Лондонский блюз

Мейсон никогда не был человеком, которого можно было бы назвать нормальным. И его не всегда звали Мейсон-у него было другое имя. Свое новое имя он получил намного позже. Прежде он был мальчиком со светящимися глазами, с копной темно-русых волос и с вечно ободранными коленками. Он был мальчиком, жившим в пригороде Лондона и всегда еле сводящим концы с концами ради еды. Теперь он все помнит только частями-воспоминания об улице, о женщине с волосами, завязанными в тяжелый узел и с вечно усталой улыбкой-о своей матери; о девочке со странными бурыми волосами, также собранные в хвост и темными, всегда выражающими любопытство, глазами-о своей сестре, Мэри. И он чувствует себя странно-ведь ему только двадцать семь, а детские воспоминания уже начинают исчезать из памяти. Но на самом деле он уже старик. Иногда он останавливается перед зеркалом, когда рядом никого нет, и едва касается своего лица пальцами, чувствуя мелкие морщинки вокруг глаз. Он размышляет, как бы он выглядел, если бы у него были глубокие складки. Он притрагивается к своим волосам, всегда находящимся в беспорядке, и представляет, как они седеют и неуклонно редеют. Когда он долго смотрит, то видит, что старик пристально наблюдает за ним. Не то, чтобы смотрит, но что-то есть такое в его глазах. И ему нравится думать, что его глаза могли бы принадлежать старику. Иногда эти размышления заставляют его дрожать и слабеть, и тогда Мейсон разворачивается и быстро уходит, всегда беря на охоту бутылку виски или еще чего-нибудь покрепче. Любую любимую выпивку. Наркотики тоже сойдут. Бессмертие должно же иметь дополнительные преимущества, верно? Вроде отсутствия смерти от передозировки наркотиков. Или во время поиска вечного кайфа. Когда он впервые рассказал Джорджии, как он умер, она смотрела на него, широко раскрыв глаза. -Что с тобой, Мейсон? Она плакала, и он чуть не засмеялся, что было очень странно. -Я искал вечный кайф, - сказал он с широкой улыбкой, добавив дополнительную дозу очарования. Джорджия высоко подняла брови: она всегда так делала, когда была чем-то поражена. Минуту она молчала, переваривая информацию у себя в голове, а потом отвернулась, покачивая головой. -Хорошо, Мейсон, пошли. Ах, Джорджия. Его огромная эгоистичная часть души рада, что она умерла, ибо он бы никогда ее не встретил. В некотором роде она его лучший друг, но он никогда не говорил ей этого. Он вспоминает Трипа, этого богатенького парня, который сделал ей больно, вызвал столько беспомощного гнева. Когда Мейсон впервые узнал, что случилось, ему хотелось сделать что-то ужасное, хотя он понимал, что это не сойдет ему с рук. Сорваться на Руба, сорваться на начальство, сорваться прямо на работе-и это все из-за этого парня. Однако чересчур много слова "сорваться" в этом предложении, а Мейсон никогда не дружил со словом «сорваться». Он задается вопросом, что бы Джорджия сказала, расскажи он ей об этом. Может быть, она бы просто подняла брови и покачала головой. Может быть, она бы накричала на него, наругала или, возможно, она бы никак не отреагировала на это. Он никогда не узнает. Зато Мейсон знает, что скорее всего он никогда не сможет пройти через это снова. Он никогда не был достаточно сильным, чтобы пройти свой путь в жизни. В новой жизни он улыбается очаровательной улыбкой и всегда может удачно пошутить. Если это не срабатывает, то он переходит на выпивку и наркотики. В Америке все в разы проще: все любят его акцент и его манеры. Эта страна стала вторым домом для него. Он вспоминает свой первый дом с тупой болью в сердце, когда слушает старые записи и надевает свою старую одежду, перчатки с британским флагом. Он действительно не знает, чего хочет, не может это выразить. Только знает, что для счастья ему нужен зеленый остров с мрачным берегом, где вечно бушует шторм, большой город с белыми, кирпичными зданиями, где у каждого жителя его акцент. Когда он был жив, он хотел быть где угодно, только не там, думал, что