Тин-тин-тидори

Посвящение: Канеки Кену, когда он был маленьким

Палящее солнце нагревало чёрный гитарный кофр на спине, под ним белая тонкая рубашка пропиталась потом и неприятно липла к телу. В какую бы старшую школу ни ходил Арима Кишо, форма оставалась всё той же. Никто не упрекал прогуливающего ученика в раскалённом полуденном летнем парке, потому что людей кроме него тут и не было. Он сидел на скамье, утомлённо опустив голову на упёртые в колени руки; слишком длинные для юноши тёмные волосы падали на лицо, закрывая прямоугольные очки, жёсткий край кофра впивался в спину, но Кишо обращал на эти мелочи не больше внимания, чем на стрекот цикад, который то затихал, то делался громче. Кишо вёл расследование в этом парке и сейчас мысленно перебирал дела всех жертв чрезвычайно опасного гуля. То, что убийца гуль, было установлено по частично съеденным телам и следам кагуне на местах преступлений, и следы эти совпадали по анализу. Сложность заключалась в том, что у хищника не было схемы охоты. Шесть жертв за полтора месяца, разного пола и возраста, отличающихся по социальному положению, в удалённых уголках одного парка в двадцатом районе. Ни полиция, ни прохожие, никто не видел, как он разделывался с людьми, даже если это происходило днём. Дело было интересным и сложным, поэтому юный следователь-одиночка решил, что оно идеально подходит. Формально у него был напарник, но Арима Кишо — особый случай, и его отпускали на дела самостоятельно. Когда полдень минул и тени от деревьев переползли на восточную сторону, в парке стали появляться прохожие. Скамья, которую занял Кишо, как раз скрылась от солнца, и многие завистливо поглядывали в его сторону, пока какой-то мужчина не поинтересовался, не занято ли рядом с ним, и уселся. Он развернул бумажный пакет и стал есть сильно пахнущую свежую булочку с начинкой. Примерно каждый третий человек, проходящий мимо, жевал такие же булочки, из чего Кишо заключил, что их продают неподалёку. Сам он не был голоден, поэтому не пошёл проверять свою догадку. Время шло, обед подходил к концу, и люди потянулись обратно на рабочие места. Кишо задумался, каково это, проводить целый день в офисе бок о бок с коллегами, обсуждать дела, делиться сплетнями, вместе ходить обедать. Следователи CCG поступали так же, но среди них он чувствовал себя чужим. Слишком молодой, слишком талантливый, слишком безрассудный или, как говорили, когда думали, что он не слышит, чокнутый. Подростку было неуютно в мире взрослых, хотя работу он выполнял ничуть не хуже, а даже лучше многих. Возможно, именно поэтому он предпочитал держаться от бюро подальше, проводя расследования в одиночку. Вряд ли кто-то расстроится, если однажды он не вернётся с задания. Разве что следователь Маруде вздохнёт: «А я же говорил». Кишо очень живо представил его лицо со впалыми щеками в этот момент и улыбнулся самому себе. И тут его окликнули. — Они-чан, это твоя гитара? Сыграешь мне? Кишо удивлённо оглянулся. За дорожкой, на которой стояла его скамья, отделённая полосой газона, располагалась детская площадка с песочницей и всей той ерундой, которая обычно бывает в таких местах. Без взрослых или друзей, на ней гулял маленький мальчик лет пяти: ровно обстриженные чёрные волосы, большие серые глаза, опрятный костюмчик — ничем, кроме своего одиночества, не примечательный. Кишо медлил с ответом, поэтому мальчик снова заговорил: — Простите. Я не должен был просить, — он отступил, спрятав руки за спину. — Я больше не буду. Мама говорила мне, что… — Я не могу сыграть тебе, — ровным голосом ответил Кишо. В его планы не входило беседовать с детьми, но он почему-то захотел поговорить с этим мальчиком, который в палящий зной был в парке совсем один, как и он сам. — Почему? — Не умею. — На самом деле в кофре был спрятан куинке Юкимура — специальное оружие следователя по гулям, но не говорить же об этом первому встречному, тем более ребёнку. — Зачем же тебе гитара? — Я учусь. — А когда научишься, сыграешь? — Обязательно. — Вот здорово! — мальчик просиял улыбкой, и его невзрачная внешность в момент преобразилась. Кишо поймал себя на том, что любуется, и не смог не улыбнуться в ответ. — Я обязательно дождусь. Он всё стоял и улыбался, и было видно, что он не хочет уходить обратно на площадку, но и придумать, зачем бы задержаться, не может. — Как тебя зовут? — сжалился над ним Кишо. — Канеки Кен, — робко ответил ребёнок. — Почему ты гуляешь