Undead

And I showed him all my scars A little secret that's just ours It's all ours

Это были разные люди — Джейн Шепард, о которой прежде слагали в армии легенды, и Джейн Шепард, о которой теперь никто не желал слышать. Первая была красивой картонной фигуркой, выкрашенной «Альянсом» в ослепительный белый, вторая же — откровенно паршивым результатом трудов политиков, не намеренных больше терпеть вызванный «сказочками» о Жнецах переполох.       Ни та, ни другая не являлась настоящей. Это Вега определил безошибочно в тот самый день, когда Джейн впервые протянула ему руку и представилась, словно думала, что человек с жетонами «Альянса» на груди мог не узнать её. Представилась, по мнению Джеймса, довольно странно — не упомянула ни прогремевшей на всю галактику фамилии, ни звания. Осталось лишь имя — «безликое», то есть идеально подходящее солдату в строю других таких же солдат, одному из тысяч одинаковых винтиков военной машины, но не спасительнице бесчисленного количества жизней.        Пожав её холодную ладонь, Вега, наконец, понял, в чём дело. Всё было предельно просто. Она представилась так не потому, что ей иначе не захотелось, а потому, что у неё не было выбора. Джейн, лишившись погон, попросту не представляла, как заменить привычное «Капитан Шепард».        Джеймсу, честно говоря, плевать было на все параноидальные ограничения и многочисленные предписания, на крепчавший маразм Совета, так что он мог бы сколько угодно звать Джейн капитаном. Вега и попытался ведь (как будто могло случиться иначе), но Шепард покачала головой, отказываясь и отрицая.       Она сказала: «Не надо».       Она сказала: «Оставь это до лучших времён».       Она сказала: «Сам понимаешь».        Вега действительно понимал, выбрав после этого нейтральное «мэм». И ему стало так паршиво, что захотелось пойти и набить кому-нибудь морду. Желательно — почтенному турианскому советнику, который громче всех с высоких трибун вещал о правосудии и требовал официальных извинений, полных самоуничижения всего человечества. Так и только так, говорил он, можно возместить нанесённый галактическому сообществу ущерб: путём раскаяния и отказа от всех притязаний. Грёбаный ублюдок хотя бы представлял себе, сколько раз Шепард пыталась вытащить из задницы это самое галактическое сообщество? Но после всего советник принимал во внимание лишь тот факт, что Шепард работала на «Цербер», и предпочитал благополучно игнорировать те вещи, которые вынудили её поступить именно так.       Как-то Джеймс, набравшись смелости, завёл разговор об этом с Шепард в кабинете Удины. Никакой реакции не последовало. Джейн, сидя в глубоком кресле, пожала плечами и отвернулась к окну, щурясь от яркого света. Безразличная, как одна из прекрасных древнегреческих статуй, созданных людьми за целую вечность до первого полёта в космос.       Вот только пальцы её мелко дрожали.       Их было чертовски мало, этих «свиданий» с настоящей Джейн в просторных, шикарно обставленных кабинетах важных шишек. Шепард, добровольно сдавшаяся «Альянсу» и обвинённая в измене, большую часть времени молчала и хмуро смотрела перед собой. И никогда нельзя было предугадать, что пробудит её от слишком долгого сна: гнев, вызванный чьей-то наглой ложью, или душераздирающее сожаление? Третьего не было дано. Исключение составлял лишь тот единственный случай, когда она улыбнулась, увидев за окном в разношерстной толпе одного из своих инженеров. А потом опять угасала.        Иногда она поднимала усталые глаза на Джеймса и долго смотрела… смотрела так, словно и не видела его вовсе, а затем в её взгляде появлялась такая убийственная тоска, что впору было на стену лезть. Но за тоской пряталось и дрожало что-то ещё — тревожное, до смерти напуганное, но готовое по сигналу сорваться с места и разнести до самого фундамента любую тюрьму, в какую только Совету заблагорассудится посадить Джейн. Что-то такое, из-за чего Вега не мог больше сомневаться в существовании древних машин из неизведанных космических глубин, сколько бы над этим ни смеялись сраные политиканы и журналисты-стервятники.       Он ей безоговорочно поверил.       Чиновники же продолжали в один голос твердить о предательстве и проданных за бесценок идеалах. Одна из истеричных журналисток, вроде Калиссы (эта дрянь в последнее время была просто на седьмом небе от счастья), и вовсе выпустила целую серию гаденьких статей, где якобы обстоятельно доказывалась преданность Джейн «Церберу». «Шепард — цепная сука «Цербера»?». Джеймс с удовольствием сказал бы, кто на самом деле сука, но его бы никто не стал слушать. Шепард же не ломалась под натиском чужого осуждения. Её будто бы изнутри держал жёсткий мельхиоровый каркас, не позволявший алмазной доблести рассыпаться звёздной пылью, но от ран, глубоких и незаживающих, она страдала мучительно. Как дикий зверь, зализывала их, старалась спрятаться в темноте, чтобы на запах крови не пришёл кто-то ещё. Тщетно. Джеймс и сам был ранен, если говорить откровенно, — истерзан, и только поэтому, чувствуя похожее и почти что своё, Джейн позволила ему подойти чуть ближе.       В тот день, когда небеса разверзлись, являя человечеству то, во что оно так боялось поверить, Шепард уже была для Джеймса не низвергнутой с золотого пьедестала легендой «Альянса», а причиной начать дышать вновь. ***       В пламени отчаянно злых глаз Шепард могли бы выгореть дотла целые миры. Она нервно кусала губы, все испещрённые алыми бороздками, и хрипом разбивала свой голос, упрямо и безнадёжно твердя: «Мы не можем его потерять». Она шла по больничному коридору следом за носилками, не видя перед собой ничего, и тревожный гул чужой речи, прерываемый каким-то отвратительным монотонным писком, заставлял её ускорять будто бы пьяный шаг.        — Майор Аленко, — послышался громкий шёпот откуда-то из-за спины. — «Альянс». Инцидент на Марсе. Подробности пока неизвестны, но Шепард уже здесь. Если кому-то из репортёров удастся поговорить с ней… ну, ты знаешь, как хорошо продаются такие новости.       — Калисса Аль-Джилани бы душу дьяволу продала за эксклюзивное интервью.       Разгонялся, безумно частил, просверливая виски, всё тот же писк, — в чём дело? разве нельзя выключить? — но никто почему-то не придавал ему значения.       Только через несколько секунд, поравнявшись с носилками, Шепард, наконец, осознала, что этот писк издавала аппаратура, благодаря которой Кайден всё ещё дышал. Короткий звуковой сигнал. Ещё один. Ещё. В отрывистом звуке, сначала принятом Джейн за какие-то проклятые помехи, умещалась вся жизнь Аленко. Вот так просто и незатейливо. Джейн немела, когда очередной сигнал задерживался (буквально мгновение, которого никто, кроме неё, не замечал), и тянулась интуитивно к запястью Кайдена, чтобы найти нить пульса. Холодные пальцы, исколотые дрожью и лишённые всякой чувствительности, успели коснуться смуглой кожи, но только вскользь, едва-едва.       — Отойдите, — бесцветным тоном попросил саларианский врач, деловито раздавая распоряжения своим ассистентам, — отойдите. Разве вы не понимаете, что время на исходе?        Слова дробились на мелкие осколки, сыпались на пол стеклянной крупой, хрустели под подошвами тяжёлых ботинок. Шепард наотрез отказалась воспринимать их, коротко покачала головой, будто споря с кем-то невидимым, а затем, вместе с судорожным хриплым вздохом Кайдена, правда стала до того очевидной, что её больше нельзя было игнорировать. И эта правда заключалась в том, что от Шепард теперь ничего не зависело. Она ничем Кайдену не могла помочь. Ему на этот раз предстояло сражаться в одиночку.        Двери перед Шепард закрылись, и Кайден оказался под куполом толстого матового стекла, опутанный бесконечно длинными проводами, и вокруг него бесшумными тенями скользили врачи. У них были одинаково хмурые, напряжённые лица, по которым никак не удавалось отгадать, насколько всё в действительности плохо.       Джейн невольно вспомнила лукаво прищуренные карие глаза, всюду выискивающие Аленко. Вспомнила небрежный тон, которым Эш заслоняла себя, как щитом, от любой возможности быть раскрытой. Вспомнила её грубоватые солдатские замашки, до самого конца остававшихся крепкой бронёй для всего, что бравая Уильямс бережно хранила внутри своего львиного сердца.       Что бы сказала Эш, если бы узнала, что я не уберегла его? Что бы она сказала?       Шепард подобными вопросами давно не задавалась. На последний такой вопрос она ответила себе в ночь после Вермайра. Лежала в постели и пялилась на пустой аквариум. Глаза болели, словно под припухшими веками был песок, и в груди тянуло и скребло. В голове бешеной каруселью крутились события минувшего дня и откровенно злой голос Кайдена на срыве, спрашивающий: «Почему я, коммандер? Почему вы выбрали меня?».       Хотелось сказать честно: «Потому что Эшли любила тебя больше жизни. Это её выбор, и я его уважаю. Она бы никогда не смирилась, если бы я оставила тебя там». Вместо этого прозвучало холодное и безапелляционное «Так было нужно», которое, в общем-то, ни черта не объясняло. Кайден так ничего и не узнал. Он и без того захлёбывался виной.        И лишь тот ответ, который так и не прозвучал, был истиной. Он остался с Джейн.       Было странно, чертовски странно возвращаться назад… и Шепард вернулась.       Эшли бы не сказала ни слова и не стала бы искать виноватых. Уильямс точно так же, как я, стояла бы здесь, но с той разницей, что она… она бы никуда не ушла. Она молилась бы за Кайдена.       — Инцидент на Марсе, — тихо повторила Джейн. — Вот как это называется.       Вот как они скажут, если Кайден не выкарабкается. Так же было с Эш. «Инцидент на Вермайре».       Кто-то осторожно коснулся плеча Шепард. Кто-то позвал её привычным «Мэм». Кто-то пообещал, что они обязательно вернутся сюда потом, но сейчас им необходимо идти: «Совет ждёт». Кто-то ещё ждёт. Кто-то постоянно от неё, Джейн, чего-то ждёт.        Она обернулась резко, преодолевая оцепенение, сковавшее всё тело. Где-то далеко, на немыслимом расстоянии в целую смерть, всё ещё слабым эхом звучал голос Эш. Голос Джеймса, стоявшего перед ней, мог бы звучать точно так же, если бы проклятый челнок взорвался. Шепард старалась не думать о том, что сегодня на мемориальной доске «Нормандии» едва не стало двумя до блеска отполированными табличками больше, но слишком отчётливое воспоминание остервенело рвало тонкое полотно реальности своими когтями, с упоением вгрызалось Джейн в глотку.       Это она, не дотянувшись до Евы и тем самым совершив непростительную ошибку, запустила череду событий, последствием которых могла бы стать гибель двоих. Если бы она была быстрее, если бы она только сумела схватить чёртову суку, то Джеймсу бы не пришлось идти на таран, и Кайден в настоящий момент обустраивался бы на смотровой палубе «Нормандии», а не лежал бы неподвижно на больничной койке        Всё случилось, как в кошмарном сне, где ты осознаёшь иллюзорность происходящего, но никак не можешь повлиять на ход событий, остаёшься всего лишь наблюдателем. Ничего не слыша, кроме собственного учащённого сердцебиения, Джейн тогда закричала: «Остановите челнок! «Нормандия»? Джеймс? Да кто-нибудь, остановите!». А далее — столкновение на безумной скорости, покорёженное железо, летящее вниз в снопе искре, и чёрный дым. И девяносто девять шансов из ста никогда не увидеть Вегу.       Сон закончился только после того, как Вега, шатаясь, вывалился из челнока. Джейн смогла очнуться.       Теперь же у неё появилась одна чертовски нехорошая догадка. Быть может, лейтенант не просто храбр и безрассуден. Быть может, он прекрасно осознавал всё и действительно хотел сделать то, что сделал. Быть может, он хотел, чтобы этот таран стал последним его поступком.        