судьба к нему несправедлива: ни работы, ни денег, только друзья, которые могут в любой момент его кинуть. Мейсон искал постоянный кайф, ведь неизменное возбуждение-выход в его ситуации. Он представлял, что заперт в самом уголке своего разума, скрываясь от жалкого существования. Слишком много ночей на улице, отсутствие еды, работы, слишком много холодного света и холодных глаз. Только после смерти он понял, каким идиотом был. Да, он влачил жалкое существование, но после его смерти ситуация в стране стала лучше, безработицы стало меньше, он мог найти работу…Но он сделал то, что сделал. Возможно, Мейсон был пьян, но он знал, что наркотики, алкоголь…все это может его убить. Он всегда отчетливо это понимал, хотя никогда бы не признался в этом. Ему было плевать. Все, казалось лучше, чем жить в тот момент. Только многим позже он осознал-это могла быть несчастная жизнь, но эта жизнь принадлежала бы ему. Теперь, когда он смотрит в зеркало, он видит мальчика, выбирающегося из разрушенного дома, а потом идущего по улице из красных кирпичных домов к длинной лестнице, ведущей к маленькой квартире. Все лицо мальчика и вся одежда измазаны сажей и пылью. -Мам, я дома. -Боже, ты думаешь, я смогу отстирать твою одежду? Он помнит молодого американского солдата, с лицом, похожим на его же полированную черную пуговицу, протягивающего ему плитку темного шоколада. -Хочешь? Он помнит, как в четырнадцать лет бросил школу. Работал в качестве курьера, работал на складе, работал чистильщиком сапог, поваром, кем угодно, лишь бы принести домой хоть какие-то деньги. Мама страдала от странного кашля до тех пор, пока он был рабочим на заводе. Когда ему исполнилось шестнадцать, она начала кашлять кровью. Через полгода мама умерла, и Мейсон с Мэри остались одни. Сестра устроилась горничной и, cлучайно, попалась на глаза богатому человеку, который взял ее к себе. Мейсон убедил ее пойти с ним, зная, что ей нужна была еда, жилье, одежда. Позднее он мучился, спрашивал себя, правильно ли он сделал? Он ведь так и не спросил ее, была ли она счастлива. Последнее, что он помнит, как она укоризненно посмотрела на него, одетая в элегантный белый халат, с волосами, заколотыми по последней моде: -Посмотри на себя. Тебе что, плевать на себя? -Да, плевать, - он протестовал, потому что она была его младшей сестрой, и она подчинялась, когда они были моложе. -Пойдем со мной,-настаивала она.-Я могу помочь тебе. -Нет,- грубо ответил Мейсон и отвернулся.-Я могу позаботиться о себе сам. После этого были наркотики, секс и рок, выпивка и еще больше различных наркотиков. Возможно даже слишком много, потому что когда он смотрел в зеркало, он видел их образы в мельчайших подробностях. На полную громкость гремела группа Beach Boys и их песня Ba-Ba-Barbara Ann, а Мейсон стоял перед зеркалом со странными защитными очками на глазах, держа в руках дрель. Он был на пути к совершенному кайфу, Ba-Ba-Barbara Ann уже ревела в его голове, когда он поднес к ней дрель. Ba-Ba-Barbara Ann по-прежнему весело звучала в квартире, когда Мейсон замертво упал на пол. Они бросили его тело в Темзу, и его выловили на следующий же день. Он не знает, где они похоронили его, как похоронили… Не знает, была ли там Мэри, не знает, плакала ли она… -Это несправедливо, - сказал он жнецу, выдающемуся английскому джентльмену по имени Чарльз Проктор, который был застрелен на дуэли в конце 19 века. -Насколько я знаю, парень, ты сам это сделал,- спокойно ответил Чарльз, серебряной ложечкой помешивая чай. -Я знаю, знаю. Я только...