здесь один, Кен? — Моя мама работает дома, а я ей мешаю, — после некоторого колебания ответил тот. — Тогда почему ты не в детском саду? — У нас нет на него денег. С тех пор, как папа умер, мы на всём экономим, — будто защищаясь, ответил Кен, насупив брови. — Я пойду? У меня там… тоннель, — он махнул рукой в сторону песочницы и вернулся к своей игре. Наверное, ему стало неловко рассказывать о своей семье незнакомцу. Дети ещё не умеют врать о таком, а промолчать было бы невежливо, поэтому он просто сбежал. Кишо никогда не интересовался делами других, обычно ему хватало наблюдательности, чтобы знать о людях больше, чем они рассказывают. Из-за этого он не дружил со своими одноклассниками, которых пугал слишком много знающий новичок. Они не успевали к нему привыкнуть, а Кишо не хотел ни к кому привязываться. Несколько раз его даже пытались задирать хулиганы, это было довольно забавно. Продолжая наблюдать за парком, Кишо осознал, что то и дело оглядывается назад, на мальчика на площадке. Тому совсем не было грустно, он строил замок из песка, сидя на корточках. Замок становился больше и больше, в нём даже были мосты и тоннели под ними. Кен улыбался, и у Кишо тоже было беспричинно приподнятое настроение. Всё же о работе он не забывал. Его сегодняшний пост находился у входа в парк, дальше дорожки разбегались во все стороны и уголки, вели к бейсбольному полю, воде и кладбищу. Конечно, ворот было множество, и уследить за всеми сразу было невозможно, поэтому он каждый день перемещался. Умея правильно смотреть, можно многое увидеть, и если бы гуль проходил мимо, Кишо обязательно узнал бы его. Обычный человек удивился бы, обнаружив, сколько гулей его окружает каждый день. Сосед по лестничной клетке, кассир в супермаркете, коллега из соседнего отдела, учитель в школе. Осознав, насколько они смешались с людьми, проникли в их жизнь, Кишо понял: всех гулей не истребить. Он будет делать свою работу и убивать каждого, на кого ему покажут, пока не убьют его самого, но тешить себя надеждами об избавлении человечества от монстров, как это делает следователь Мадо, он не станет. Как это всегда бывает, заполнив душу чёрными мыслями, Кишо захотел вдохнуть света и неосознанно обернулся к песочнице. Замок стоял на месте, а вот Канеки Кена рядом не было. Где-то под лёгкими будто образовался пузырь пустоты, но привыкший к безотказной работе днём и ночью холодный разум уже просчитывал вероятность похищения ребёнка. Где притаился злодей? Почему натренированный глаз Кишо его не заметил? Слишком расслабился, ведь знал, что нельзя давать себе волю. Отбросив самобичевание на потом, Кишо встал со скамьи, удобнее перехватил ремень кофра и уставился на густые кусты слева от площадки — наиболее вероятное укрытие. Он напряг слух так, что мог с уверенностью сказать, сколько в траве цикад и где они прячутся. Ветки зашелестели, рука Кишо будто случайно сдвинулась к замку на кофре. Из кустов выкатился мяч. Самый обыкновенный футбольный мяч из белых пятиугольников. Кишо не шелохнулся. Вслед за мячом появился невредимый Кен, его одежда сбилась, листья застряли в волосах, в довершение он ещё и споткнулся, пробежал несколько шагов, чуть не пропахав носом землю, и резко остановился, поняв, что на него пристально смотрят. — Я не крал этот мяч! — стал оправдываться Кен. — Его кто-то забыл здесь. Если найдётся хозяин, я отдам его. То есть, когда найдётся… Расслабиться Кишо не удалось, потому что теперь он старался не улыбаться, что для него было равносильно смеху. Прежде всего смеялся он над собой и своей реакцией, но Кен бы его не понял и обиделся. Поэтому Кишо сказал ему: — Поиграем? Игры в мяч не были для него привычным занятием. Такие вещи были из другой жизни, чьей-то ещё. Арима Кишо не играет в футбол, Арима Кишо убивает гулей. Арима Кишо не радуется лету и солнцу, Арима Кишо радуется наградам и повышениям. Это была самая настоящая ложь, ему не было дела до званий. Только умения и способности, делать то, что можешь лучше всего, и не просить другой судьбы. Что бы сказали его начальники, если бы увидели, как он развлекается, забыв про работу? «Что ещё ожидать от ребёнка»? Кишо пнул мяч Кену, тот упустил его и побежал следом, и тогда Кишо в два счёта обогнал его, с улыбкой посылая мяч ударом внутренней стороны стопы обратно на площадку. Кофр бил по спине, прохожие, спешащие домой, оборачивались, а Кишо было всё равно. Что ещё ожидать от ребёнка. Сложно