Наследство Маккоев

      Дорогой племянник!       Сегодня за обедом ты снова начал задавать вопросы о своем отце. Прости — я не сдержался и попросил тебя замолчать с куда большей резкостью, чем следовало. Сожалею, что между нами вышла размолвка, и не сержусь на твои резкие слова — они мною заслужены.       Ты угадал верно — я знаю о судьбе Джея намного больше, чем рассказывал и в полиции, и родным; и, хоть с тех пор прошло пятнадцать лет, вспоминать о событиях в Уэстмор-Гроув мне по-прежнему невыносимо. Быть может, лишь благодаря тому, что сумел загнать эти воспоминания на самое дно души, я все еще жив и не лишился рассудка.       Но ты вырос, Джон Росс, и расплывчатая отговорка, что отец твой, мол, пропал без вести при невыясненных обстоятельствах, тебя больше не устраивает. Особенно с тех пор, как по моей оплошности ты узнал, что той же смертью (если это можно назвать смертью) незадолго до него погиб и твой дед. Ты хочешь знать правду. Что ж, ты вправе ее узнать.       Едва ли я сумею рассказать тебе эту историю лицом к лицу — боюсь, голос или самообладание мне изменят. Но, быть может, один, в тиши своего кабинета, смогу припомнить все по порядку и написать, как было. Прости мне неизбежную сбивчивость мысли и неровность слога. Ни за что другое прощения не прошу. К чему? Я не сумел спасти брата — и с этой мыслью обречен жить и умереть.       Когда твой дед, Джон Росс Маккой-старший, исчез в Боливии вместе с двухмоторным самолетом, на котором добирался до затерянного в горах нефтяного месторождения — все мы долго не могли поверить в его смерть. Казалось, этот мощный человек, несокрушимый, как скала, попросту не может так глупо и безвременно погибнуть. Мы с Джеем ездили на поиски; на наших глазах спасательная экспедиция подняла из горного озера обломки самолета — но останков отца спасатели так и не нашли, и это еще долго, вопреки всему, подогревало в нас надежду.       Однако настал день, когда надежда угасла. Жизнь продолжалась; «Маккой Петролеум» и ранчо требовались новые хозяева. Пора было признать отца погибшим и учиться жить без него.       Хорошо помню день, когда в конторе Уиллоуби, старого поверенного нашей семьи, было оглашено отцовское завещание. Последний вариант — тот, что написал отец перед отъездом в Боливию. Блестя толстыми стеклами очков, размеренным скрипучим голосом адвокат зачитывал отцовские распоряжения насчет нефтяной компании, акций, ранчо, отеля в Далласе, благотворительных фондов… Отец не зря много лет трудился без устали, сколачивая состояние — простое перечисление его собственности заняло добрых двадцать минут.       Было в этом что-то невыносимо безысходное. История закончена; отца больше нет, мы никогда его не увидим. Джей сидел со мной рядом, нахмурившись и плотно сжав губы. Он не любил показывать свои чувства, считал это слабостью — но сейчас я заметил, что в глазах у него блестят слезы.       Вдруг он вздернул голову. Я прислушался, отвлекшись от своих печальных мыслей — и услышал:       — «…Что же касается особняка в Уэстмор-Гроув, штат Массачусетс, унаследованного мною от двоюродного деда по матери — завещаю его, вместе с прилегающими к нему землями, Джону Россу Маккою-второму, моему старшему сыну, и прошу и заклинаю его в точности исполнить все мои распоряжения касательно этого дома, содержащиеся в приложенных к завещанию бумагах».       — «Прошу и заклинаю»? — с недоумением повторил Джей.       — Да, — подтвердил Уиллоуби, — мистер Маккой настоял на том, чтобы выразиться именно так. — С этими словами он извлек из недр своего стола пухлый запечатанный конверт и протянул Джею. — Вот бумаги, о которых идет речь. Насколько я понимаю, там письмо и записки, нечто вроде дневника. Отдавая мне этот конверт, отец ваш сказал… — тут адвокат на секунду запнулся, но, поколебавшись, закончил: — …сказал, что распоряжения его могут показаться вам крайне странными, даже безумными, но все объяснения вы найдете в дневнике.       Удивленно покачав головой, Джей сунул конверт в карман. Я тоже был озадачен. Особняк в Уэстмор-Гроув — что я о нем знал? Старинная постройка в сельской глуши, едва ли не ровесница Отцов-Пилигримов; выморочное владение, доставшееся нам от какой-то дальней родни. Отец упоминал о нем лишь пару раз, да и то вскользь. В юности, до того, как отправиться на поиски счастья в Техас, он жил в Новой Англии — быть может, как раз в этом доме? Так или иначе, нам отец об этом не рассказывал, да и вообще о своих молодых годах предпочитал не распространяться.       В тот же вечер я нашел Джея в гостиной. Он сидел в глубине комнаты, погруженный в глубокую задумчивость; компанию ему составляла лишь бутылка бурбона, уже наполовину опустевшая. На столе перед ним лежало развернутое письмо; подойдя ближе и заглянув ему через плечо, я узнал крупный угловатый почерк отца.       Заметив меня, Джей быстро прикрыл бумагу рукой.       — Что там? — спросил я.       — Знаешь, Робби, — ответил он с раздражением, — если бы отец хотел, чтобы его последняя воля стала известна всему свету — огласил бы ее в завещании, а не отдельным письмом, адресованным мне одному.       Обидно; но возразить на это было нечего.       — И все же… — пробормотал он, плеснув себе еще виски. — Нет, это и вправду безумие какое-то! Послушай, но ведь наш отец не был сумасшедшим?       — Он был самый здравомыслящий человек из всех, кого я знал, — ответил я.       — Здесь какая-то загадка, — проговорил Джей, как бы про себя, — и я должен в этом разобраться… Вот что, Робби: завтра я лечу в Массачусетс. Один, — добавил он, предупреждая мой вопрос.       — И доверишь мне управление своей драгоценной компанией? — не удержался я. Джей считал, что я ничего не понимаю в бизнесе, и не желал допускать меня до руководства «Маккой Петролеум»: это не раз вызывало между нами пререкания и даже ссоры.       — Ну, не разоришь же ты нас за неделю, — усмехнулся он. — А дольше я там не задержусь.       Однако через неделю Джей не вернулся. Не вернулся и через две.       Уэстмор-Гроув, сколько я понял, оказался какой-то несусветной дырой. Бог знает, имелось ли в старом особняке хотя бы электричество; но телефона там точно не было. Два или три раза Джей звонил домой из деревенской гостиницы — ближайшего места, где имелись средства связи с внешним миром.       