Шепард до побелевших костяшек сжала кулаки, будто бы собиралась ударить, и Джеймс заметил это сразу же, но виду не подал. Стоял прямо, как в строю, сжав обветренные губы в тонкую нить.       — Мэм, — повторил Вега. — Нам пора.       — Лейтенант, — негромко процедила Джейн, не сводя с него полыхающих гневом глаз, но сейчас было не время и не место. — Идите. Я за вами.       Через силу Джеймс выдержал её взгляд. Через силу подчинился. Он не должен был её оставлять здесь одну.        Шепард опять отвернулась к стеклу, за которым всё так же мелькали белые халаты. Её отражение неподвижно застыло на затемнённой гладкой поверхности, её маленький бледный призрак с заострившимися чертами лица и глубокими тенями под глазами. Такой Вега Джейн ещё ни разу не видел. Уходя, он вновь посмотрел на неё, на то, как опустились её плечи, и с трудом подавил в себе мучительное и совершенно невозможное желание утешить её.       — Ты нужен нам, Кайден, — прошептала Джейн беззвучно.       И если Эш была права, если после смерти мы не уходим в никуда, если мы действительно остаёмся с теми, кого любим, и оберегаем их, то она всё ещё рядом с тобой.       Шум чужих голосов и шаги. Шаги Джеймса… они вели прочь из больничных коридоров, и Джейн нужно было следовать за ними. Но куда потом? Куда бежать, чтобы всё исправить? На сколько частей разорваться, чтобы спасти каждого?        Ей хотелось окликнуть Джеймса и спросить у него. Глупость какая.       Шепард не чувствовала собственных ног, но при этом умудрилась выйти из госпиталя твёрдой походкой, с прямой спиной и с гордо вздёрнутым подбородком. Где же красная ковровая дорожка для героини «Альянса»? Где торжественное приветствие Хакетта? Видимо, там же, где и Земля.       В аду. ***       — Лейтенант, поддаёшься, — Шепард засмеялась, и её смех отозвался опаляющим жаром тысячи солнц в груди Джеймса. — Осторожничаешь со мной.       Смотреть на неё было трудно, не смотреть — невозможно. От одного её голоса — низкого и чуть хриплого — у Веги едва окончательно не сорвало и без того медленно съезжающую крышу.       Она тяжело дышала. Он и вовсе, казалось, не дышал. Лишь подумал, что ради Шепард душу отдал бы хоть Богу, хоть дьяволу, но с ней сражаться плечом к плечу куда дороже. Вот она — причина идти до конца, пусть на самый край света, и не себя потрошить, занимаясь бесконечным самобичеванием, а других — каждую мерзкую тварь, вышедшую из космических глубин, и каждого ублюдка с отвратительно яркой (подарок любому снайперу) эмблемой «Цербера».       Она стояла перед Вегой и улыбалась едва заметно, закусив нижнюю губу. Долго смотрела на него с азартом заядлого игрока и, наконец, похлопала по плечу горячей ладонью. «Мы в порядке, лейтенант», говорил этот жест. Вега же едва-едва удержался от того, чтобы проверить, не осталось ли ожогов там, где касались её пальцы. Вовремя опомнился, и фантомная боль прошла — осталось только тепло руки Шепард, которое совсем не хотелось забывать.        — Разумеется, — с фальшивой небрежностью ответил Джеймс. — Устав не позволяет уложить старшего офицера на лопатки.        Он шутил паршиво, цепляясь с отчаянием утопающего за её короткий тихий смешок. Ни на что больше сил не нашлось. Тем более что Вега, несмотря на все эти задиристые «поддавался» и «осторожничал», пытался, действительно пытался дотянуться до неё. В безумии, которое Шепард назвала «танцем», она одержала безоговорочную победу в тот самый момент, когда играючи уклонилась от первого же удара — лёгкая, как летний ветер, и убийственно грациозная. Ему не хватало скорости, не хватало движения, а она словно издевалась: почти давала себя достать, почти, оставляла какие-то жалкие миллиметры, а потом всё равно исчезала, заставляя Джеймса колошматить воздух. Заставляя вспоминать Фел Прайм.       Она сказала: «Ты пытался похоронить себя на Марсе».       Она сказала: «Можешь не лгать, это выглядело как самоубийство».       Она сказала: «Мне нужно знать, что произошло».       Он сказал: «Награда. Меня наградили за смерть моих товарищей».        И лавиной обрушил на Шепард всё, что не давало ему спать ночами, пока она ловко уходила из-под очередного удара в пустоту.       Джейн не собиралась садистски ковыряться ржавым гвоздём в старых ранах и в целях неумелого душевного врачевания кидаться пространными, путаными речами, сводящимися к тысяче и одному способу оправдать себя и смыть с рук уже засохшую глянцевитой коркой кровь. Не просила, как все прочие, списать страшное прошлое в утиль (другого ведь не было, так что это нужно сохранить). Не стала рассказывать во всех подробностях о Скиллианском блице. О Терра Нове. О Феросе. О бравой Уильямс. Вега слышал об этом сотню раз, и сто первый ничем бы не помог.        Вина есть вина. От неё не сбежать и не откупиться. Её не залить дешёвым пойлом в баре на самом краю грёбаного «ничего». Не вытравить сигаретным дымом. Не сломать вместе с чужими рёбрами во время пьяной солдатской потасовки. Это просто нужно принять и пережить.       Джейн знала, что вина не измеряется в минувших годах и в сравнениях с чем-то более ужасным. Особенно если все те, для кого твоё раскаяние имело бы значение, давно мертвы.       Джейн знала о потерях всё.       И теперь, после странных минут яростного исступления в борьбе с кем-то невидимым (и это была не Шепард, честное слово), Вега всё ещё мог обожать её. Он думал, это невозможно — чувствовать что-то подобное к тому, кто только что разделил с тобой твой ночной кошмар.       К Шепард Вегу тянуло с чудовищной непреодолимой силой, и субординацию, вбитую в голову годами тупой и монотонной казарменной дрессуры, ему отчаянно хотелось послать ко всем чертям. А черти ликовали и гаденько смялись, из своих тёмных углов наблюдая за тем, как Вега каждый раз произносил «Мэм», скрипевшее песком на зубах, и тянулся по стойке «смирно».       