сказать, кто из них двоих радовался сильнее, кому это было нужнее. Показывать счастье так открыто, как малыш Кен, Кишо не мог, но и врать, что делает это не для себя, он бы не стал. Может же безупречное оружие позволить себе немного эгоизма? Он был достаточно уверен в своих способностях, чтобы следить за дорогой и пинать мяч одновременно. Никто подозрительный мимо не проходил. Торговец булками неподалёку делал Кишо большое одолжение, ведь гули не могут есть человеческую пищу, а уж притворство не составит труда распознать. Даже если они глотают мерзость, не предусмотренную природой, с улыбкой, они не смогут скрыть сокращения гортани и сквозящее в лице отвращение. Интересно, смогли бы люди есть сырую человечину, не поморщившись? Кишо посмотрел на Кена. Одинокий ребёнок в парке, где последнее время творятся преступления, а все знают, что молодые гули не могут контролировать голод. Уже близился вечер, а Кен ничего не ел и не говорил, что хочет. Он просто веселился, громко смеялся, даже когда падал, ведь Кишо и не думал поддаваться. Это был один из немногих его принципов: сражаться в полную силу с любым противником. Во-первых, потому что каждый заслуживает серьёзного отношения, а во-вторых, всегда есть риск недооценить их силу и пострадать самому. Например, Кену почти удалось забить мяч в кусты за спиной Кишо, но тот в последний момент помешал ему. — А ты молодец, Кен, — потрепал Кишо его по голове. – Давай передохнём. Ты проголодался? Мальчик напрягся, глаза Кишо за стёклами очков сузились. Может ли быть, что… – Мама дала мне сэндвич, он в рюкзаке, – Кен махнул рукой в сторону раскрашенной под божью коровку полусферы с круглыми дырами и лестницами для детей. – Он должен быть вкусным. Неотрывно следил Кишо, как мальчик пересекает площадку, залезает внутрь. Даже если он выйдет с той стороны и побежит со всей возможной для маленького гуля скоростью, Кишо его догонит. Одновременно веря и не веря своим мыслям, Кишо сделал шаг вперёд, перекинув кофр с куинке вперёд. Внутри «божьей коровки» зашуршало, и Кен вылез ему навстречу с маленьким рюкзаком, висящим на одной лямке. Расстегнув молнию, он достал квадратную прозрачную коробку с сэндвичем и протянул его Кишо. – Хочешь? Больше у меня ничего нет. Почему-то ему было страшно, торчащие из-под шорт грязные коленки дрожали. – Спасибо, я не голоден, – как всегда без эмоций ответил Кишо. – Ешь сам. Резкость последней фразы Кен пропустил мимо ушей. Он снова улыбнулся, всё его напряжение исчезло. Усевшись на край песочницы, он достал сэндвич из коробки и с не вызывающим сомнения аппетитом съел. Кишо поразмыслил. – Ты боялся, что я отниму у тебя еду? – П-прости, они-чан, я… – Почему? – Другие мальчики играли со мной в этом парке. Потом они велели отдать им деньги, но у меня не было. Я предложил им сэндвич, но они выбросили его, а меня побили. Мама очень разозлилась. В конце концов он не выдержал собственного рассказа, всхлипнул и спрятал лицо в руках. Кишо не знал, что делать, поэтому просто стоял рядом и смотрел. – Ты должен был дать им сдачи. – Если я отвечу тем же, то чем я лучше их? Я не должен причинять боль, проще просто терпеть её. Кишо не спросил, кто его научил этим словам, совсем не подходящим маленькому мальчику. Вместо этого он задумался над фразой «Если я отвечу тем же, то чем я лучше них?». Гули убивают семьи людей, оставшиеся сиротами дети вырастают, становятся следователями и убивают семьи гулей, которые тоже озлобливаются и мстят. Никто не лучше и не хуже, это борьба за выживание своего вида, которая будет длиться вечно. Если бы этот мальчик оказался гулем, Кишо не задумываясь убил бы его. Чья кровь была бы на его руках, монстра или ребёнка? До позднего вечера Кишо следил за дорогой. Он бы остался и на ночь, но на следующий день снова нужно было работать, а он не спал накануне. Кен тоже не торопился домой. Он показывал сидящему рядом Кишо, где в его песочном доме комнаты для него и мамы, где для тёти и её семьи, даже доброй соседке нашлось там место. Одинокий ребёнок хотел окружить себя людьми, которым он безразличен. Когда-нибудь он поймёт, как это глупо и бесполезно. Наверное. — Тебе не пора домой? — Кишо подпирал голову рукой и боролся со сном. — А сколько сейчас времени? — отряхнув руки от песка, Кен встал и посмотрел на него. Его глаза тоже слипались. — Девять вечера. — У тебя нет часов, откуда ты знаешь? — Кен склонил голову набок, как любопытный