Голос его звучал по-обычному бодро и энергично, он расспрашивал о доме, о делах в компании, никогда не забывал передать привет тебе, Джон Росс — однако об особняке и о том, что он там делает, говорил мало и очень уклончиво. У меня сложилось впечатление, что этой темы он старается избегать. На вопрос, сколько еще пробудет в Уэстмор-Гроув, также толком не отвечал: говорил лишь, что дело оказалось сложнее, чем он думал, и, чтобы верно понять и исполнить волю отца, ему необходимо еще кое в чем разобраться.       Все это меня беспокоило; но по-настоящему встревожился я после известий от Сью-Эллен.       Вряд ли ты это помнишь — ты был тогда слишком мал: но в то время твои родители уже разошлись, и вы с матерью жили в Далласе. Расстались они не по-дружески — оба были сильно друг на друга обижены, а борьба за тебя сделала их почти врагами. Представь же себе удивление твоей матери, когда Джей позвонил ей однажды поздно вечером, ближе к полуночи.       — Сперва мне подумалось, что он пьян, — рассказывала она мне на следующее утро. — Нет, язык у него не заплетался. Но нес он что-то невообразимое. Говорил о чем-то вроде родового проклятия, о каком-то наследстве Маккоев, которое «передается через имя» — я не могла взять в толк, что это значит. Угрожал мне: теперь-то, мол, я пойму, от чего отказалась, теперь пожалею, что ушла от него и забрала ребенка! И тут же, сменив тон, с каким-то отчаянием в голосе просил меня беречь сына — так, словно сам не намерен возвращаться в Техас… Мне показалось, он не в себе.       Ее рассказ меня встревожил, даже напугал. У Сью-Эллен не было причин лгать — но то, что она рассказала, настолько не походило на Джея, всегда спокойного, выдержанного, уверенного в себе… Все утро я провел не в своей тарелке, и работа не шла мне на ум — а после обеда попросил секретаршу заказать мне билет до Бостона.       В аэропорту я взял напрокат машину и направился прочь от города, в лесистые холмы в западной части Массачусетса. Путь мой лежал в отдаленную лощину, где, если верить карте, между городками Аркхем и Ипсвич располагалась деревушка Уэстмор-Гроув.       Стояла золотая осень — лучшее время в лесном краю. Желтый, рыжий и багряный убор холмов поначалу очаровал меня, непривычного к лесам, своей яркой и тревожной красотой. Но скоро я начал различать в окружающем пейзаже грустные, даже зловещие нотки. Слишком много заброшенных ферм попадалось мне на пути — да и те, где еще кто-то жил, производили тяжелое впечатление нищеты и неухоженности. Обитатели их, что порой выходили из своих домишек и смотрели мне вслед, были одеты в какие-то лохмотья, глядели тупо и неприветливо, на лицах их и в согбенных фигурах замечались явные следы вырождения.       Да и сам лес — чем дальше продвигался я в глубь штата, тем сильнее он менялся, становился все темнее и мрачнее. Подлесок скоро исчез; вековые стволы, поросшие клочковатым белесым мхом, росли из голой земли — и как-то слишком близко друг к другу. Один раз я вышел из машины, чтобы передохнуть и размять ноги — но почти тут же снова сел за руль и поспешно тронулся с места: так неодолимо было ощущение, что спину мне сверлит чей-то внимательный, недобрый взгляд.       Наконец впереди показался Уэстмор-Гроув — три десятка убогих домишек, кое-как лепящихся друг к другу на склоне холма. Казалось, жизнь в этом унылом местечке едва теплится: даже церковь здесь стояла заколоченной — и, как видно, уже давно. Из общественных заведений работали лишь мелочная лавчонка, торгующая всем на свете, да гостиница с баром, где, судя по всему, коротали вечера местные пьяницы.       Я помнил, что особняк расположен на отшибе, в стороне от деревни, и зашел в лавочку спросить дорогу. Однако хозяин лавчонки, неряшливый старик в старомодных очках без оправы, встретил меня на редкость нелюбезно.       — Еще один Маккой, что ли? — проворчал он. — Как будто мало нам одного! Нет уж, господин хороший, пусть дьявол вам дорогу подсказывает, а не я! А лучше всего — садитесь в свой драндулет и возвращайтесь прямиком в Техас, в пекло или откуда вы там выползли!       Немало удивленный таким «теплым» приемом, я решил зайти в бар и попытать счастья там.       Здесь мне повезло больше. Правда, бармен и пара-тройка завсегдатаев за стойкой поначалу смотрели на меня волками и отмалчивались; но я убедил их, что не собираюсь здесь задерживаться, что беспокоюсь за брата и хочу вернуть его домой — и деревенские жители сменили гнев на милость.       Разумеется, они знают мистера Маккоя — того богатого господина с Юга, что приехал недели две назад и поселился в Старом Доме (вот уж поистине, парню жизнь не дорога!) Не раз по вечерам он заезжал в гостиницу — и не только чтобы позвонить в Техас. Засиживался здесь с бутылкой виски до самого закрытия, словно боялся возвращаться в особняк. И мудрено ли? Кто бы не боялся на его месте — все мы знаем, что такое Старый Дом и какие о нем ходят слухи! И вот что еще: поначалу-то он ходил этаким щеголем, а дальше… чем дальше, тем хуже. Предостерегали мы его, конечно, как не предостерегать! Говорили, что Старый Дом — место нечистое, что там жили несколько поколений колдунов и бог весть что оставили после себя, что честному человеку, не имеющему дел с дьяволом, негоже там селиться — но он только отмахивался. Известное дело, эти городские да образованные ни в бога, ни в черта не верят, пока не увидят своими глазами — да только тогда поздно будет… Увезите его отсюда, мистер, право слово — если уговорите его уехать, и вам, и всем нам будет спокойнее.       — Что же не так с этим домом? — спрашивал я. — Там живут духи? Привидения?       — Слава богу, не знаю и не ведаю! — отвечал бармен. — Я там не бывал — и не собираюсь, разве что на аркане меня туда приволокут! А вот наша Бетти, — и он указал на смазливую, ярко размалеванную блондинку не первой свежести, что скучала за дальним столиком над стаканом содовой, — ночевала там с вашим братцем — и спросите-ка у нее, почему она прибежала сюда пешком в три часа ночи, полуголая и босая, трясясь, как осиновый лист!       Мне было не по себе — я словно шпионил за братом; но желание выяснить все, что возможно, пересилило неловкость. Я подсел к Бетти и заказал ей выпивку.       — Ни за что я бы туда не поехала, будь я трезвая! — так начала она свой рассказ. — Все у нас знают, что от Старого Дома надо держаться подальше! Но Джей меня уломал. Все это, говорит, старушечьи байки, неужто такая умная девушка верит в такие глупости? Нет там ни чертей, ни привидений, головой отвечаю! Да и чего тебе бояться — ведь я все время буду рядом!.. В общем, что-что, а уговаривать ваш братец умеет!       Я улыбнулся: это было похоже на Джея.       — Чертей или привидений я там и вправду не видела, — продолжала она, — но кое-что слышала… пожалуй, кое-что похуже.       Проснулась я среди ночи от какого-то шума. Показалось, кто-то рядом разговаривает. В следующий миг я поняла, что Джей говорит во сне. Он метался рядом со мной в кровати и что-то бормотал, жалобно, со стонами. Прислушавшись, я разобрала: «Да, да, потерпи еще немного, я обязательно тебя освобожу — но не сейчас, мне нужно еще проверить…» И дальше заговорил как-то непонятно, словно не по-нашему.       Я зажгла керосинку, хотела его разбудить; но свет лампы упал ему на лицо — и внутри у меня все похолодело. Господи Иисусе, его словно на огне жгли! Никогда — ни у живых, ни у мертвых — не видала я такого ужаса, такой муки на человеческом лице!       А потом я услышала, с кем он говорил.       Так и не поняла, откуда раздавался этот голос. Надеюсь — господи, так надеюсь! — что из его собственных уст. Да, должно быть, Джей в кошмаре говорил на два голоса, сам с собой. И думать не хочу, что могло быть иначе.       Но голос этот… он был очень низкий, хриплый, рокочущий, с какими-то призвуками и присвистами, и говорил длинными фразами совсем без пауз, словно обладателю его вовсе не требовалось дышать. Не по-английски говорил — да, по-моему, и не по-человечески. Но Джей слушал его, и отвечал — обещал снять какую-то печать и его освободить, чуть не со слезами умолял подождать еще немного… и знаете ли, отчего я вскочила, схватила в охапку платье и сумочку и кинулась бежать сломя голову, себя не помня от страха?       Эту хрипящую и свистящую тварь Джей называл «отцом».       С тяжелым сердцем подъезжал я на закате к воротам особняка. Все услышанное уверило меня, что брат помешался — и, казалось, ничего страшнее и быть не может. Мог ли я тогда предположить, что столкнусь с чем-то неизмеримо худшим?       Вид Старого Дома оказался для меня неожиданным. Наслушавшись деревенских, я ожидал увидеть что-то мрачное и зловещее, какой-нибудь псевдо-готический замок; но к этой массивной двухэтажной постройке больше всего подходило слово «скучная». Прямые углы, простая двускатная крыша, стены из грубо обтесанного известняка, никаких украшений — словно неведомый пуританин, выстроивший этот дом лет триста назад, почитал смертным грехом любые излишества, особенно в архитектуре.       Серый, приземистый, словно вдавленный в землю, Старый Дом напоминал плотно закрытую коробку или заколоченный ящик без всяких опознавательных знаков… и одному богу известно, что внутри.       Остановив машину возле дома, я медленно поднялся на крыльцо. Тревога за брата, утомление от долгого путешествия, унылый и безжизненный вид Старого Дома — все вместе навалилось на меня вдруг, как гробовой камень, так что я едва ноги передвигал. Страха не было — лишь усталость и какая-то беспросветная, давящая тоска. В тот миг мне не пришло в голову, что эти чувства, быть может, не вполне естественны.       Ни звонка, ни молотка не было; однако дверь распахнулась мне навстречу.       — Что тебе здесь нужно? — сухо, неприязненно спросил человек на пороге.       Я молча смотрел на него, не в силах подобрать слова. Откровенно говоря, в первый миг я его не узнал.       За две недели Джей похудел, должно быть, фунтов на пятнадцать: рубашка и брюки висели на нем, как на вешалке. Всклокоченные волосы, трехдневная щетина. Бросилась в глаза его рука, лежащая на притолоке — исцарапанная, с грязными обломанными ногтями. (Надо было знать твоего отца: прежний Джей скорее застрелился бы, чем стал работать руками!) Осунувшееся лицо, какой-то дикий, лихорадочно блестящий взгляд.       — Ясно, — сказал он, не дождавшись от меня ответа. — Сью-Эллен подняла тревогу. Ну и зря. Я в тот вечер просто выпил лишнего, впал в дурацкую сентиментальность — знаешь, как это бывает? — ну и наговорил всякой ерунды. На самом деле вам волноваться не о чем. У меня все хорошо. — И сверкнул знакомой белозубой улыбкой, дико смотревшейся на исхудалом, измученном лице.       Странно — я в самом деле уже готов был сесть в машину, развернуться и уехать. Но эта безумная улыбка привела меня в чувство.       — Быть может, с тобой все в порядке, — ответил я, — мешать тебе я не собираюсь — но хочу знать, что ты здесь делаешь. И имею право знать. В конце концов, я такой же сын Джона Маккоя, как и ты.       — Думаешь? — криво усмехнувшись, ответил Джей. — Нет, не такой же, Робби. Совсем не такой же! — И, не успел я ответить на эти странные слова, как он посторонился, пропуская меня, и сказал: — Ладно, раз уж приехал, заходи.       Первое, что поразило меня в доме — холод. Снаружи стояла теплая золотая осень, но, перешагнув порог, я словно очутился в холодильнике или в могильном склепе.       — Ну и холодина здесь! — воскликнул я.       — Разве? — рассеянно откликнулся Джей. — Это, наверное, из колодца.       — Откуда?       — Внизу, в подвале, есть колодец. Должно быть, оттуда и тянет. Я не замечаю, привык.       И быстрым шагом повел меня по полутемному коридору, освещенному множеством свечей. Разнокалиберные свечи стояли на тумбочках и табуретах, торчали из старинных подсвечников, лепились на мебели и прямо на полу. Освещенный трепещущими огоньками, угрюмый старый дом походил на храм.       — Электричества нет, уж не взыщи, — бросил Джей на ходу. — Нам на второй этаж.       И, свернув направо, где перед нами открылась узкая и крутая деревянная лестница, почти бегом взбежал наверх.       Я потащился за ним. «Странно, — мелькнуло у меня в голове, — он так изможден на вид — но полон энергии; а я еле ноги волочу, как будто этот дом вытягивает из меня силы». И тут же словно какой-то голос ответил: «Ничего удивительного: ведь он здесь хозяин, а ты гость». Помню, что тогда эта мысль вовсе не показалась мне странной.       