Вслух — только по всем правилам, по форме. В мыслях же Веги она уже была Лолой.       Вот и сорвался, не успел дать по тормозам и ляпнул, тут же об этом пожалев:       — Спасибо, Лола.        За что? Ей не нужно было объяснять. Да и если бы Вега попытался, то, скорее, умер бы прямо здесь, чем сумел бы сделать это правильно.        — Так тебя, оказывается, просто поколотить надо, чтобы ты сказал «спасибо». Кстати, — Шепард вопросительно вскинула бровь, — почему Лола?       — Так звали старшую сестру моего приятеля. Крутая была девица.        В глазах напротив загорелся огонёк, который вполне бы мог превратиться и в пожар: для этого Веге достаточно было бы допустить секундную заминку перед ответом, и она запросто поймала бы его на крючок насмешливым «врёте, лейтенант». И тем самым была бы права.        В тот год Джеймс порвал со многими привычными вещами и вступил в «Альянс», который тут же, после короткого курса подготовки, отправил его в какую-то сраную колонию. Это было первое назначение. Первое столкновение с реальностью. А реальность оказалась такова: рядовому пехотинцу проще застрелиться из пальца, чем наткнуться в подобных местах (забытых не только Господом, но и всеми обитателями обширных «Альянсовских» канцелярий) хоть на какое-то дело. Сплошная рутина, состоящая из невероятно оригинальных выдумок старшего офицера: то безостановочный бег по огороженному периметру (хомячки в колесе, честное слово), то массовая борьба с грязью в казармах. Иногда всё это чередовалось с построениями и подъёмами по учебным тревогам, после чего офицер довольно усмехался в густые усы и испарялся, материализуясь минут через пятнадцать в общей столовой, где он обстоятельно по любому поводу докапывался до случайно подвернувшегося под руку бойца. В общем, это резко отличалось от того, что так красочно описывал «Альянс» в своих рекламных роликах для привлечения рекрутов. Конечно, позже Джеймс понял, что всё это было отнюдь не так плохо, но тогда от скуки случалось всякое.        Например, Лола. Бойкая девица с короткими каштановыми волосами, при определённом свете отливавшими рыжей медью, и вечной усмешкой на тонких губах. Она нисколько не походила на тех девчонок, к которым Джеймс привык подкатывать на солнечных калифорнийских пляжах. Наиболее очевидное различие заключалось хотя бы в том, что в ответ на грязную шуточку она могла или отколоть что-то ещё более неприличное, или, глазом не моргнув, разбить наглецу лицо в кровь.        У неё за плечами не было слезливой истории, которая объясняла бы её выбор военной карьеры. Лола говорила, что всегда хотела этого, и записалась в добровольцы сразу после окончания школы. Лола носила солдатские жетоны навыпуск и гордилась ими. Она была именно таким солдатом, в каких нуждался «Альянс» с его бесконечной бравадой.       То, что происходило между ней и Джеймсом, она называла «отличным способом быстро покинуть эту грёбаную колонию на отшибе». И службу в целом. За такие вещи бойцы вылетали из «Альянса» быстрее, чем успевали что-то сказать в своё оправдание.        Несмотря на вероятность быть застуканным, Веге было с Лолой легко и хорошо. Очень даже. Что-то в ней было такое, от чего напрочь вышибало мозги. То ли сияние сверхновой в зелёных глазах, то ли хрипотца в голосе, то ли присущая ей безрассудность. Сумасшедшая, сумасшедшая была девчонка.       Как-то раз в увольнении, налакавшись батарианского пойла, Джеймс сказал ей об этом. Сказал, что ему бывает трудно думать о чём-то ещё, кроме «его детки». А Лола, не задумываясь, достала пистолет и положила его на барную стойку. «Знаешь, эта штука тоже мозги вышибает на раз-два, Джимми. Может, всё дело в ней? Ты всё-таки постарайся подумать, прежде чем ещё раз назовёшь меня «деткой», ага?». И засмеялась. Негромко. Низким голосом, от которого становилось жарко.        Дело бы не только в сексе — просто нереальном, после которого синяки на бёдрах Лолы сходили неделями. Дело было в том, что с Лолой не нужно было притворяться кем-то другим. Джеймс мог положиться на Лолу, а она — на него. «Ты можешь мне верить, Джеймс, я тебя из любого дерьма вытащу. И знаю, что ты сделаешь то же самое для меня».       Через пару месяцев Лола получила новое назначение. Ночь прощания оказалась совсем не такой, какой они её представляли: вместо животного секса были разговоры обо всём на свете и крепкие дружеские объятия. Лола была всё такой же чертовски привлекательной, Вега — жадным до неё, но запомнили они друг друга друзьями, а не любовниками, что было вдвойне странно, учитывая то, что вся спина у Веги была исполосована короткими ногтями Лолы, а сама она под жёстким воротом кителя прятала ярко-фиолетовые засосы.        Больше они не виделись ни разу. От Лолы не было никаких известий, кроме поздравления с первым после её отбытия Рождеством. Не писала, что скучает, и что как-нибудь надо встретиться, и Джеймс понял: уже-не-его Лола повзрослела и определила для себя, что важно, а что — нет. Наверное, пошла вверх по службе, стала осмотрительнее. Кто знает, в какой роли и где она встретила вторжение? И пережила ли его?       Единственное, что за минувшие годы не потеряло значения, — с Лолой Вега чувствовал себя более сильным, чем он был на самом деле. Практически непобедимым. Если бы они попали вдвоём в какую-нибудь серьёзную передрягу, то это или невероятным образом спасло бы их, или же убило бы. Оба исхода — равновозможные.       К несчастью, рядом с Джейн Вега чувствовал себя так же. Ошибочно. Слишком опасно. Недопустимо.        — Значит, Лола, — повторила Шепард медленно, точно пробуя имя на вкус. — А что? Мне нравится.        А мне-то как нравится, Лола.        