щенок. — Знаю. — Ну, если это так, то мне уже можно возвращаться. Давай спросим время у кого-нибудь ещё? — Не нужно. — Кишо огорчило такое недоверие. — Идём, я провожу тебя. И он покинул свой пост, держа в руке не притёртую рукоять оружия, а мягкую маленькую ладошку ребёнка, который больше никому не был нужен. *** На следующий день Кишо собирался наблюдать за парком совсем в другом месте. Он только хотел проверить, всё ли в порядке с мальчиком, посмотреть издалека, чем тот занят, но совершенно забыл о своих планах, когда увидел, что Кен плачет. Он сам не заметил, как оказался рядом. Кен поднял заплаканное лицо, и если раньше он тихонько ронял слёзы, то теперь разревелся, подскочил и уткнулся лицом в ноги Кишо, оставляя на его брюках мокрые пятна спереди и складки от сжавшихся намертво пальцев сзади. Не зная, что делать, Кишо только охнул и погладил его по голове. В «Солнечном саду» он держался особняком. Кишо был самым старшим, потому что оказался живучим, а так везло не всем. Плакали там только совсем маленькие и слабаки. Первые скоро отучались, вторые гибли, и каждый получал важнейший урок для будущих убийц: нельзя ни к кому привязываться. Так что вопли и плач, иногда доносящиеся из коридора, всегда оставляли Кишо равнодушным. Но сейчас плакал маленький живой мальчик, отчаянно ищущий его поддержки, и почему-то казалось, что его горе настоящее, как и сам он — ребёнок из внешнего мира, обычной человеческой семьи. Кен плакал, пока не устал и не начал икать. Его лицо всё покраснело, слёзы намочили рубашку, а хрупкая спина вздрагивала от каждого всхлипа. В школе Кишо чувствовал себя взрослее сверстников лет на десять, но сейчас ему явно не хватало опыта. Поэтому, как только плач утих, а дрожь прекратилась, он спросил: — Что случилось, Кен? Тебя снова побили? Свою ошибку он осознал сразу же, когда лицо мальчика снова скривилось. — Я убил его, — еле различимо произнёс Кен. — Убил своего друга. На миг Кишо замолчал. Перед его глазами появились воспоминания о серых стенах и двойных стёклах Солнечного Сада-без-единого-цветка, где убийство друга иногда было необходимостью, альтернатива которой — смерть. — Он сделал что-то плохое? — Нет! — внезапным криком Кен спугнул шальную от жары птицу. — Чика бы никогда никого не обидел! — Чика? — Я играл с ним, когда его выпускали погулять. Мама запрещала, но я всё равно… — он снова заплакал. Кишо уже понял, но молчал и ждал, когда Кен продолжит. Нарушенный запрет усиливал чувство вины, и он не знал, можно ли с этим справиться. — Чика совсем маленький и бегает быстро, я никогда не могу его догнать, — он ещё не смирился и не говорил «был». — Он должен был успеть, но машина… Она даже не остановилась. Чика не мог кричать и дышать, из груди у него текла кровь, лапы дёргались… Он смотрел на меня, а я не мог ничего сделать. Кен перестал плакать и просто говорил, захлёбываясь. На его рубашке осталась длинная рыжая собачья шерсть. Домашние животные — ещё одна вещь из мира нормальных людей, которой не было в Саду. Некоторые дети, услышав о них на уроках, обсуждали потом втайне от воспитателей, кого бы хотели завести, или даже играли в них. Кишо никогда не присоединялся к играм и не понимал, зачем кормить кого-то бесполезного, тратить на него время, зная, что он умрёт раньше и тебе будет грустно. — У твоей мамы будут проблемы с хозяйкой? — Чика был беспородный, — только и ответил Кен. Он уже знал, что цена жизни зависит от того, кто твои родители и каким ты родился на свет. Догадывался ли он, что это относится не только к собакам? Теперь интуиция Кишо подсказала ему, как правильно поступить, и он постарался отвлечь мальчика от мыслей о смерти. — У меня есть с собой книга, хочешь почитать? Книга стихов из школьной библиотеки была нужна, чтобы занять Кишо на новом месте слежки и отбить желание вернуться к песочнице и мальчику в ней. Если эта возложенная на поэзию миссия провалилась, может, она сгодится для другой. Привычным жестом, неожиданно простым для него самого, Кишо взял ребёнка за руку и отвёл к скамейке. Поставив кофр по правую руку, хотя мог одинаково эффективно действовать обеими, он посадил Кена слева от себя и достал книгу. Мягкий переплёт был красиво оформлен красочными пейзажами, воспетыми автором в стихах. Сзади — тёмно-зелёный лес и болото, спереди — осенние красно-золотые деревья. Кен восхищённо ахнул и уставился на обложку, так что Кишо позволил как следует