Мы вошли в просторную комнату: судя по неуклюжей меблировке начала века, когда-то здесь располагался кабинет. Мне бросились в глаза потемневшие гнилые доски пола, пятна плесени на стенах, паутина в углу, мутное от грязи стекло — и вместе с тем следы недавних и явно не слишком умелых попыток навести здесь порядок. И снова подумалось: почему Джей не нанял прислугу? Если он занят какими-то работами в доме — почему не пригласил рабочих? Пусть не из деревни (из деревни, понятно, никто к Старому Дому и близко не подойдет) — но из Аркхема или Ипсвича? Ты не помнишь своего отца, Джон Росс, но поверь мне на слово: это было настолько на него непохоже, что по спине у меня пробежал холодок. Как будто рядом со мной стоял незнакомец, оборотень в обличии брата.       Массивный письменный стол был весь завален книгами; книги лежали стопками и валялись в беспорядке и вокруг стола, на полу. Пухлые, побуревшие от старости тома с почти неразличимыми заглавиями на корешках, напечатанные витиеватым готическим шрифтом и, кажется, даже рукописные — думаю, среди них не было ни одного моложе ста пятидесяти лет. Посреди стола я увидел толстую тетрадь в старомодной кожаной обложке, а рядом — современного вида блокнот, в котором, как видно, Джей делал какие-то заметки.       Джей зажег керосиновую лампу и жестом пригласил меня сесть за стол.       — Ты думаешь, что я рехнулся, — проговорил он все с той же кривой усмешкой. — Не спорь — это у тебя на лице написано. Вот так же и я поначалу считал сумасшедшим отца. Пока не прочел вот это, — и он указал на тетрадь.       — Что это?       — Его дневник. Тот, что он оставил мне вместе с завещанием. Прочти его. Просто прочти — а потом поговорим. Можешь задавать любые вопросы, можешь спорить, доказывать, что я сошел с ума… только сперва прочти, с начала и до конца. Я не стану тебе мешать. Когда будешь готов — спускайся, найдешь меня в подвале.       И вышел, прикрыв за собою дверь.       ***       Несмотря на странность всего происходящего, признаюсь, у меня сильно забилось сердце, когда я осознал, что держу в руках последнюю память об отце. Быть может, под этой кожаной обложкой — его мечты, желания, задушевные размышления, тайны. В дневнике этот суровый, замкнутый человек раскроется передо мною так, как никогда не раскрывался при жизни…       Так и вышло, Джон Росс. Видит бог, так оно и вышло. Дорого бы я отдал, чтобы никогда не знать таких тайн своего отца!       Дневник этот не сохранился — сгорел вместе с домом. Если бы я и вспомнил о нем в тот миг, едва ли стал бы его спасать. Не все реликвии стоит сохранять для потомков. Но содержание его, как ни старался, не смог вытравить из памяти за все эти пятнадцать лет.       Разрозненные и отрывочные записи, сделанные знакомым угловатым почерком, велись, как видно, на протяжении многих лет. Первым из них, судя по выцветшим чернилам, было лет тридцать пять-сорок; последние были сделаны совсем недавно. Очевидно, для посторонних глаз дневник не предназначался: отец делал заметки для себя, поэтому разобраться в них было нелегко. Начинался дневник, так сказать, «с середины» — разумеется, без всяких пояснений; но первые же строки его приковали мое внимание.       Первая запись — от 17 августа 1929 года — гласила:       «Ночью снова приходил дед Эйбел. Повел меня на пустошь и объяснил, как призывать Шуб-Ниггурат. Проснувшись, увидел грязь и свежие царапины на ногах — выходит, я ходил во сне? Или это был не сон?»       Листая пожелтелые от времени страницы и вчитываясь в неразборчивые, выцветшие строки, я постепенно восстановил картину происшедшего.       В начале лета 1929 года молодой Джон Росс Маккой получил наследство от дальнего родственника с материнской стороны, Эйбела Уэйтли из Уэстмор-Гроув: неуклюжий двухэтажный дом и участок вокруг дома. Поначалу Джон надеялся продать новое владение. Но оказалось, что на Старый Дом, как называли его в деревне, едва ли найдутся покупатели — слишком уж дурные ходят о нем слухи. Местные жители рассказывали Джону, что Эйбел и его предки были колдунами, совершали в окрестных лесах кощунственные обряды и человеческие жертвоприношения, что в подвале дома скрыт колодец в ад, откуда Уэйтли вызывали демонов — и настоятельно советовали молодому человеку ехать домой, в Бостон, а об этом наследстве забыть.       Но Джон в демонов не верил и отчаянно нуждался в деньгах. В библиотеке деда он обнаружил уйму старых книг. Быть может, хотя бы их удастся продать букинистам? Он слыхал, что за иные старинные рукописи коллекционеры готовы отдать целое состояние… Джон решил остаться в доме на несколько дней, чтобы составить каталог дедовской библиотеки — а остался на много месяцев.       Книги Эйбела Уэйтли оказались руководствами по магии и колдовству. Джон перечислял их названия: мне они почти ничего не сказали — в магии я смыслю не больше, чем в высшей математике — да вряд ли и ему поначалу говорили много больше. Но были среди них «Шестая и седьмая Книги Моисеевы», и «Htaat Aquadingen», и «Культ гулей» графа дʼЭрлетта, и даже печально известный «Некрономикон».       Поначалу, выписывая заглавия книг и скуки ради пытаясь их читать, Джон только посмеивался над странным направлением интересов своего двоюродного деда. Но скоро стало не до смеха.       Ночь за ночью покойный Эйбел начал являться ему во сне. Говорил, что в книгах его сохранены древние знания, над которыми смеются лишь глупцы, что, кто владеет магией — владеет миром: магия сможет сделать Джона богачом и исполнить все его желания. Открывая книги, он объяснял внуку значение тех или иных заклятий, показывал, как совершать ритуалы, рассказывал об иных мирах, где обитают непостижимые для нас сущности — и о том, как призвать этих существ в наш мир и заставить себе служить. Сны эти были столь ясными и живыми, речи Эйбела звучали с такой убедительной силой, а наутро Джон всякий раз вставал таким потрясенным и разбитым, что начал спрашивать себя: точно ли это просто сны?       Дальше — больше. Уже не во сне, а наяву услышал он нечеловеческие голоса, доносящиеся из колодца в подвале.       