам. Наблюдая, как кружились в танце восточные красавицы, он сам поддавался чарующим мелодиям, но признаться в таком было бы равносильно позору. А что, если ему удастся объездить непокорного коня? Утереть нос гордецу Сефу, и доказать отцу и брату, что он уже не ребёнок? Эта мысль гнала его вперёд, отсекая все доводы разума, что возникали и гасли в голове подростка. Сам себя не помня, Зейн пришел на конюшню, вывел из стойла непокорного жеребца и оседлал его. Конь, как не странно, даже не думал противится, пока на него надевали седло и сбрую, словно понимал, что подчиниться — это единственный способ получить свободу, но Зейн даже не задумывался об этом. Боясь быть обнаруженным, он торопился вывести коня из конюшни. Одним заученным движением Зейн запрыгнул в седло, а конь, почувствовав запах свободы, тут же заартачился под седоком, но подросток не думал сдаваться, чуть сильнее натянул поводья, успокаивающе похлопав жеребца по шее. Животное вроде присмирело, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. — Ну, тише-тише, мы с тобой подружимся, — уговаривал коня Зейн. Громкое фырканье было ему ответом. — Зейн?! Что ты удумал?! — голос Озаза заставил подростка вздрогнуть; видимо, испуг передался и лошади, так как жеребец, громко заржал, вставая на дыбы. Удержаться в седле наезднику помогла только быстрая реакция. Жеребец же, почувствовав, что ему ничего не мешает бежать, припустил в сторону пустыни. Зейн пытался остановить строптивого коня, но тот, казалось, только увеличивал скорость, а стоило животному почувствовать чужую волю: он начинал брыкаться и танцевать на месте, в попытках скинуть наездника. Сил удерживать рвущегося за горизонт жеребца оставалось всё меньше, и тогда Зейну казалось, что он вот-вот сорвётся на землю, прямо под копыта строптивого. — Зейн! — голос брата вытаскивал из наступающей темноты. Озаз гнал коня не жалея ни себя, ни животное — главное было догнать Зейна, которого жеребец уносил все дальше. Он обогнал непокорённое животное, поставив наперерез своего коня. — Зейн! — пытался дозваться до брата Озаз. Подросток казался выбившимся из сил, и только на автомате сжимающий поводья, чтобы не упасть с коня. Озаз так сосредоточился на том, чтобы спустить на землю брата, что не заметил, как жеребец, прижав уши к голове и недовольно фыркнув встал на дыбы, со всей силы ударяя передними копытами по преградившей ему путь лошади. Жеребец Озаза, не ожидавший такого подлого нападения, опрокинулся на бок, а строптивец снова встал на дыбы, намереваясь ещё раз его ударить. Зейн же, не удержавшись, соскользнул с седла, падая на песок. Озаз выбрался из-под своего коня, давая тому возможность подняться, а сам броском устремился к Зейну, чтобы оттащить мальчишку из-под копыт разъярённого коня.***
— Он вытащил меня, но его самого конь не пожалел, — продолжил рассказ Зейн, глубоко вздохнув, — Удар пришелся в голову и был смертельным. Простая констатация факта, но у Хадиже мурашки пошли по коже, представляя себе Зейна — подростка и мёртвого брата, в пустыне наедине с разъяренным конем. — Что было дальше? — шепотом спросила она. — Нас нашли конюхи. Озазу уже не могли помочь, а меня увезли в больницу. Диагностировали перелом ключицы и сотрясение мозга. — А твой отец? Неужели он выгнал тебя из дома после этого. Ты же был не виноват! Просто несчастный случай! — воскликнула она. — Сначала, после выздоровления, меня просто отправили учиться подальше от дома. Подкупленные моей матерью конюхи, рассказали историю о том, что жеребец просто сбежал из конюшни, а Озаз вместе со мной поехал на его поиски. — Сначала? — нахмурилась девушка. — Недаром говорят: «Неправда иногда побеждает, но быстро исчезает».***
Сумрак. Только отблески факелов по стенам, восточная мелодия и аромат благовоний окутывают всё вокруг. Красавица в полупрозрачном восточном костюме танцует перед ним, умело попадая в ритм музыки. Молодой человек сопровождал любое её движение взглядом, в котором горело желание, хотя сама поза, в которой сидел говорила о расслабленности и некой лени. Зейн уже думал присоседиться к женщине, когда голос отца разрушает атмосферу волшебства. — Зейн, я ищу тебя по всюду, а ты снова прохлаждаешься здесь, — на лице мужчины появляется брезгливое выражение лица, — Я давно говорю твоей матери, что пора искать тебе невесту. — Ас-саля́му але́йкум, отец, — поприветствовал старшего молодой человек, — Прости, но тут я полностью согласен со своей матерью, я не желаю женится. — Жениться ты не хочешь. Делами заниматься тоже. Зейн, тебя заботит только это, — мужчина обвел рукой помещение, — Танцы, веселье. — Что в этом плохого, отец. Аллах, велел людям