её рассмотреть. — Здесь про это написано? — Кен провёл пальчиком по иероглифам на корешке. — Давай я прочитаю тебе, — Кишо мягко забрал книгу из его рук и пролистал в поисках нужного стихотворения. В парке было шумно, мимо проходили рабочие и мамы с непоседливыми детьми, но уединённая скамья была словно огорожена: они сидели так близко друг к другу, что могли разобрать даже шёпот. Кишо нашёл нужную страницу и начал читать: — Карамацу-лиственницы, как печален ваш лес! Я прошёл сквозь чащу – и на вас оглянулся. Карамацу-лиственницы, был печален мой путь; Я простился с вами пристальным взглядом… Карамацу-лиственницы, миновал я лес, И опять впереди карамацу-лиственницы. Словно узкая лента Протянулась тропа, Карамацу-лиственницы, в глубину меж стволами. Посматривая то в книгу, где ничего не мог разобрать, то на лицо Кишо, глаза которого сосредоточенно-серьёзно бегали по строчкам вверх-вниз, Кен успокаивался и подстраивался к ровному ритму его дыхания. — Карамацу-лиственницы! в средоточье лесном Как тесна тропа, по которой ступаю, И нагорный ветер – над тесной тропой, И над скользкой тропой туманится изморось. Карамацу-лиственницы разве только я – И другие путники по тропе проходят, Но сейчас я один, карамацу-лиственницы, И невольно свои ускоряю шаги… Кен прислушивался, не шелохнувшись, к тихому голосу. Обычно Кишо говорил ровно и без эмоций, но в стихотворении малейшие штрихи чувств делали речь неожиданно выразительной. — И опять – сквозь чащу карамацу-лиственниц Я прошёл – и теперь замедляю шаг. Я запомнил, лиственницы, ваш унылый шёпот, Всю дорогу, лиственницы, лепетали вы. Карамацу-лиственницы, на опушке леса Я взглянул, как дымится Асама-вулкан, И как будто сами вы куритесь, лиственницы, И над вами влажный стелется дым. У Кена всегда было живое воображение, и сейчас он явственно представил опушку золотого леса с обложки и вышедшего из него Ариму. Синие волосы чуть шевелились на ветру, а серые глаза сквозь очки печально смотрели на дым из вулкана. Почему-то там, на обложке книги, он выглядел даже уместнее, чем в реальном мире. — Мелкий дождь над чащей карамацу-лиственниц, Как печальна изморось и как тиха, Только крик кукушки в чаще лиственниц, Только шелест ветра в мокрых ветвях. О, наш мир – печальный мир и прекрасный, Он не вечен, но сколько радости в нём: Ручей на горе – слышу голос ручья; Чаща лиственниц – слышу голос лиственниц… Полностью увлечённый чтением, Кишо не заметил, что мальчик притих. Несколько мгновений после окончания строк он ещё слышал шелест лиственниц, но его развеял поражённый голос Кена: — Как красиво… — Это Хакушу. Кишо не мог знать, что в большей степени его слова относились к воображаемой картине, нежели к стихам. Понял его Кен или нет, но он кивнул в ответ. Когда Кишо уже перевернул страницу, чтобы продолжить, их уединение нарушил быстрый и громкий мальчик чуть постарше Кена. В долю секунды он преодолел площадку и запрыгнул на качели. — У нас нет на это времени, Кейчи! — женщина в длинной юбке и мягких туфлях, устало приложив руку к голове, подошла следом. — Твой отец ждёт нас. — Ну няня, пожалуйста! — Кейчи аж подпрыгивал от нетерпения. — Покачай меня немножко. Женщина вздохнула и выполнила просьбу. Стараясь делать это незаметно, Кен поглядывал в сторону площадки, и, как ни странно, Кишо тоже. Возможно, мать ребёнка занята на работе, поэтому он с няней, но так как это редкость и, учитывая их слова об отце, скорее, её просто нет. Всё это Кишо подмечал, потому что, пока не было зацепок по делу, подозревал каждого в этом парке. Он заметил выражение Кена и усмехнулся их похожести в этот момент. Разве что более взрослому удавалось лучше скрывать любопытство и напряжение. В сумке у няни зазвонил телефон, она быстро затараторила, и вскоре рядом появился недовольный мужчина в строгом костюме. Мальчик на качелях вскрикнул и, не дав им остановиться, спрыгнул и побежал к нему. — Папа! Мужчина улыбнулся, глядя вниз на прижавшегося к нему сына, погладил его по голове, но вернул строгое выражение, обращаясь к няне: — Я же просил встретиться у входа. — Простите, я… — Папа! — вмешался Кейчи. — Купи мне булочку. — Что? — Здесь продают вкусные булочки. Хочу, — он буквально повис на брюках отца и дёргал его за пиджак. — Ты не можешь есть что попало, Кейчи, — попытавшись отцепить сына, он двинулся в сторону выхода из парка. — Хочу! Хочу! Крики продолжались ещё долго, пока они не удалились, и всё