Колодец этот якобы соединял дом с подземной рекой, протекающей под холмом и впадающей в Мискатоник. Однако, как ни старался Джон, не мог добыть из него воды; из узкой шахты, прорубленной в склоне холма, исходил лишь ледяной холод и дурной запах. Пытаясь измерить глубину колодца веревкой с грузом, Джон так и не смог достичь дна.       Из этого-то колодца воззвали к нему ОНИ.       Ни разу в дневнике отец не назвал ИХ по имени — если у НИХ есть имена; ни словом не объяснил, как ОНИ выглядят и что собой представляют. Из его отрывочных замечаний у меня сложилось впечатление, что ОНИ не имеют тел и обитают не в материальном мире. Колодец, по догадке отца, представлял собой нечто вроде портала в иную вселенную — в ИХ родные края.       Содержание следующих страниц я перескажу вкратце: даже много лет спустя воспоминания о них наполняют меня ужасом и омерзением. Одним словом, мертвый колдун и его бестелесные приспешники, обитающие в колодце, соблазнили отца магической силой и властью — и он согласился.       Теперь Джон взялся за дедовские книги уже всерьез. Днем отсыпался, а ночами, под руководством невидимых учителей, осваивал колдовские ритуалы. Многое из того, что он описывал, осталось мне непонятным; а то, что понял, я предпочел бы стереть из памяти. Он вызывал бесформенных демонов со звезд, выкрикивая их непроизносимые имена, и задавал им вопросы о вещах, непостижимых для человека. В лунные ночи на лесных полянах вместе с ковеном, в котором к человеческому роду принадлежал он один, плясал и воспевал дикие песнопения, восхваляя Черную Козлицу Лесов. В честь этой богини — или дьяволицы, или кто бы она ни была — участвовал в обрядах столь несказанно мерзостных, что… Господи, нет! Однако он описывал все эти мерзости точно и подробно, словно сам ничего особенного в них не видел; и чем дальше я читал — тем яснее понимал, что передо мной не выдумка и не бред безумца. Как ни немыслимо это, как ни противоречит всему, во что я привык верить — все это происходило на самом деле. С моим отцом.       Ближе к зиме эйфория в его записях сменилась тревогой. Невидимые наставники начали требовать от отца того, на что он пойти не мог. «Я готов кормить ИХ кровью и плотью животных, — писал он, — даже собственной плотью и кровью — но, черт возьми, не стану похищать и убивать ни в чем не повинных детей!»       Однако демоны из колодца сделались требовательны и жестоки: из слуг они превратились в хозяев. За магические знания, за исполнение желаний они требовали непосильную для Джона плату — и за неповиновение грозили чем-то куда худшим, чем смерть.       Что было делать? Бежать? Бессмысленно — Джон понимал, что ОНИ от него не отстанут. Бороться? Но ОНИ не оставляли его в покое ни ночью, ни днем. Воля его уже слабела, разум мутился…       Но Джон Маккой был не из тех, кто легко сдается. Снова углубился он в магические книги — и в одной из них нашел способ изгнать демонов из нашего мира и заточить в их непостижимом измерении. Ритуал этот он описал в дневнике, но суть его осталась для меня неясной: отец писал о какой-то «формуле Ноденса», о том, что Печать должна состоять из двух частей, зримой и незримой, и что для нее необходим «материал» — как видно, не дерево и не камень. «Другого материала у меня нет, — писал он. — Хоть это и большой риск, придется создать Печать из самого себя и скрепить своим именем».       В канун Дня Всех Святых, перед рассветом, отец совершил задуманное. Твари из колодца выли и рычали у него в голове, пугали кошмарными видениями, но не смогли его остановить. Надежно запечатав колодец, отец хотел сжечь магические книги, а может быть, и весь дом — но какое-то смутное опасение или сожаление его остановило. Он просто собрал чемодан, запер дверь — добрался до Бостона и сел на поезд, идущий на юг, с твердым намерением оставить Уэстмор-Гроув как можно дальше и никогда не возвращаться.       Дальнейшая его история тебе известна. Много раз ты слышал о том, как в Техасе твой дед перепробовал много разных дел, пока наконец не занялся поисками нефти, как ему повезло найти крупное месторождение… и так далее. Новая жизнь Джона Маккоя была полна трудов и риска — но проходила при свете дня, без мерзостей и тайн; и это его вполне устраивало.       До поры до времени.       Отец по-прежнему мечтал стать богачом. Неустанно трудился он, сколачивая состояние — и все чаще вспоминал, что владеет тайными знаниями, способными обеспечить ему преимущество перед конкурентами. Пусть колдовские книги остались в Массачусетсе — большую часть того, что в них читал, он помнил наизусть. Джон гнал от себя искушение, но оно возвращалось. Нет, заигрывать с демонами он больше не станет! Но есть ведь и простые, безобидные приемы — то, что делают в Новой Англии десятки деревенских стариков и старух, даже не считая себя колдунами. От этого никому не будет вреда.       И Джон взялся за старое. Поначалу использовал самые безобидные заговоры и обряды — на удачу, на привлечение денег. Оказалось, способности его сохранились в полной мере: ритуалы работали — и, в самом деле, ничем ему не вредили. Дела пошли как по маслу; все вокруг только удивлялись и завидовали его удаче.       Уверившись в своей безопасности, он прибегал к ритуалам все чаще и все смелее. Однажды встретил и полюбил девушку, которая потом стала нашей матерью; но она была без ума от какого-то «нищего ковбоя». Что ж — Джон сделал приворот, описанный в «Шестой Книге Моисеевой», и девушка и думать забыла о своем прежнем избраннике. Несколько лет спустя их первенец, маленький Джей, заболел тяжелой и опасной формой скарлатины: врачи остерегались давать надежду. Джон выгнал врачей, отослал под каким-то предлогом жену, а сам (как он писал) «трижды три раза вылил болезнь на воск» — и ребенок выздоровел…       Я листал страницы дневника, не понимая, явь это или бред; в голове у меня мутилось. Неужели вся история нашей семьи, все наше благополучие выстроено на колдовстве?       Но настоящий кошмар ждал впереди — когда однажды ночью, во сне, Джон снова услышал хрипящие и свистящие голоса демонов из колодца.       ОНИ пробудились и нашли его. Бог знает, как. Сам он предполагал, что с годами Печать начала слабеть и терять силу. Быть может, Джон сам расшатал ее, снова и снова обращаясь к магии — хотя, думаю, эта мысль была для него невыносима.       