радоваться жизни. — Всевышний велел верующим радоваться Его щедрости и Его милости, коими являются Коран и Ислам, потому что они есть самый большой дар для человечества. Что же касается временных утех этого мира и его недолговечных благ, то ликование и безудержная радость по их поводу губительны. Я думал, что, когда ты закончишь обучение, то станешь моей опорой в делах как… — голос Табита затих. — Как Озаз, — закончил за отца Зейн. Душу привычно кольнуло болью потери, а горечь вины расползлась по языку. — Я не он, отец. Мне противно заниматься лошадьми, — Зейну было не просто противно. Каждый раз, когда он оказывался рядом с конюшнями, он словно заново переживал тот проклятый день, и каждое воспоминание заставляло всё его существо содрогнуться. — Я не желаю лезть в круги власти, где практически за каждым скрывается лицемерие. Я бы хотел открыть клуб, такой, как этот. — Клуб? — фыркнул Табит, — Рассадник харама и праздности. Это недостойное занятие для члена нашей многоуважаемой семьи. Озаз бы себе такого не позволил. Ладонь Зейна сжалась в кулак. За прошедшие четыре года не было и дня, чтобы отец не вспоминал старшего сына. А что еще хуже, не сравнивал Зейна с ним. — Отец, давайте не будем, — склонив голову, тихо сказал молодой человек. — Я до сих пор не понимаю, зачем он пошёл вслед за этим проклятым конем, — вздохнул Табит — К тому же, взяв с собой тебя. Зачем? Сердце в груди Зейна забилось сильнее. Всё это время чувство вины, вместе с ощущением стыда, подтачивали душу Зейна, заставляя мучиться кошмарами, где вороной, словно сама ночь, жеребец нёс смертельно бледного Озаза куда-то в глубь пустыни, а Зейн не мог их догнать, как бы не хотел, потому что пески затягивали его, подобно зыбучим, всё дальше и дальше, пока он с немым криком не просыпался, в холодном поту. Только обещание, данное матери, знающей о крутом нраве мужа, заставляло Зейна молчать и поддерживать эту ложь, но сегодня все вдруг стало невыносимым. Зейн ощущал эту разрушающую силу вины и ненависти — ненависти к себе, к Озазу, к матери, ко всему миру. Ладони похолодели, а пульс всё не унимался. Зейна словно лихорадило, и он практически не слышал себя, не слышал, как пересохшими губами тихо произнес: — Это я вывел того жеребца из конюшни. Я не справился с ним, и он понес меня в пустыню, а Озаз… Озаз спас меня. Сказанные едва слышным шёпотом слова вызвали бурю, способную снести города. Способную разрушить стены их и так покосившегося дома. Столько проклятий Зейн больше не слышал в свой адрес никогда. Табит даже несколько раз порывался ударить сына, но в последний момент останавливал руку. Хотя лучше бы избил до полусмерти, тогда, возможно, ненависть к себе стала бы чуть меньше. Он ушёл из дома в тот же вечер, взяв с собой только одежду, документы да сбережения матери, которые она всунула ему в руки, чуть ли не на коленях умоляя взять их. Ушёл и всё.***
Пока он рассказывал, иногда замолкая на минуту или две, они прошли несколько залов и поднялись на смотровую площадку Института. С крыши открывался великолепный вид на Сену, Нотр-Дам де Пари и статую Святой Женевьевы — покровительницы города, но Хадиже сейчас было не до красивой панорамы Парижа. Она чувствовала, как её трясло, но не от холодного ветра, а от всей этой истории, трагическими и несправедливыми картинами прокручивающимися в голове. Плохо, когда ты не помнишь себя, свою семью, но ещё хуже, когда твоя семья от тебя отказывается. Зейн стоял чуть в стороне, рассматривая пейзаж, но на самом деле был всё ещё погружён в свое прошлое, о котором старался не вспоминать столько лет. Казалось, старые раны и обиды давно забыты, но стоило их задеть, как снова заныла душа. Вдруг он почувствовал лёгкое прикосновение к своей руке. Пальцы Хадижи, тёплые и нежные, переплелись с его и крепко сжали. Он посмотрел на неё, а она — на открывающийся с крыши вид. Зейн был благодарен ей за эту немую поддержку, за печаль, возникшую в её глазах по мере его рассказа. Ему так хотелось притянуть девушку к себе, эту упрямую, странную, строптивую красавицу, что заставляет его ломать свой привычный мир и смотреть на него по-другому. — Давай спустимся в кафе? — нарушил он молчание. Хадижа тут же отпустила его руку, отошла в сторону, словно смутившись своего порыва. — Да, — кивнула она. Они спустились на десятый этаж, в кафе; как раз в тот зал, где и была стена с алюминиевой мозаикой. Меню привлекало знакомыми восточными блюдами, но аппетита совсем не было. — Ты голодна? — спросил Зейн. — Нет. — Тогда кофе? — предложил он. Хадижа неопределённо повела плечами, наблюдая как светочувствительные диафрагмы с помощью расширения и сужения, регулируют