Наивнейший завет

Является ли возможным не любить июнь в [] лет? Большинство ответят вам незамедлительным «очевидно», поморщив нос от чрезмерной вашей жизнерадостности и детской восторженности чем-то «обычным», быть может даже несколько для кого-либо раздражающим. Но для каждого есть дни, когда каждый цветок в сочетании с именно этим солнечным лучом кажется совершенством, сердце испытывает удивительную нежность к каждому аромату, смеху ребенка иль дуновению ветерка и от осознания того насколько прекрасен мир, насколько благодарен ты за каждый вздох, за саму удивительную возможность ж и т ь на глаза наворачиваются слезы радости. Иногда в голове проскальзывает мысль, что именно они потом становятся утреннею росой, именно той, что благодаря белому свету превращается в самоцветы. Ибо в каждом бесцветном луче кроется семь ярких цветов, как и в каждом, на первый взгляд скучном и сером городе/человеке/дне кроется маленькое чудо, нужно лишь посмотреть под другим углом или же стать идеальной оптической системой, что сможет сие чудо извлечь. Осознание всего этого столь масштабно, велико, тепло и сладостно, что хочется поделиться с остальными: с хмурыми, нервными, расстроенными и уставшими людьми, что идут мимо, рядом, на встречу и печаль застилает их глаза. Ты хочешь кричать: «Жизнь прекрасна! Все-все, оно из счастья! Позвольте же ему быть частью в, а с!» Но ты лишь улыбаешься. Лучезарно и искренне, словно дитя… … улыбается Клара Освальд. Ей хочется вдохнуть свет в каждое живое существо, но она хорошо понимает — не все владеют тем, что даровано ей. Удивительным прекрасным даром, что начинается на «л». Л ю б о вь. Сколь многое люди веками пытаются поместить в рамки этого слова, что по морфологическим параметрам своим не выделяется средь остальных, но имеет дивное свойство в самых черствых сердцах сеять зыбкое волнение. Не в новинку, что оно, сие сотни раз воспетое, но досель полностью не изученное или классифицированное чувство встречается в разных формах и проявлениях. Несмотря на то, что в двадцать первом веке картины, книги и музыка зачастую посвящены страсти и резкости, горячей яркой дерзости, то что чувствовала крошка-Освин было куда более мягким, будто даже не вспышкой, что поражает сердце и вызывает дрожь во всем теле, а светом, что течет по венам, прячется между молекул ее тела, растворяется в воздухе, который она вдыхает каждый день. Он не застилает глаза пеленою, а открывает взору всю полноту, искреннею красоту жизни, позволяет испытывать благодарность за возможность видеть и ходить, потому что мир совершенен в своей неидеальности, восхитителен несоответствиями. А если хорошенько присмотреться, то все в нем правильно и продумано, именно потому она так счастлива и благодарна, что в семнадцать ей посчастливилось испытать л ю б о в ь, к которой относишься столь трепетно, что и не желаешь называть словом из шести букв, а хочешь отнести к сиянию, самому нежному из существующих. Потому что в мире полно удивительных людей, которые сходятся и вспыхивают россыпью чувств и эмоций, но редкие из них, встречая человека начинают чувствовать себя более правильно и уместно, будто жизнь стала наполнена чем-то весомым, удивительной ясностью и определенностью, ясностью того, что он — ее Доктор — именно тот с кем рядом ей должно быть и что бы то не случилось, как бы не разошлись и сложились жизненные пути, они встретятся. Потому что сам мир, и свет, и сладкий летний воздух желает этого. Потому что не может такого быть, что бы они не увиделись более, даже расставшись на годы. И сие не есть розовая мечта или глупый каприз юной девушки, это просто знание, что живет меж буднями и подсознанием и не дает ей никого более представить рядом с собою. Вовсе не потому что считает она, что нет юношей красивей, умней или же талантливей. Но потому что он «ее» Мартин и каждая ее частичка чувствует это каждую секунду вне зависимости от того вместе они иль порознь. Четкое осознание того, что история их была написана давно и имена их были рядом и это ясно, как-то что солнце встает на востоке и садится на западе и не ей, Кларе Освальд, с этим спорить. Он был хорош собою, быть может даже слишком для того, что бы жилось ей совершенно беззаботно. Если Доктора она идеализировала лишь отчасти, то себя и вовсе считала полной посредственностью. Клара была добра и чувствовала людей — это и был ее особый талант. Она не была до чортиков сильной девчонкой, у мисс имелся талант выбираться из переделок, но не был он чем-то «из ряда вон». Девушка прекрасно осознавала, что не была самой женственной, самой яркой, самой обольстительной юной леди. Она была Кларой. Всего лишь Кларой. Милая и хрупкая внешне с прочным стержнем внутри. Она знала, что от людей можно ждать чего угодно, хоть вера ее в свет и была велика. Она не могла идти против зова сердца и судьбы, но Доктор был сильнее и рациональнее оной. И если однажды он выберет не ее — Клара поймет. Она лишь очень хочет, что бы он был счастлив. Ибо бесценно то, что живет в ней и открылось ей благодаря ему и не сможет она его ненавидеть и будет благодарна до самого последнего дня, ибо таков Завет любви.