Она улыбнулась заговорщицки, и после этого ничего нельзя было исправить. ***        Вега флиртовал напропалую и периодически удивлялся тому, откуда в нём взялось столько наглости. И тупости.       Шепард могла бы сказать лишь раз, чтобы Вега прекратил, и всё (что именно?) закончилось бы в ту же секунду. Но почему-то этого не происходило. Она Вегу не останавливала. Напротив, дразнила. Джеймс же установленной границы не пересекал, хоть с каждым днём и видел её менее и менее отчётливо. Несомненно, существовала угроза (ха, напугали кота сметаной) того, что граница через некоторое время и вовсе исчезнет.        Эти игры сводили с ума. Шепард была чертовски близко, просто до одури близко: казалось, протяни руку — и вот она, настоящая, пахнущая земным летом, станет ластиться. Хрена с два, конечно. Размечтался, дурень. Тут фантазия Веги заходила слишком далеко и улетала куда-то в космические просторы, где суровая Коммандер вдруг превращалась в саму, мать её, нежность.        Если всё-таки вернуться к реальности, то «протянуть руку» вполне могло повлечь за собой «протянуть ноги».       Остынь, приятель, и иди почитай устав — полегчает. Хоть вспомнишь, как обращаться к старшим по званию.        Чтению устава Вега предпочитал физические нагрузки. Таскал железо до полного изнеможения и только после этого мог спать спокойно, не чувствуя собственного тела. Этим вечером Джейн навестила его в самый разгар тренировки. Вышла неторопливо из лифта и, найдя Вегу всё тем же азартным взглядом, двинулась к нему. Свет был совсем тусклым и непривычно, по сравнению с освещением на всей «Нормандии», тёплым (Эстебан отправился в столовую, отключив перед этим половину встроенных в потолок ламп). Так фигура Шепард была всего лишь тенью (и эту тень Вега узнал бы из миллионов), пока она не оказалась прямо перед Вегой. Джейн забралась на один из ящиков с боеприпасами, свесив ноги вниз, и привалилась плечом к другому ящику, что был повыше. В руке у неё было недоеденное яблоко.       — Вот это да, Вега, — произнесла она шутливым тоном вместо всякого приветствия, — с такими мышцами ты можешь не таскать на себе броню — пули будут сами отскакивать.        Шепард впилась зубами в гладкий и блестящий бок яблока, не отводя кошачьих глаз от Веги. Она была сонной, разморенной вполне себе недурным ужином и определённо довольной. Редкий момент. Хоть срывайся с места и беги её фотографировать, пока не поздно. Когда ещё увидишь капитана «Нормандии» в таком настроении?       — Не мешаю? — с усмешкой произнесла Джейн. — Могу уйти. Я, в общем-то, просто пришла поинтересоваться, с каких пор ты пропускаешь ужин. Сегодня, между прочим, он был нормальным. По крайней мере, никто не говорил, что «Альянсу» пора запретить поварам готовить из дерьма.       Пристальное внимание Шепард нисколько не смущало. В конце концов, Вега знал, что находится в прекрасной физической форме. И всё же он перестал подтягиваться, досчитав до восьмидесяти двух, и распрямил согнутые в локте руки, отпустил перекладину турника. Джейн по-прежнему глядела на него, он — на неё. При этом непосредственного зрительного контакта Вега избегал, предпочитая смотреть на изогнутые в полуулыбке губы.       — Не мешаешь, Лола, — ответил Вега коротко. Чёрт возьми, он не поднялся к ужину лишь затем, чтобы не столкнуться там с Шепард и опять не ляпнуть очередную глупость, а она — надо же — пришла сама. Забавно выходило. Будто они по очереди друг друга преследовали.        — Отлично. Так что с ужином?       — Не голоден.       — Поэтому ты так смотришь на яблоко? — Джейн негромко засмеялась, крутанув чудо генной инженерии в пальцах и продемонстрировав другой глянцевитый бок плода Веге. — Учти, оно моё.       — На яблоко? — с недоумением переспросил Вега, и тут-то его осенило, что он крупно прокололся, чем, видимо, позабавил Шепард. В первое мгновение. Далее же на её лице появилась тяжёлая, хмурая задумчивость. Джейн шумно выдохнула.       Вега шагнул вперёд, подходя ближе, пока её колени не прижались к его бокам. Шепард встрепенулась, выпрямила спину, расправила плечи, но назад не сдала. Лишь скрестила руки на груди, показывая, что так — достаточно, и сокращать расстояние более нельзя.        — Я не заметил бы это чёртово яблоко, даже если бы ты запустила им в меня, — честно признался Джеймс, решив, что умирать — так с музыкой. И пусть этой самой музыкой будет Шепард в его руках. Ему, кроме неё, терять нечего.       Она сказала: «Порой мне кажется, что ты не понимаешь, насколько это опасно».       Она сказала: «Заигрывания — это одно, и я не против, но то, во что ты их превращаешь, — другое».       Она сказала: «Мы солдаты, Джеймс, это не для нас».       Джеймс слушал и при этом совсем не слышал. Всё, что ему необходимо было уловить, — её неровное дыхание и усилие, с которым было произнесено дрянное «не для нас». И всё же, она не вынесла окончательный вердикт — единственное «прекрати», которое бы заставило Джеймса отойти и никогда отныне не подходить так близко.       — Представь, что ничего и нет, Лола, что мы всё так же играем, — звучало чертовски беззаботно и непринуждённо, но Веге эти слова дорого стоили. — Представь, что я отношусь к тебе абсолютно так же, как и ты — ко мне.       Хотя бы потому, что я всё равно не сумею иначе. В конце концов, не могу же я по необходимости тебя разлюбить.       Последнее, что Шепард одними губами прошептала, перед тем, как уйти, до странного походило на невозможное «В этом и проблема, Джеймс». Вега не был уверен в том, что она сказала именно это, но ему хотелось верить. ***       Ад Палавена опалил её невидимые крылья (а они у неё были, всегда были, чёрт возьми) и с садистским удовольствием изранил.       