время Кен тщательно старался отводить глаза и не смотреть вслед. Кишо задумчиво сосредоточился, пытаясь уловить мысль о расследовании, но никак не мог понять, что его беспокоит. — Они-чан?.. — боязливо позвал его Кен. Не переставая думать о своём, Кишо рассеянно посмотрел на него. — Нет, ничего, прости… Кишо бы действительно поверил, если бы Кен так отчаянно не смотрел на площадку. Можно понять его чувства, должно быть, Кен скучал по родительскому вниманию и немного завидовал тому мальчику. — Если хочешь чего-то, скажи прямо. — Качели… Легко поднявшись и закинув кофр за спину, Кишо пошёл на площадку, и уже на полпути оглянулся через плечо на мальчика. Тот проворно подскочил и поспешил за ним. Поначалу Кен стеснялся, но скорость захватила сердце, и он открыто смеялся. Кишо следил за ним, чтобы не упал, и за его выражением чувств. В Управлении встречались люди, которые так же смеялись или плакали без утайки, но они напряглись от его взгляда и избегали потом, а если приходилось сталкиваться, вели себя отстранённо, будто боялись, что он украдёт их чувства. Кен не был жадным и делился с ним всем, поэтому от него хотелось не уйти, как от коллег, а наоборот — остаться подольше, посмотреть, получить то, что он ещё может дать. Если придётся жить с людьми, то, чтобы понимать их, нужно пройти весь путь, начиная с детства. *** Лампа на потолке затрещала, замигала и включилась. Кишо смотрел на себя в зеркало без очков. Отражение расплывалось: зрение постепенно выполняло его тайную мечту — не видеть больше проклятый мир вокруг. Утром Кишо получил сообщение. Под самым его носом произошло ещё одно убийство, и самое унизительное, он даже знал жертву. Икояма Тайчи, крупный бизнесмен, вдовец. Отец Икоямы Кейчи. Кишо нахмурился и потёр переносицу. Прошлым вечером он что-то почувствовал, когда встретил его. Надо сосредоточиться и вспомнить. Придётся наведаться в бюро. Он надел очки и снова посмотрел себе в глаза, на этот раз ясно. Что ж, его решимость выглядит убедительно. — Смотри, это Арима! — Где? — Тот юный гений? Что он тут делает? — Гений, говоришь? Слышал, вчера гуль, которого он ищет, убил ещё одного человека. И знаешь, где был этот гений? В том же самом месте! — Откуда ты знаешь? Игнорируя перешёптывания за спиной, Кишо просто шёл, куда нужно. Люди бы не были так неосторожны, если бы знали, насколько острый у него слух. Но нет никакой разницы, что о нём говорят за глаза. Пока директор Вашу доволен его работой, всё в порядке. Хотя этот случай может ему не понравиться. Подавив желание ускориться, Кишо дошёл до кабинета следователя Маруде, чтобы взять бумаги по делу. Он помнил их наизусть, но ощущение, что он что-то упускает, не проходило. Даже если это Маруде распустил слухи, виду он не подал. — Я всё ещё жду твой отчёт, Арима, — сказал он своему монитору, когда Кишо вошёл. — Чем ты вообще занимаешься? — Веду расследование. — Тебе разрешили пойти одному, но это ещё не значит, что, — он всё-таки повернулся, и его брови были сведены именно так, как Кишо представлял, — можно творить что вздумается! — Маруде выдохнул, склонив голову, видимо, прочитав по его лицу, что тратит слова напрасно. — Вот всё, что ты просил. Взяв у него папку с бумагами, Кишо поклонился. — Спасибо. Я буду стараться. Он спокойно вышел из кабинета и управления, но в парк торопился. Дорога из первого района заняла всё оставшееся до обеда время. Если бы вчера он дежурил в другом месте, поймал бы гуля? Или нет, и тогда жертвой бы стал не тот бизнесмен, а кто-то другой?.. Например, лёгкая жертва — мальчик, который гуляет допоздна, быстро привязывается к незнакомцам, заливисто смеётся и так боится остаться один. Кишо уже долго занимался этим делом. Другие следователи могли месяцами ловить одного гуля, но ему нужно быть лучше. Уже почти неделя, если бы он справился, одной жертвы можно было бы избежать. По предварительной оценке этот гуль всего лишь ранга А, «юному гению» должно быть просто справиться. Нельзя допустить, чтобы его уровень в глазах директора упал… Упал! Сорвавшись на бег, Кишо успел подхватить упавшего с дерева Кена. На секунду он почувствовал резонирующее сердцебиение, сильное и громкое, одно на двоих, но, стоило ему отстранить мальчика от себя, как оно разделилось и стало снова незначительной вещью, на которую не обращают внимания, пока ничего не случится. — Они-чан! Ты пришёл! — Зачем ты залез туда? — без особого труда, с тяжёлым