Так или иначе, ОНИ вернулись. Снова рвались в наш мир через него, словно сквозь запертую дверь — и требовали, чтобы он вернулся в Уэстмор-Гроув и их освободил.       Мучения отца были ужасны. Читая, я вспоминал: в последние месяцы перед смертью он был особенно неразговорчив и угрюм — но кто бы мог подумать, что с ним творится такое? Он переселился в отдельную спальню в дальнем конце дома, чтобы не пугать жену криками и стонами по ночам. Всерьез думал о самоубийстве — останавливал его лишь страх после смерти оказаться во власти своих мучителей.       Единственным спасением казалось ему вернуться и обновить Печать: но Джон чувствовал, что этого сделать не в силах. ОНИ имеют над ним слишком большую власть: на ИХ территории он не сможет ИМ противиться.       Еще одно не давало ему покоя. «Я запечатал колодец своим именем, — писал он. — Но то же имя носит Джей, мой старший сын. Он обладает той же властью, что и я; едва меня не станет — ОНИ примутся за него». Отец разрывался между страхом за сына, желанием его предупредить — и стремлением сохранить свою тайну.       Боливийский проект отец воспринял как отсрочку приговора. Быть может, хотя бы на другом континенте, за десятки тысяч миль от Массачусетса, он станет для НИХ недосягаем? Последние записи его оставляли невыносимо тяжелое впечатление: смесь страха, отчаяния, лихорадочной надежды и почти помраченного рассудка.       «Только бы ОНИ замолчали! — писал он. — Долго я не протяну; еще месяц этого ада — и свихнусь или убью себя… Вот что: на случай, если не вернусь — оставлю этот дневник Джею. И объясню в письме, что он должен сделать — формулу Ноденса и все прочее. Пусть наложит Печать заново, а потом засыплет колодец и сожжет к дьяволу этот проклятый дом!.. Но что, если этим я навлеку на него беду?.. Нет, нет. Предупрежден — значит, вооружен. Это его наследство; он имеет право знать. Джей лучше меня: рассудительный, с твердым характером — он не поддастся искушению и все сделает, как должно… Только бы умолк этот вой и свист в голове! Только бы умолк!..»       На этом последняя запись обрывалась.       ***       Не знаю, долго ли я просидел в кабинете, упершись невидящим взглядом в стену перед собой, пытаясь как-то уложить в голове все прочитанное.       Из оцепенения меня вывел шум внизу. У крыльца пророкотал и заглох автомобильный мотор; открылась дверь, и на первом этаже послышались шаги.       Что это? Джей куда-то уезжал и вернулся? Я выглянул за окно. Совсем стемнело! Сколько же времени я провел здесь?       Спустившись вниз по скрипучей лестнице, я отправился на поиски брата. Он говорил, что будет в подвале. Глухой шум, свидетельствовавший о его присутствии, в самом деле доносился откуда-то снизу; но что-то мешало мне его окликнуть — словно подсказывало, что громкий человеческий голос не обрадует истинных хозяев этого дома.       Не сразу разыскал я в запутанной планировке особняка вход в подвал. Долгие блуждания по лабиринту комнат и коридоров, тускло освещенных, а чаще совсем темных, в одиночестве, в промозглом холоде и всепроникающем запахе гнили и плесени, с невыносимой тяжестью на сердце — врезались мне в память как самый беспросветный из кошмаров того вечера; хотя, говоря объективно, все последующее было куда страшнее.       Наконец я спустился вниз — в просторное помещение с низким сводчатым потолком и каменным полом. Холод здесь стоял просто арктический: меня сразу начала бить дрожь. Джей возился с чем-то в дальнем конце подвала: в тусклом свете я не сразу разглядел, что он делает, и подошел ближе.       У дальней стены возвышался над полом фута на полтора круглый колодец, сложенный из грубо отесанных камней и закрытый известняковой плитой. Рядом лежала раскрытая брезентовая сумка и стояло какое-то механическое приспособление, назначения которого я в тот момент не понял; а по другую сторону от колодца Джей, засучив рукава и орудуя ломом, как рычагом, пытался сбросить каменную крышку.       — Ну что, прочел? — бросил он мне, не поднимая глаз — и продолжил свою работу.       Не сразу я понял, что он делает — и двигаться, и думать было тяжело, мысли пробивались как сквозь вату; но, когда до меня дошло, кинулся вперед, чтобы его остановить. Но поздно: крышка слетела и, перевернувшись, с грохотом упала у моих ног. В глаза бросились грубо вырезанные — точнее, выцарапанные на мягком известняке — знаки или символы неизвестного мне алфавита; надпись шла по кругу, а внутри круга, вписанные в центр какого-то сложного многоугольника, красовались крупные, тщательно выведенные английские инициалы: «Дж. Р. М. К».       — Что ты наделал?! — вскричал я.       — Вижу, прочел и поверил, — усмехнулся он. — Да не пугайся так! Это только видимая часть Печати — а невидимая на месте.       Не без опаски я подошел к колодцу, заглянул за край — и тут же отпрянул: из черной глубины его поднимался такой смрад, что от одного вдоха я едва не лишился сознания.       — Господи, ну и воняет оттуда! — воскликнул я.       — Правда? — рассеянно откликнулся Джей. — Я ничего не чувствую.       При этих словах я вздрогнул уже не от холода. Мысль, которую я гнал от себя с самой нашей встречи, теперь предстала передо мной с пугающей ясностью. Мой брат… не знаю, как это лучше выразить… превращался во что-то другое?       — Послушай, Джей, — заговорил я — и сам скривился от жалких, просительных ноток в собственном голосе. — Пожалуйста, едем домой! Тебя ждет «Маккой Петролеум». Ждет твой сын. Ты нужен нам, Джей… нам всем. Очень нужен. Обнови эту чертову Печать, если знаешь, как, сделай это прямо сейчас — и уедем отсюда!       Медленно покачав головой, он отошел от колодца и присел возле снятой крышки. Задумчиво провел пальцем по своим инициалам.       — Хотел бы я знать, как это работает, — проговорил он. — Что-то вроде биометрии. Только Маккой по крови… даже не так: только Маккой по крови, носящий имя Джон Росс, может наложить эту Печать. Или снять.       — Джей…       — Ты прочел дневник, — продолжал он, повернувшись ко мне. Мне снова бросилась в глаза его страшная худоба и лихорадочно блестящий взгляд. — Но знаешь еще не все. Что, если я скажу, что наш отец не умер?       «О господи!» — подумал я. Мне вспомнился рассказ Бетти о «хрипящей и свистящей твари».       — Да, он жив — хоть в нашем понимании это и трудно назвать жизнью. Хочешь знать, как это вышло? Когда самолет начал падать, отец, охваченный смертным страхом, в последний миг воззвал к НИМ, моля о спасении. И ОНИ откликнулись. ОНИ не нарушают обещаний — и верны даже тем, кто их предает. Спасти его в нашем мире ОНИ не могли, ибо вход сюда для НИХ закрыт и запечатан — но унесли в свой мир и там, за гранью, возродили к новой, непредставимой для нас жизни…       — И все это рассказал тебе он сам?       — Откуда ты знаешь?!       — Да уж знаю! Он является тебе во сне, жалуется на жизнь в ином мире, просит снять Печать и помочь ему вернуться! Так? — Джей вздрогнул, как от удара. — И почему ты так уверен, что это отец, а не тварь из колодца, принявшая его облик? Черт побери, Джей, ты никогда не был наивным простачком! Не думал, что тебя так легко одурачить!       — Дослушай до конца! — оборвал он меня; лицо его исказилось страданием. — Думаешь, почему я медлю? Именно поэтому! Не знаю, можно ли ему верить. Отец… тот, кто приходит ко мне по ночам, очень похож на отца — лицом, голосом, всем. Знает обо мне сотню вещей, которых никто, кроме отца, знать не может. Он показывает мне картины прошлого, и… — Голос его дрогнул; несколько мгновений он молчал, словно боролся с собой. — Но ты прав: все это может быть обман. И я хочу проверить. Хорошо, что ты приехал, Робби: ты мне поможешь.       — Но как? Как это можно проверить?       — Я спущусь в колодец.       — Ты с ума сошел!       — Нет, я все продумал. Встречусь с ним — или с НИМИ — лицом к лицу. Наяву, в ясном рассудке, с открытыми глазами. Задам вопросы и выслушаю ответы. Пойму, дурачат меня или нет. И пойму, что делать дальше.       Все эти годы я проклинаю себя за то, что его не остановил. И все пятнадцать лет спрашиваю: а что я мог сделать? Разве что стукнуть его по голове, связать, увезти оттуда силой… И что дальше? Но дело даже не в этом… Видишь ли, Джей был почти на десять лет меня старше. В детстве я обожал его так, как только может мальчишка обожать старшего брата. С годами восхищение несколько поблекло — но все равно я смотрел на него снизу вверх. Понимаешь, я привык ему верить. И подчиняться.       Но не думай, что я не противился! О нет — я едва голос не сорвал, убеждая его в безумии и невозможности этого замысла. Но он стоял на своем.       — Мне ничего не грозит, — твердил он. — Незримая Печать на месте. И тронуть меня ОНИ не посмеют: я — ИХ единственная надежда на освобождение. К тому же ты будешь здесь, наверху, и меня подстрахуешь .       Что мне оставалось?       Пока я читал отцовский дневник, Джей съездил в Ипсвич и купил в тамошнем радиомагазине пару портативных раций. Лебедку, работающую от аккумулятора, и пятисотфутовый стальной трос он привез сюда еще раньше. Я должен был остаться наверху, поддерживать с ним связь и, если услышу что-то подозрительное, или если связь вдруг пропадет — немедленно его вытащить.       Джей закрепил трос на поясе, взял рацию, сунул в карман револьвер (помню, я еще подумал: чем поможет оружие против бестелесных тварей?), повесил на шею фонарь. Кивнув мне, встал на край колодца. Внутренне содрогаясь от того, что делаю, я включил лебедку — и трос стал разматываться. Упираясь руками и ногами в осклизлые стены колодца, Джей начал спускаться вниз.       Как я жалею, что даже не обнял его на прощание.       Изнемогая от беспокойства, я окликал его едва ли не каждую минуту. Скоро голос его, искаженный гулким эхом, сделался почти неразличим, и мы перешли на переговоры по рации. Не понимаю, как Джей дышал зараженным воздухом колодца — но, похоже, он действительно не чувствовал смрада. Голос его звучал бодро и уверенно: он быстро спускался вниз и, по его словам, ничего необычного не замечал и не ощущал.       Трос плавно разматывался, я ждал, привалившись к стене колодца — как вдруг из рации донесся треск помех и голос брата:       — Хм, а это что? Робби! Кажется, я вижу дно!       Я вскочил и, зажав нос и подавляя рвотные позывы, перегнулся за край колодца. Далеко-далеко в непроглядной тьме мелькал слабый, прыгающий огонек фонаря… и вдруг он погас.       — Джей! — вскричал я, схватив рацию.       — Все нормально, — откликнулся он. — Чертов фонарь перегорел. Но не страшно — здесь не так уж темно… да, точно, откуда-то идет свет!       Я вглядывался во мрак до боли в глазах, но ни единого лучика света не видел.       Рация снова затрещала.       — Вот я и на дне, — сообщил Джей. — В самом деле, здесь светло. Откуда же… а-а-а! Понятно! — И, после паузы: — Боже правый! Вот это да!..       — Что там? — спросил я. — Что ты видишь?       Он не отвечал.       — Джей, что там? — окликнул я, уже с тревогой.       Долгое молчание, прерываемое лишь треском и щелчками помех.       — Джей!       Наконец он заговорил. И голос его звучал… определенно, я куда меньше испугался бы, если бы в голосе его звучал страх. Но в нем слышались чувства, которых я меньше всего мог ожидать — радость и благоговейный трепет.       — Робби, — проговорил он с какой-то восторженной дрожью в голосе, — ты бы только это видел!       — Что?       — Это поразительно! Потрясающе! Господи, Робби, этого словами не описать! Если бы ты был здесь! Если бы только видел!..       Страшное предчувствие охватило меня.       — Джей, возвращайся! — закричал я, что было сил.       Но он меня уже не слушал.       — Да, — бормотал он, — да, иду… Я уже здесь…       И вдруг заговорил на чужом языке, которого я никогда прежде не слышал — на странном каркающем языке, полном горловых звуков, пощелкиваний и присвистов. Я бросился к лебедке, чтобы нажать кнопку и его вытащить — но вдруг катушка сама пришла в движение. Со страшной скоростью завертелась она, наматывая на себя стальную нить. Пустой конец троса взлетел в воздух и упал к моим ногам. Он был оборван — не обрезан, а именно оборван, словно перекушен чьими-то мощными зубами.       — Джей! — завопил я в ужасе. — Держись! Сейчас я сброшу тебе трос! Я…       Молчание было мне ответом.       Спустя несколько бесконечных мгновений рация снова ожила: но те звуки, что доносились теперь со дна колодца, не походили ни на человеческий голос, ни на крики животных, ни на какой-либо известный мне земной шум. В этом ритмичном шорохе, скрипе, клокотании и хрипах на пределе слышимости чудилось что-то механическое — и в то же время не было сомнений, что эти звуки издает живое существо… огромное живое существо… или, быть может, целый рой неописуемых, бесформенных тварей, поднимающихся из глубин.       