Шепард не была неуязвимой, как повелось в армейских байках. Солдаты за стаканом чего-нибудь крепкого могли договориться и до того, что приходили к выводу: это не Шепард уклоняется от пуль, а пули — от неё.       — Я слышал, Шепард может завалить крогана одной левой.       — А я слышал, что она плечом может вынести бетонную стену.       — А я слышал, что не нужно верить всему, что говорит местная пьянь.       Сейчас этот полузабытый пьяный разговор в одном из баров Омеги всплыл в памяти сам по себе. Надо же, люди и правда думают, что Шепард надёжно защищена буквально от всего. Они думают, что Шепард прочнее стали. В каком-то смысле это верно. Но отнюдь не в том, который стал первостепенным для общественности.        Джеймс мог убедиться в этом. Увидеть собственными глазами. Например, когда Джейн, забравшись в укрытие, пыталась остановить кровь, хлещущую из её задетого осколком плеча. Или когда она вдруг остановилась, так и не выстрелив в маячившую в прицеле тварь, и зарычала, как зверь, — пальцы её не слушались. Когда она налетела спиной на громоздкий валун и тяжело привалилась к нему, чтобы через несколько секунд с трудом продолжить движение. Когда она возвращалась на «Нормандию», залив сиденье любимого детища Кортеза кровью. Когда Чаквас усаживала её на кушетку, качая головой. Когда Чаквас потратила целый день, чтобы вновь поставить её на ноги.       Вега понимал: она никогда не падает лишь потому, что твёрдо знает, стоит упасть — и уже не поднимешься.       И это была причина, по которой она всегда шла в бой с убийственной яростью. Ярость — лучшее обезболивающее. Но как только алый туман рассеивался, сквозь жаркое марево приходила невыносимая усталость и боль.       И Шепард ругалась сквозь плотно сжатые зубы, мёртвой хваткой вцеплялась немеющими пальцами в собственное же запястье.       Сейчас она была в полном порядке, если, конечно, представить, что человек, на чьих плечах лежит тяжесть миллиардов жизней, может быть в порядке.        Они вдвоём молча разоряли алкогольные запасы Цитадели. Джейн смотрела прямо перед собой и опрокидывала один стакан за другим.        — Это был дом Гарруса, — наконец, проговорила Шепард медленно, точно боясь запутаться в словах. — И с ним произошло то же самое, что и с нашим домом, — она со стуком поставила стакан на барную стойку и опустила бледное лицо. — Мне постоянно снится Земля. Постоянно.        —Понимаю. Никак не могу перестать думать о ней, Лола.        И о тебе. Земля и ты. Ты и Земля. Не знаю, за что я боюсь отчаяннее, и что прикончит меня раньше.       Вега уже прилично набрался. В голову лезли странные мысли, какие-то слова-перевёртыши, жонглирование случайными образами. Вот — колония, где всё началось, и вот — Лола. Воспоминания смешиваются с реальностью, становятся единым целым. Голосом Джейн Лола просит не останавливаться, но проходит всего мгновение, и Лолы уже нет. Вместо неё — Джейн, прижатая Вегой к стене.        Джеймс отодвинул от себя стакан, понимая, что если не сбавит обороты, то вытворит что-нибудь дикое и неправильное — ввяжется в драку, в процессе которой разнесёт тут всё к чёртовой матери, или поцелует Джейн.        Играла музыка, лился рекой алкоголь, искрящийся и приобретающий в неоновом калейдоскопе различные причудливые оттенки. Здесь, на Цитадели, будто бы никто и не знал о том, что в эту минуту, эту самую минуту плавных и медленных, точно под водой, движений, где-то гибли миллионы. Чья-то маленькая ладонь скользнула по спине Веги, за ней — шлейф каких-то сладких духов и звонкий женский смех. Может, показалось.        Джейн выглядела разбитой, хоть её раны и были обработаны и залечены заботливой Чаквас. У неё в глазах не было ничего, кроме пустоты. У неё под ресницами, на кончиках которых мерцала звёздная пыль, была таинственная темнота. Рука Шепард, исполосованная белыми шрамами, в лиловом свете соскользнула с барной стойки, и Джеймс не нашёл ничего лучше, чем подхватить её и сжать в своей, что значило: «И пусть мы вместе утонем, но я тебя не оставлю».        Шепард от их сцепленных рук медленно, словно во сне, потянула взгляд вверх. Усталость в её глазах была лезвием в его глотке. Джеймсу захотелось сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, чтобы помочь ей очнуться от этого оцепенения (как в чёртовом госпитале, когда пострадал майор Аленко).        — Не нужно, если не уверен, — твёрдо сказала Шепард, поджав губы. Она была напряжена до предела и, несмотря на временное истощение всех своих ресурсов, по-прежнему могла руководствоваться здравым смыслом.       — Это единственное, в чём я уверен, — мгновенно ответил Вега.       — Я не хочу взваливать всё это на тебя.       — А я хочу, чтобы ты взвалила всё это на меня.        Хочу быть тебе опорой. Хочу, чтобы тебе не приходилось нести всю тяжесть этого груза в одиночку.       На «Нормандию» они вернулись порознь, потеряв друг друга из виду в разномастной толпе. Джейн вернулась ещё тогда, когда палубы шуршали торопливыми шагами, и чужие голоса плескались в коридорах. Вега — гораздо позже, пошатываясь и чертыхаясь на каждом нетвёрдом шагу, когда всё уже стихло, кроме извечного размеренного гула систем. Он по-прежнему видел те невозмутимые глаза, когда Джейн задумчиво хмыкнула, но свою руку из его руки высвобождать не стала. И всё это походило на заевший на повторе фрагмент какого-то дурацкого фильма.        Нужно было проспаться как следует. Нужно было привести себя в чувство. Джеймс, закрыв глаза, погружался в беспокойный сон. В этом сне Земля плавилась, будто растекалась воском, обугливалась и шла трещинами прямо под ногами. Земля нисколько не походила на то место, которое оставил Вега. Она была безжизненной пустошью, вечным чистилищем для своих павших защитников. Одинокие уцелевшие здания, все в копоти, были единственными судьями: их пустые глазницы — тёмные провалы окон — смотрели вдаль безразлично, и приговор всем они выносили одинаковый.       