кофром за спиной и сумкой с бумагами, Кишо взял Кена поудобнее на руки. — Мой ветряк улетел на дерево, — он улыбался, светясь от счастья, словно не рисковал покалечиться минуту назад. — Твой что? — Это такая штука на палке. Бежишь, а она от ветра крутится, — он показывал руками, мешая себя держать. — Ветра давно не было, а сегодня прохладно, вот я и… Хочешь, я покажу, как сделать такой? У тебя есть бумага? А, вот же! Кен соскользнул с рук и присел на корточки у листка бумаги, который выпал из открывшейся сумки Кишо при беге. — Аки-сан? — Что такое, Кен? Ты знаешь его? — Да, — он кивнул. — Аки-сан часто бывал здесь. Зачем тебе его фотография? — он поднял листок и внимательно изучал. — … Статья в школьной газете. — Круто! Не знал, что Аки-сан известный. Он болтает со мной иногда и сильно воняет саке, — Кен смешно сморщил нос и отдал бумагу. — Вот как. Что ещё ты о нём знаешь? — Его сын всё время ругался на него, чтобы не пил, когда забирал его со скамейки. Аки-сана даже полиция задерживала. Хорошо, что это была фотография из личного дела, а не с места преступления, судя по всему, Кен не знал, что его знакомый мёртв. Кишо открыл папку, чтобы положить бумагу на место. — Эту женщину я видел, — сунул Кен свой нос в стопку бумаг. — Про неё тоже будет в газете, они-чан? — Да. Она актриса, — и это была правда. Вторая жертва действительно актриса. Не очень известная, но все знакомые, которых опрашивали после её смерти, говорили, что она буквально жила на пробах и площадках и считала себя звездой. — Снималась в сериале. — Правда? — Кен выглядел впечатлённым. Смяв в руке край бумаги, Кишо боролся с собой. Спросить о других жертвах? Кен ведь может знать и их тоже. Он каждый день проводит в парке, логично, что поневоле запоминает людей, которые часто тут бывают. Но Кишо боялся услышать ответ. Боялся тех выводов, которые придётся сделать. Поэтому он промолчал. Справится как-нибудь с расследованием и без помощи пятилетнего ребёнка. Для начала нужно походить по парку и поискать то, что не заметили другие. Кишо старался не злиться, что его не вызвали на место преступления сразу же, хотя он официально занимался этим делом. Эти люди должны отучиться вставлять палки в колёса коллегам, которые однажды могут отвечать за их жизнь. — Давай прогуляемся, — он сложил бумаги в сумку и взял Кена за плечо. Тот пискнул и зажмурился, в глазах выступили слёзы. — Я слишком сильно сжал? — Неужто он выместил свою злость на невинном ребёнке? Но Кен замотал головой. Не дожидаясь объяснений, Кишо присел на корточки, чтобы смотреть Кену глаза в глаза, провёл рукой по щеке и задрал рукав рубашки. Огромный синевато-чёрный синяк, отпечаток руки, приходился как раз на то место, где он дотронулся. — Ушибся, когда падал с дерева? — Кишо шипел, словно змея. Повернув голову мальчика, он увидел ещё ссадину на подбородке. Дальнейший осмотр был бы похож на домогательство, людный парк совсем не подходил для таких вещей, так что он ограничился этим. Конечно, Кен ничего не ответил. Смотрел в землю и робко улыбался. Этого всегда было достаточно, чтобы заткнуть людям рот? Насколько же всем нет дела до чужих проблем. Или другие тоже ощущали, что не вправе вмешиваться, как и он чувствовал себя слишком неполноценным, чтобы учить жить. — Идём, — на этот раз он взялся за ладошку. — Куда? — Кен испуганно семенил рядом. — Прогуляемся. Просто прогуляемся, — он старался не замечать выражения лица мальчика: болезненная смесь облегчения и разочарования терзала холодную с виду душу. Сейчас были другие дела. Икояму Тайчи убили поздно вечером или рано утром, он возвращался с работы через тот же парк, где виделся с сыном. Почему-то он не поехал прямо домой. Охраны у него не было. — Подожди меня здесь, — Кишо оставил Кена сидеть под деревьями, откуда точно нельзя увидеть, чем он занимается. Наверняка кровь ещё не убрали. Парк был слишком большой, чтобы закрывать его полностью, но довольно большая его часть для гуляющих находилась под запретом. Мягко ступая по траве, как кот, охотящийся на птицу, Кишо осмотрел отрезок пути от ворот до места убийства. Там ещё толклись мелкие следователи, но его пропустили, стоило показать удостоверение CCG. Очевидно, Икояму преследовали. Он шёл по дороге, а гуль — позади и по газону. Когда Икояма заметил, стал убегать по траве на другой стороне, но далеко не ушёл, его сильно ранили — осталась лужа крови, он полз. Криков не слышали, почти