И они приближались.       При одном воспоминании об этом — даже сейчас — внутри у меня холодеет, и к горлу подкатывает тошнота. А тогда… Я скорчился у колодца, парализованный ужасом, не в силах даже зажать уши. Страшные звуки нарастали… и вдруг мне почудилось, что они складываются в слова.       Нет, не почудилось.       Запредельное существо из колодца говорило со мной. И говорило по-английски. Короткими фразами, словно выдавливая из себя слова, со странными интонациями — как будто не на выдохе, а на вдохе. Казалось, за прошедшие несколько секунд обладатель этого страшного голоса успел забыть, как разговаривают люди — и теперь мучительно вспоминал.       — ОНИ во мне… — хрипел он. — Я — Печать, я и Дверь… Мы одно… ОНИ все во мне…       — Джей?!       — ОНИ слишком долго ждали… — продолжал он, и странное двойное эхо вторило его хриплому, клокочущему голосу. — ОНИ голодны, очень голодны… И когда прорвутся — первой ИХ жертвой… МОЕЙ жертвой станешь ты.       Я не мог говорить — рыдания сжали мне горло.       Снова молчание, полное потустороннего хрипа и клекота. А затем он заговорил снова — и на этот раз голос его был почти человеческим:       — Робби… скажи Джону Россу… я очень его любил.       — Джей! Не надо!..       Из колодца прогремел выстрел.       Плохо помню, что было дальше. Кажется, я бился на ледяном полу у колодца, и колотил кулаками по камням, и звал брата — но в ответ до меня доносилось лишь потрескивание помех. Потусторонние звуки смолкли, словно их и не бывало.       Изменилось и кое-что еще. Вдруг я понял, что больше не чувствую смрада, исходящего от колодца. Ушел промозглый холод, и вокруг как-то посветлело. Странно сказать, но, несмотря на весь ужас и горе, мне стало легче — словно спал с головы какой-то свинцовый колпак, давящий и туманящий мысли. В голове прояснилось, и я понял, что делать дальше.       Без колебаний я взялся за каменную крышку и, напрягая все силы, втащил ее обратно на колодец. Наверное, надо было произнести какие-то слова. Слов я не знал; вместо этого разрезал себе руку и окропил инициалы «Дж. Р. М. К» своей кровью. Почему-то мне подумалось, что это стоит сделать. Пусть я не Джон Росс — но все же Маккой; быть может, и моя кровь на что-то годится.       Потом поднялся в кабинет, свалил все колдовские книги в кучу, облил их керосином из лампы и поджег. Подождал, пока разгорится как следует, вышел, сел в машину и поехал прочь. В ушах у меня еще звучал потусторонний хрип и клекот; за спиной пылало и превращалось в пепел логово колдунов из Уэстмор-Гроув.       Теперь ты знаешь все.       Полицейские в Аркхеме, выслушав мои сбивчивые и невнятные показания, наверняка что-то заподозрили — но докапываться до истины не стали. В конце концов, мы с Джеем были для них чужаками; и они наверняка тоже слышали немало историй про этот дом и его страшных хозяев.       Оттого, что Старый Дом исчез с лица земли, всем стало только легче.       Лишь одному человеку я рассказал правду — твоей матери; и она взяла с меня слово хранить эту историю в тайне от тебя. Много лет, и при жизни ее, и после смерти, я это обещание держал.       Но теперь пришла пора нарушить обет молчания. В конце концов, это твой отец, твой дед… твое наследство. Ты должен знать правду.       Джей очень любил тебя, Джон Росс.       И ты можешь им гордиться. Твой отец был мужественным человеком. Он столкнулся с тем, что превыше человеческих сил — но сопротивлялся до последнего вздоха. И победил ценою жизни.       Надеюсь, что победил.       Долгими бессонными ночами меня осаждают разные мысли. Тяжелые воспоминания, скорбь, чувство вины — еще не самое страшное. Страшнее становится, когда я спрашиваю себя, что же произошло в Уэстмор-Гроув на самом деле.       Кто являлся моему брату во сне? Чудовище, принявшее облик отца? Да, хотелось бы так думать… легко и удобно так думать, не правда ли?       Но что, если его история хотя бы отчасти правдива?       Ведь тело отца так и не нашли. Что, если он и вправду перенесся в иномирье? И там, среди тварей, не имеющих ни имени, ни образа, став одной из них, продолжает какую-то немыслимую жизнь, без надежды на избавление даже в смерти?       Что, если и Джей… да, я слышал выстрел — и затем все стихло. Но ведь перед этим он сказал, что стал с НИМИ одним целым. Разве демонов можно уничтожить пулей в висок?       Сегодня за обедом ты упомянул, что недавно видел отца во сне, и сон этот был удивительно ярким и живым. Молю бога, чтобы это был просто сон!       Ты молод, Джон Росс, и полон сил. Жизнь твоя только начинается; все пути открыты пред тобою. Послушай совет человека, чьи дни уже клонятся к закату: оставь мертвым погребать своих мертвецов. Живи настоящим и будущим. Бог с ними, с семейными историями Маккоев. Не мучай себя пустыми размышлениями и догадками, беги от странных фантазий, остерегайся верить снам — особенно снам. И, если у тебя родится сын — мне кажется, не стоит называть его Джоном Россом Маккоем-четвертым. Ты ведь сам не раз говорил, что эти династии с одинаковыми именами — смешной устарелый обычай, верно? Совершенно верно, Джон Росс. Устарелый и смешной.       Знаешь, старики склонны тревожиться, быть может, попусту. Пожалуйста, пообещай мне кое-что. Просто чтобы меня успокоить.       Весь мир открыт перед тобой; и все же — так, на всякий случай — я бы посоветовал тебе избегать Новой Англии. Но если дела или развлечения занесут тебя на Восточное побережье — держись подальше от лесистых холмов на западе Массачусетса. Не посещай Аркхем, прославленный своим университетом и собранием редких книг, не расспрашивай там о раритетах, чьи названия встречались в библиотеке Эйбела Уэйтли. Не ищи в холмах заброшенную деревушку под названием Уэстмор-Гроув. Пусть Старый Дом превратился в руины, пусть колодец засыпан прахом и пеплом — он все еще там. И кто знает, что таится в его глубине.       Если же все эти предосторожности окажутся тщетны, если однажды ночью ты услышишь голоса во тьме… что тебе сказать? Сопротивляйся, Джон Росс. Сопротивляйся.