Смерть была повсюду. Она говорила с Джеймсом. Она была в рёве чудовищных лесных пожаров за чертой уничтоженных городов, она была в хрусте бетонного крошева под подошвами, была в хрипе собственного загнанного дыхания.       Но Вега всё равно ускорял шаг, точно впереди его по-прежнему ждало что-то, кроме разрушений и потерь. Где-то должен заканчиваться этот кошмар. И тогда из огня и дыма вдруг вышла, точно Афродита из морской пены, Джейн. Целая и невредимая.       Шепард, в неизвестно откуда взявшейся золотой дымке, ступала по пепелищу, как по цветам Эдема — первая из женщин. Обнажённая, бесконечно прекрасная и совершенно спокойная. Почему-то на её коже не было ни одного шрама, — даже на руках, хотя Вега знал, что они там были когда-то, — словно она была рождена заново.       Она сказала: «Никто больше не выжил».       Она сказала: «Всё началось сначала».       Она сказала: «Мы создадим новый мир».       Только ты и я, Джейн, только ты и я. И внезапно она, рухнув на колени и наверняка разбив их в кровь, беззвучно заплакала. Джеймс, глядя на неё, почувствовал такую невыносимую тоску, что оставалось только волком выть. Он опустился на землю рядом с Шепард и обнял её за дрожащие плечи. Он пачкал Джейн сажей, приставшей к ладоням, и чернота въедалась в её кожу. Он пытался стереть слёзы с её щёк, но оставлял на них лишь грязные разводы.       Джейн была в его руках, она полностью принадлежала ему теперь, когда ничего другого не существовало, но в этом не нашлось ни капли того безмерного счастья, которое Вега себе прежде представлял.       Неужели Шепард могла быть его лишь на обломках целого мира? ***       Ночь, которая бывает только раз в жизни.       Немое обещание мерцало и переливалось мягким светом в глазах Шепард. Она дразнила, откровенно дразнила и подстёгивала Вегу. В кой-то веки, пусть и не без помощи алкоголя, Джейн удалось расслабиться в кругу друзей, в кой-то веки она могла отсечь болезненное «вчера» и грозное «завтра», жить в пределах нескольких славных часов, и шанс, один из миллиона, ей совсем не хотелось упускать.        Этим вечером Шепард была прекраснее всего, что Джеймс когда-либо видел и знал. Он смотрел бы на неё вечно, если бы она не ускользала от него с неимоверной лёгкостью. Веге всё никак не удавалось поймать её, хотя он постоянно ощущал на себе её взгляд, теплом обнимавший плечи и ложившийся между лопаток не оставленным касанием.       Только что Шепард говорила с Гаррусом и вернувшимся в строй Кайденом, смеялась, шутила, но стоило Джеймсу на мгновение отвернуться, как она вновь исчезла. На этот раз её голос донёсся со второго этажа вместе с голосами специалиста Трейнор и СУЗИ.        Вега быстро поднялся по лестнице, надеясь застать наверху Джейн. И когда ему оставалось преодолеть всего одну ступеньку, Шепард замолчала. Он замер, прислушиваясь, и — ничего. Как будто её там и вовсе не было, но, в конце концов, не могла же она испариться? Хотя Джеймс, пьяный от одних мыслей о Шепард, уже вполне был способен в любую чертовщину поверить.       Он пробрался мимо Трейнор и СУЗИ. У них явно происходило что-то интересное: Саманта краснела, прятала смущённое лицо в ладонях, явно сгорая от стыда, и отрицательно качала головой, в то время как СУЗИ спокойно продолжала говорить. Пожалуй, Вега бы остался, чтобы выяснить, в чём тут дело, но в одной из комнат раздался тихий шорох.        Джеймс резко остановился, напрягся, как хищник перед прыжком из засады, и в правильно выбранное мгновение рванул вперёд, выскакивая из-за угла. Наконец-то. Попалась. Джейн смешно фыркнула, когда Вега накрыл её собой, прижимая к стене.       — Чтобы не убежала опять, — хриплым голосом сказал он.        — Ну-ну, лейтенант, — глухо прошептала Шепард, скользнув узкой ладонью по его спине, — терпение.        А терпение было на исходе. Джеймс едва не рычал, забравшись, наконец, руками под чёрную бесформенную толстовку. Джейн смотрела на него шало снизу вверх, смотрела горячим плавящим взглядом, от которого у Веги закипала в жилах кровь, и гладила по плечам. Он успел лишь дотронуться до тёплой кожи, и уже в следующую секунду Шепард ловко вывернулась из объятий, оставив его ни с чем.        Вечер продолжался, незаметно перетекая в расцвеченную неоновым светом ночь. Веге больше ни разу не удалось коснуться Шепард, но он неизменно чувствовал её присутствие, её запах, слышал её шаги и разговоры. Джейн мелькала перед его глазами, проходила мимо, и он вновь и вновь безуспешно пытался её задержать. И теперь, если она скрывалась из виду, Вега всё равно наверняка знал, что она сейчас делает: как прищуривается хитро, парируя очередной подкол от Гарруса, как улыбается лукаво, как вскидывает бровь, как небрежно заправляет за ухо не по уставу отросшие волосы.        Лица перед Джеймсом сменялись, точно в каком-то чудесном калейдоскопе, — он говорил со всеми, как со своими старыми друзьями, впервые чувствуя себя частью огромной семьи, но ни на минуту не забывал о Джейн. Они с ней не появлялись в одном и том же месте одновременно, точно были Луной и Солнцем, и разве кто-то мог предположить, что сегодня наступит затмение?        Шепард нашла Вегу сама, когда Глиф уже всюду погасил свет. Джеймс сидел на диване, задумчиво наблюдая за тем, как по противоположной стене скользили причудливые тени. Одной из этих теней была Джейн — она подала ему руку и повела за собой наверх. В темноте Шепард ориентировалась так хорошо, словно только в ней и жила. Войдя в спальню, она остановилась, как будто всё ещё сомневалась, но изначально в этом не было никакого смысла. Если вселенной суждено погибнуть, если Джейн всё-таки не сумеет ничего сделать, и Горн окажется бесполезным… что тогда вообще будет иметь значение?        