освещение в помещении, оставляя на полу и стенах причудливые геометрические узоры. — Так ты никогда с ними больше не встречался? С матерью? Отцом? — спросила Хадижа. — Мама умерла, когда мне было двадцать три, — ответил Зейн, гипнотизируя кофе в небольшой кружечке, принесенное официантом, — А отец как–то он был на открытии моего первого клуба, чтобы ещё раз напомнить, что я позор семьи. Хадижа вздрогнула. То, что случилось с Зейном, роднило их. Давало ту эмоциональную ниточку, чтобы он стал понятнее, перестал быть таинственным египетским принцем, а превратился в человека, способного понять её. — Мне очень жаль, — тихо произнесла она, слишком хорошо понимая, насколько пусты эти слова. Пальцы нервно скомкали салфетку на столе, но были накрыты его теплой ладонью. — Спасибо, Хадижа, — голос был хриплым, но на губах возникла улыбка, — Но это дела давно прошедших дней. И я рассказал тебе это все не ради того, чтобы ты пожалела меня, а чтобы дать тебе понять, что семейные узы — это одно из самых дорогих, но, при этом, хрупких нитей. Твоя мать, — Зейн вздохнул, — она не ценила этих нитей. Они мешали ей, словно паутина, но я не хочу, чтобы с тобой сейчас происходило то же. — Я… — Запуталась? — скорей больше подтвердил, чем спросил мужчина, — Понимаю. И я не прошу тебя в секунду стать другой. Даже больше, я хочу, чтобы ты осталась собой, именно такой, какая ты есть. Не чувствуешь в себе желание носить хиджаб и молиться пять раз в день, это твой выбор, но и ночные гулянки, наркотики и тюремные камеры — не совсем твоё. Я прав? Хадижа утвердительно кивнула. — Единственное, что я тебя прошу, это не обрывать связи, не отказываться от семьи, до конца не поняв свои чувства. Не отказываться от… меня, — голос Зейна снизился до шёпота, а девушка вздрогнула. От его голоса, взгляда и прикосновения по телу проходила тёплая волна. С его словами Хадижа тоже не могла не согласиться. — Хорошо, я позвоню отцу и, обещаю, громких заявлений о том, что я ухожу из семьи, не будет, — неловко пошутила она, пытаясь сбросить наваждение. — Я рад, но, как я полагаю, возвращаться домой ты не собираешься? — Нет, — убрала свою ладонь из его Хадижа, спрятав руки на своих коленях, — Мне нужно еще побыть самой по себе. — Почему-то я так и думал, — облокачиваясь на спинку стула, улыбнулся Зейн, вытащив что-то из кармана и выкладывая на столешницу. — Что это? — с непониманием она посмотрела на небольшие ключи. — Ключи от твоей квартиры. — Моей чего?! — округлила глаза Хадижа. — Квартиры. Поехали, — встал Зейн из-за стола, расплачиваясь по счету и забирая ключи назад, — Сейчас все увидишь сама. Небольшая квартирка-студия недалеко от Академии Изобразительных Искусств, с видом на Сену, уже полностью обустроенная, светлая и уютная. — Я велел перевести некоторые твои вещи, — сказал Зейн. — Спасибо, — поблагодарила Хадижа осматриваясь, — Зейн, это слишком шикарный подарок я не могу его принять, — посмотрела она на мужа, прекрасно зная о стоимость жилплощади в этом районе Парижа. — Это твоя квартира, мой Махр тебе, — серьезно сказал Зейн. — Махр? — Подарок, который жених делает невесте, и это её гарант, что останется с ней, даже если брак не сложится. — Разве его не дарят во время свадебной церемонии? — нахмурилась Хадижа, припоминая что-то из той информации, что читала перед свадьбой. — По правилам, — улыбнулся Зейн, признавая, что она его подловила, — но мы с тобой не слишком им следуем. При том, так я хотя бы буду знать, где ты. — А как же мои охра… Телохранители? — фыркнула Хадижа, но уже без былой обиды. — Я отослал их, — шагнул ей навстречу Зейн, беря за руку, — В одном ты была права. Я не должен был делать это в тайне от тебя. — Да, — Хадижа посмотрела на их соприкасающиеся ладони, вдруг всем телом ощущая тепло и дрожь, что мурашками прошла по позвоночнику, чтобы остановиться внизу живота, — Но и ты прав, Самат опасен и этого не стоит забывать, даже если он находится за тысячу миль отсюда. Она подняла голову, встречаясь взглядом с тёмно-карими, почти черными глазами. От этого взгляда хотелось спрятаться и одновременно смотреть вечно, он затягивал в себя как бездна, как… космос. Подчиняясь неясному желанию, Хадижа привстала на цыпочки, потянувшись за поцелуем, но Зейн лишь легко коснулся её лба губами, отстраняясь. — Спокойной ночи, Хадижа, — попрощался он, отходя к двери. Девушка чуть было не сделала шаг в его сторону, то ли в попытке удержать, то ли пойти с ним, но остановилась, гордо вскинув голову, но не в состоянии скрыть горящих румянцем щек. — Спокойной ночи, Зейн, — ответила она, судорожно выдохнув, когда высокая мужская фигура, наконец, скрылась за дверью.