Только хотел узнать, что же это место, за радугой, - ответил Мейсон с горьким смехом, вспоминая ленту «Волшебник из страны Оз». Мать любила этот фильм. Она всегда говорила ему, что его отец взял ее с собой в отпуск из Королевского флота, чтобы увидеть это замечательное место. Тогда она была беременна своим первым ребенком-им. -Мы не знаем, что будет дальше, мой мальчик,-все так же терпеливо ответил Чарльз. Но он уже не слушал его: -Я был так глуп. Я помню утро этого дня, это было ясное солнечное утро и дома четко выделялись на фоне неба…Такие острые линии и такие яркие цвета…Листья деревьев облетали вокруг меня, золотые, желтые, красные…Мир был так прекрасен.... Чарльз недовольно посмотрел на него из под старомодной золотой оправы: -Но почему же ты жалуешься, парень? Ты получишь шанс изменить все к лучшему. Пей, пока еще можешь, - сказал он, указав на стакан воды. Чарльз стал ему как отец, которого сам Мейсон долгое время не видел. Он держал его подальше от наркоты и алкоголя, но вскоре он забрал последнюю душу и ушел…а Мэйсон был послан далеко за океан, в чужую страну, где никто не говорил, как он, где никто не пил чай с молоком и без сахара, и никто не мешал его серебряной ложечкой. И он вернулся обратно к старой рутине: наркотики и алкоголь. 80-е годы были дикими временами, полные возможностей, и Мейсон просто не мог ничего с собой поделать. На самом деле он никогда не мог хорошо выполнить свою работу жнеца. Некоторое время он держался от наркотиков и алкоголя подальше, честно пытался отказаться от них. И именно в это время ему надо было забрать душу мужчины средних лет - отца семейства. Маленькая дочь, любящая жена… Мейсон никогда не имел дочь или жену, когда он смотрел на эту семью, ему было стыдно. Стыдно, потому что он выбивал у них почву из-под ног, отбирал самое дорогое. Мейсон представлял себя дедушкой, представлял свою жену, детей, внуков. Представлял, как они бегают и оживленно смотрят сверкающими глазами на блестящие воды Темзы в солнечный день. Он всегда так делал. Но, вместо этого, сейчас он просто молча стоит, в то время как мужчина срывается на крик, прося оставить его семью в покое. После окончания работы, Мейсон ходит по закоулкам в костюме клоуна и вспоминает зеркало. Он едва не смеется, а ирония ситуации его просто убивает. Вот тебе и головоломка - он старик, но не выглядит таковым. Он должен быть мертв, но на самом деле он живее всех живых. Он был так близко к счастью, как этот человек, как его дочь, как его семья…Но он проклят. На улице он только смотрит и никогда не принимает участие. Он одет, как чертов клоун и, кажется, этот костюм действительно подходит ему. Мейсон обменивает пачку долларовых купюр на дешевый самогон у бомжа и сразу делает большой глоток. -Спасибо, приятель,- устало выдыхает он. - Пей, пока еще можешь. На следующий день он сидит рядом с Джорджией на скамейке в парке, наблюдая, как красные и желтые листья падают с деревьев. Девушка только что забрала душу, и она выглядит мрачной и подавленной. -Эм… Я думаю, что Милли выглядит лучше,- произносит он неожиданно, говоря об альтер-эго Джорджии. -Да? - бормочет Джорджия. - Правда? -Да. Не похоже, чтобы она принимала наркотики, но то, что она пьянчуга, не вызывает сомнений. Почему-то Джорджия не повеселела, и Мейсон хорошо знает почему, но все же она фыркает, и на ее лице появляется тень улыбки. Это лучше, чем ничего. -Мейсон, ты жалеешь о чем-нибудь? - спрашивает она вдруг. Мейсон искоса смотрит на нее. Самое интересное в Джорджии, что она всегда может удивить его. -Каждый человек о чем-то жалеет, - говорит он после долгого молчания. -Я знаю, –видно, что это совсем не то, что она хотела услышать. –Ты ничего не говорил. Точнее, ты говоришь много, но ничего не говоришь о себе, - Джорджия очень серьезно посмотрела на него. – Знаешь, я хотела бы послушать. Некоторое время он обдумывал ее слова, откинувшись назад на спинку скамейки. -Я чувствую себя очень старым сегодня, - ответил он наконец. - Очень, очень старым. Джорджия внимательно посмотрела на него: -Ты не старый. -Конечно, но я…-устало говорит Мейсон, вспоминая лондонский ясный день осенью 1966 года, ярко выделенные здания на фоне неба, сморщившиеся красные и желтые листья под ногами, теплое и красивое солнце, сверкающую в солнечном свете реку и молодого человека, который умер в тот день. -Если бы ты знала, насколько я старый.