Пусть в самый последний день ей не придётся сожалеть о том, чего она так и не сделала.        Шепард оторвалась от стены, как из пут вырвалась, и шагнула к Джеймсу решительно — вспышкой, порывом ветра, и этот единственный шаг не стоил ей абсолютно ничего. Это было легко и правильно. Тем более что Вега ждал её, так долго ждал, чтобы отныне не отпустить.        Детство Джейн прошло на космических станциях, каждая из которых была точной копией предыдущей, и нигде не приходилось задерживаться надолго. С уверенностью можно сказать, что у Шепард никогда не было настоящего дома. Но сейчас она точно знала, что это такое — вернуться домой после путешествия длинною в жизнь. Она безошибочно отгадала это чувство, как только расстояние между ней и Вегой стало ничтожным, а затем и вовсе исчезло. Джейн больше не нужно было бежать. Это гораздо проще, чем казалось прежде. Пространство залитой тенями комнаты замкнулось, стало тесным и общим.        Держа Шепард в объятиях, зарываясь пальцами в её волосы, Вега с трудом верил, что это происходит в действительности. Джейн будто бы прочитала его мысли, поняла его, как никто другой не смог бы понять, и шёпотом, касаясь губами мочки его уха, произнесла: — Это по-настоящему, Джеймс, по-настоящему.       Он целовал её так, как ещё никого не целовал, с такой жадностью, словно от этого зависела вся его жизнь. Джейн отвечала, крепко держась за его плечи, и от её бессильного стона на выдохе стало физически больно. В груди остро закололо незаслуженное счастье, что заслоняло собой всё прочее, оставленное за стенами спальни. Вега чувствовал Шепард всем телом, прижимался горячим ртом к её шее, находя нить частившего пульса, и слышал оглушительное гулкое эхо сердечного ритма, а его собственное сердце этому ритму вторило, как будто желало, безумное, проломить рёбра.        В глазах Джеймса разрывались стальные грозы. Он не мог перестать касаться Джейн, хотел запомнить каждый шрам. Запомнить всю её своими руками. И непременно — то, как Шепард шумно дышала, вполголоса твердя его имя, словно молитву. Хотел вплавиться в её тело, чтобы остаться с ней навсегда, независимо от того, что их ждало впереди.       Джейн была бесконечно права, сказав, что это — ночь, которая бывает только раз в жизни.       Этой ночью они были бессмертны. ***       С невообразимой скоростью «Нормандия» удалялась от Земли, мчалась в бездонную пустоту, и звёзды встречали её своим вечным холодным сиянием.       Экипаж хранил траурное молчание, бессознательно испытывая горькую вину за любой нечаянно оброненный звук. На Джеймса все смотрели украдкой, толком не зная, что делать дальше. На Джокера и вовсе не смотрели: он предотвратил любые попытки окружающих утешить его просто-напросто тем, что заперся в кабине.        Дни утекали водой сквозь пальцы. Больше было некуда спешить и незачем дышать. Часы остановились в тот самый момент, когда отключилась СУЗИ, и потому с точностью до минуты Джеймс знал время смерти Джейн. Впереди его ждали лишь невыносимо длинные ночи в электрическом свете, когда воспоминания становились невыносимыми, и когда перед глазами возникала чудовищно яркая картина, каждый раз одна и та же. Джейн, идущая в никуда по залитой кровью тропе. Для неё это был конец, для галактики — новое начало, но…        …боже, она была там совсем одна. Меня рядом с ней не было.       Джеймс оказался пленником в тесной клетке собственных мыслей, и ему предстояло либо разбить эту клетку неимоверным усилием воли, либо навсегда остаться внутри. Он не искал оправданий своему глухому бешенству, когда хотелось разнести всё вокруг.       До сих пор Джеймс так и не зашёл в каюту Шепард. Не смог. Не хватало сил. И никогда бы не хватило, если бы не Джокер, который, выбравшись из своего угла, сказал:       — Я видел, как ты нарезаешь круги у двери. Давай уже. Сделай и больше не бойся.       У него были больные и покрасневшие от бессонницы, как у самого Джеймса, глаза. Джефф отлично понимал, что это значило для Веги. И, более того, он был единственным здесь, кто понимал, потому что его сердце нестерпимо болело.       Джеймс знал, что в отныне ничьей каюте всё ещё жил запах Джейн, и стояли на полках разные безделицы, вроде моделек кораблей, которых она совсем недавно касалась.       Однажды он должен был решиться.        Вега вошёл медленно и остановился, точно раздумывая, не повернуть ли назад. На самом деле, просто никак не получалось заставить себя двигаться. И дышать. Дышать, чёрт возьми.        Заправленная постель, пустой аквариум, всё те же модельки кораблей… Джеймс ошибался. Её запаха здесь не было. Вега держался до последнего, чтобы не произнести вслух короткое имя, и боялся не справиться и всё-таки позвать, а в ответ, разумеется, не получить ничего, кроме давящей на мозг тишины.        Горько кривя губы, он обошёл каюту по кругу, надеясь зацепиться невидящим взглядом хоть за что-нибудь, что позволило бы ему верить в то, что Джейн всё ещё жива. Любая ерунда, которая заставила бы Вегу ждать её возвращения. Но всё было до того очевидно, что не пришлось долго искать. Джеймс быстро оставил мучительные попытки, переходя к ещё более мучительной и безнадёжной погоне за осколками воспоминаний. Если бы он знал, чем всё закончится, то привязался бы к Шепард так безнадёжно сильно? Несомненно. Вернувшись к самому началу, Вега сделал бы всё то же самое, повторил бы каждую свою ошибку, каждый свой шаг.       Лишившись равновесия, человек неизбежно падает. Вопрос лишь в том, сколько вещей он успеет сломать, стараясь ухватиться хоть за что-нибудь. Джеймсу до этого не было никакого дела, но падение затягивалось, затягивалось до бесконечности. Он напрасно ждал удара. Что-то держало его, не давая достигнуть дна пропасти.       Держало так же отчаянно и крепко, как в последнюю ночь на Цитадели — руки Джейн.