С и росчерк

Глухой звонок разнесся по пустым комнатам дома, но никто ему не ответил. Никто не ответил Ринго, одинокой девочке, стоявшей под дверью. Отвечать было некому. Дом семьи Такакура уже месяц как стоял пустым. *** Хотя, немного усилий, и деревянная дверь откроется и без ключа. Оконные ставни на кухне слегка подрагивали под осенним ветром, а к стеклу прилипла мокрая табличка “продается”. Подаренный Ринго плюшевый каппа упал с кровати, и так и лежал на полу в спальне, вверх ногами, уже который день. Повсюду Ринго находила разбросанные недовязанные свитера, шарфы, клубки ниток разных цветов и размеров, спицы, корзинки, кусочки нитей… Как будто дом еще дышал бытом, интересами и уютом, созданным его обладательницей, еще одной одинокой девочкой, веселой и жизнерадостной, верящей в прекрасную судьбу и умершей от рака мозга. Но нет, похоже на то, что дом просто пытался себя обмануть. И в осеннем пасмурном дне эти попытки выглядели крайне убого. Не то, чтобы Ринго не хотела плакать. Она просто больше не могла. Не могла выдавить из себя ни единой слезинки. Она могла только сидеть перед кроватью Химари, сжимать холодную кисточку на бахроме одеяла, как она месяц назад на этом самом месте сжимала холодную, безжизненную руку, маленькую, мраморно-белую руку лучшей подруги, которая больше никогда не засмеется. Так Ринго просидела минут десять, остекленелыми глазами рассматривая кисточку. Она хотела вспомнить. Она захотела вспомнить одну вещь… -“Я люблю…” Что? Что Химари сказала тогда, лежа на этой постели? Как ты, как Ринго могла забыть? Хотя сейчас, наверное, это вспомнить уже не получится… Из транса Ринго вывел тихий раскат грома за окном мастерской. Она тряхнула головой, пытаясь освободиться от ненужных мыслей, и чуть было не врезалась в дверь этой самой мастерской. На улице и правда шел дождь. А значит, ей придется переждать его здесь, в этом страшном… Ринго огляделась и тихо выдохнула. Она же попала в мастерскую. С минуту или две она думала, стоит ли ей уйти. Все-таки мастерская – место, в которое Химари никого и никогда не пускала. Все-таки мастерская – место, в котором Химари хранит свои сны. Ринго шагнула уже к двери, как вдруг она вспомнила, вспомнила… “Я люблю слово ”судьба” ”. И поэтому-то она и решила остаться. *** В последнее время Огиномэ часто снились сны. Кто-то называет сны чудесами разума, необъяснимыми, как все чудеса, в которые можно только верить. Но Огиномэ не верила в сны. По крайней мере потому, что никогда не находила им доказательства. Теперь, глядя на картины Химари, она поняла, что нет больше смысла не верить в сны. Ведь, если это и правда чудеса, то что с ними еще делать? *** Это была единственная комната, которой не коснулось чувство пустоты и тишины, обошедшее дом. Ведь везде будто не хватало чего-то. Ну, скажем, опрятности, женской руки, где-то – света или тепла. Только в этой, самой маленькой комнате-пристройке, в комнате, в которой Химари все свои последние дни провела с кисточкой в ослабших руках, в комнате, заваленной непонятным образом свежими (все до единого!) красными яблоками, в этой комнате был покой и был уют. За окном слышен был шум улиц и капель нарастающего дождя, шум далекого грома и мокрой травы. Светом в комнате была одна лишь настольная лампа; в ее свете грелся золотой ангел с рожком, мирно раскачивающийся на золотой цепочке. Посередине комнаты возвышалась огромная розовая кровать, утопающая в подушках и драпировках, с большим бумажным фонарем над головой. Остальную мебель в мастерской составляли подушки, игрушки и бесчисленное количество картин. Ринго разглядывала их, одну за другой, вспоминая все больше забытых снов; они начали сниться ей еще тогда, когда… Когда же? Кажется, она не может вспомнить ничего важного, чтобы обозначить это событие, но как будто что-то большое и правда произошло тогда. Может быть, это трюки сонного подсознания усталого ребенка, может быть… Среди картин все больше были зарисовки, а готовые были только портретами, неясными, нечеткими, будто Химари рисовала их не из воображения, а с натуры, только эта натура либо была очень давно забыта, либо очень быстро убегала от художника. При всем при этом, люди на портретах, хоть и не выглядели очень реалистично (некоторым недоставало многих частей тела, одежды, лиц, например), выписаны были с большой любовью, будто мать представляет себе еще не рожденных своих детей. Тут и там к картинам прилагались примечания, написанные больной и слабой рукой девочки, и абсолютно нечитаемые. Хотя иногда на краях холстов можно было разобрать что-то, вроде пингвина или какой-то рыбы. Или выдры. Но мы отвлеклись от темы. Девушка долго не могла оторваться от рассматривания картин, долго глядела на каждую, пытаясь разобрать лица, слова, знаки, плоды больного воображения умирающей девушки. Портреты она почти не смотрела. А что толку, если на портрете четко выписаны одни только розовые глаза да рукава пальто? Куда интереснее были зарисовки, правда, такие же нечеткие. Вот два мальчика, держащие яблоко. Сама Ринго посреди пламени. Высокий мужчина с длинными, убранными в хвостик волосами и несколькими книгами в руках. Большой зал, наполненный детьми, с едва различимой подписью “Детская жаровня” (Ринго поперхнулась, но продолжала смотреть). Много-много портретов, подписанных именем “Камба”, все более криво, но еще узнаваемо, на каждом портрете крепкого парня с короткими волосами и уверенным взглядом. Пара-тройка зарисовок самой Химари с этим Камбой. Удивительно, что ни на одной из них Химари не прописана дальше силуэта, ведь саму себя она точно может написать… Ринго вытащила последнюю, завернутую в сине-желтый шарф картину из стопки, и вдруг ее кольнуло невыносимое и совершенно непонятное чувство. Горечи, досады, скорби, мучительной тоски и просто боли одновременно. На маленьком, аккуратно обрамленном холсте она увидела семейный портрет. Образ Химари был незакончен; два других, два парня в одинаковой школьной форме были написаны очень хорошо. До последней детали. До улыбки парня, подписанного теперь как “Такакура Камба”. До отблесков в глазах. До наклейки на яблоке в его руке. До бантика одного из трех смешных пингвинов, сидящих на коленях у Химари. До… Хотя нет. Не все фигуры на портрете подписаны… “Единичка.” “Двоечка.” “Троечка.” “Такакура Камба.” “Такакура Химари.” “Такакура С” Так и написано – С и росчерк. А должно быть написано Такакура Сёма. Девочка с закрытыми глазами на одной ноте три раза повторила вслух. -Сёма-кун. Сёма-кун. Сёма-кун. “Я люблю слово ”судьба”. Потому что верю, что не бываю одинока”. Ринго вздрогнула и очнулась. На портрет уже капали слёзы, смывая карандашные подписи. Она быстро утерлась ладонью и завернула его обратно в теплый сине-желтый шарф, тут же уткнувшись в него носом и разрыдавшись. С подоконника на плачущую девочку смотрели два черных крольчонка. Они забавно переглянулись, спрыгнули с подоконника и исчезли в стене дождя.