Каждодневный ритуал

      Одинокий старик бредёт по пустынной пыльной дороге. Едва волоча ослабевшие ноги, он идёт, казалось бы, бесцельно, склонив голову так, что и глаз не видать.       Иногда останавливается, немного выпрямляется, и тогда случайный прохожий может увидеть его лицо: кустистые, чуть нахмуренные брови, нависшие над потухшими глазами неопределённого, серо-зеленоватого цвета. Густая сеть морщин глубоко, до неузнаваемости, разрезала лицо, и оставалось лишь гадать, как этот человек выглядел в молодости. Ярким пятном выделялись удивительно светлые усы и волосы, будто присыпанные снегом.       Был одет старик в приличный, пусть и ветхий костюм: клетчатый пиджак и точно такие же клетчатые брюки; серую сорочку, по всей видимости, когда-то бывшую белой, со временем выцветшую, но ещё упорно сохранявшую строгость; ботинки из чёрной, потёртой кожи.       Возможно, этот пожилой мужчина и не привлекал бы к себе столько внимания, ведь подобных ему очень много ходит по точно таким же загородным, забытым богом, пыльным дорогам. Но была одна странность, впрочем, уже давно ставшая закономерностью, которая заставляла людей в недоумении останавливаться и приглядываться к старику внимательнее: на толстенном кожаном поводке он тащил за собой маленькую собачью будку. Каждое утро.       Поводок был намертво прибит к этой деревянной коробочке с крышей из искусственной черепицы, и вряд ли его получилось бы легко оторвать — видно по тому, какие огромные усилия прикладывал старик, чтобы тащить будочку за собой, чуть вспахивая стылую землю дороги.       — Сумасшедший... — шепчет одна женщина, бросая ему вслед сочувственный взгляд.       — Видимо, у него собачка любимая умерла, вот умом и тронулся, — отзывается её спутник и, вздохнув, добавляет: — Бедняга...       Много о чём шептались за спиной незнающие люди. Большинство из них смеялись, выкрикивали вслед много едких слов. Иные расспрашивали о том, зачем же он тащит эту будку изо дня в день. Кто-то сердобольный порывался помочь, но старик с гримасой раздражения отталкивал протянутые руки помощи.       Он проделывал этот своеобразный ритуал каждое утро. Сначала действительно гулял с собачкой. Маленькой таксой. Смешной такой... Её очень любила драгоценная внучка.       А потом внученька пропала. Никто её так и не нашел, а собачку выгуливать надо было. И старик делал это — изо дня в день, ожидая, что рано или поздно со звонким смехом в его дом ворвётся девчушка и, обхватив крепко-крепко, чмокнув в нос, поблагодарит за то, что присмотрел за её другом.       Но заканчивали свой бег уже целые года. И таксы той не стало. Лишь маленькая будочка осталась да ритуал, к которому уже привык в смиренном ожидании.       Он всё ещё надеется, и колкие фразы едва ли смогут сильнее ранить старика, чем болезненная пустота в душе, наполненная лишь одним каждодневным смыслом...       Когда-нибудь ослабевшие руки выпустят этот проклятый поводок. Но это будет только однажды, когда сил совсем не станет, а умирающая надежда раскалённой иглой прошьёт измученное сердце, заставив его болезненно встрепенуться в последний раз. Но пока...       Одинокий старик бредёт по пустынной пыльной дороге. Едва волоча ослабевшие ноги, он идёт, казалось бы, бесцельно, склонив голову так, что и глаз не видать. И тащит он за собой маленькую будочку на поводке, разрыхляющую стылую землю богом забытой дороги...