сразу гуль перерезал ему горло — ещё одна лужа. Вернувшись на дорогу, Кишо осмотрел газон с другой стороны. Трава смялась, а на краю дороги осталось засохшее красноватое пятно. Кен терпеливо ждал. Похоже, у него не было никаких проблем с долгим пребыванием в одном месте. Глядя на него, Кишо снова вспомнил детей из «Солнечного сада». Они могли просто сидеть у стены, глядя в пустоту, и думать о вещах, от которых хочется выть, если не привыкнешь с рождения. Весь ужас он начал понимать, только когда вышел оттуда. — Хочешь перекусить? — спросил Кишо, садясь рядом. Голодное урчание желудка Кена само по себе было ответом. — Нет, — сказал он в противовес. — Мама… не сделала мне сэндвич сегодня. Я потерплю до вечера. Как часто ему приходится так терпеть, подумал Кишо, если он такой маленький и худой. — Не говори ерунды. Идём. Где-то здесь ведь был лоток с булочками? Им пришлось довольно долго стоять в очереди. Не потому что покупателей было очень много, а потому что продавец — моложавый мужчина в фартуке и шапочке — с каждым подолгу разговаривал. Но никто не возражал, видимо, привыкли. — Это ты? — с улыбкой обратился продавец к Кену, когда они подошли к лотку. — Вижу, сегодня не один. Кен покосился на Кишо и схватил его руку сильнее. — Они-чан гуляет со мной, когда не занят. — Вот как, — он нагнулся через прилавок и улыбнулся. — Любишь своего братика? — Две булочки с терияки, пожалуйста, — не дал Кену ответить Кишо. Он вынудил продавца выпрямиться, протягивая ему деньги. Выполняя заказ, продавец смотрел больше на них, чем на товар, и продолжал разговаривать с мальчиком. От его доброй улыбки Кен робел и прятался за Кишо. — Хорошо, когда есть, кому заступиться, тебя ведь раньше обижали хулиганы. На старших нужно равняться. Удачи тебе и не гуляй больше один. Когда они наконец получили свои горячие булочки и отошли, Кишо спросил: — Ты и его знаешь? — Он кормил меня иногда, — Кен жутко стеснялся и выдавливал каждое слово. — Вот как, — Кишо произнёс это с другой интонацией и выражением, но сам себе напомнил продавца. Укусив булочку, Кишо вымазал в вылившемся наружу соусе терияки палец. Посмотрел внимательно на след от ползущей капли и облизал. — Хорошо. *** В парке Кишо появился поздно. Кен сидел в песочнице, как в первый день, когда они познакомились. Увидев знакомую фигуру с гитарным кофром, он встал, отряхнулся и пошёл навстречу. Он улыбался и чуть не плакал от счастья, и Кишо не мог не улыбнуться в ответ. — Я рад, что ты пришёл. Кишо не смог ничего ему ответить. — Значит, ты не обижаешься? — кажется, Кену стоило огромного труда сказать это. — На что? — он и правда не заметил, на что надо было обидеться. — Он назвал тебя моим братом. О ком речь, Кишо сразу понял. Тот продавец терияки прошлым вечером. — Я не обиделся. Ты был бы хорошим братом, Кен, — кажется, так нужно говорить в подобных случаях? Судя по реакции мальчика, он всё сказал правильно. Кен сразу взял его за руку — сам! — и повёл за собой к песочнице. — Я построил новый замок. Здесь комната для мамы, для тёти, — он показывал на прорытые в песке ямки с цветами, — эта моя, — самая маленькая, с камешками, — а вот эта комната — для тебя. Я не знал, что сюда положить, поэтому она пустая. Он поднял голову и улыбался, не убирая пальца от ямки рядом с той, что с камушками. Большая и ровная, он старался сделать так, чтобы Кишо понравилось. Понравилась разглаженная дыра в куче песка. Но Кишо не засмеялся. Он просто смотрел на это маленькое место, сделанное специально для него. И на самом деле оно находилось не в песочнице в парке, а в сердце человека, руки которого мелко тряслись от волнения. Глупый ребёнок слишком не привык к доброте. — Спасибо, — просто сказал Кишо. — Пустая — это именно то, что нужно. — «Такая же, как я сам», — добавил он про себя. Видимо, это было ещё не всё, потому что Кен выбрался, тщательно вытер руки и пошёл в своё убежище за рюкзаком. — Тут такие же иероглифы, как у тебя, — он достал книгу. Хорошую, в твёрдом переплёте, явно недешёвую. — Это папина, — последнее слово он произнёс с придыханием и почтением, как молитву. Бог знает, чего ему стоило вынести её из дома и дать такое сокровище другому человеку. Осторожно взяв книгу, Кишо поправил пальцем очки и прочитал название. — Это тоже стихи Хакушу, как те, что мы читали, — объяснил он. — Правда? — кажется, Кен огорчился. — Я не умею читать кандзи. — Но ты запомнил их, когда увидел. Вот эти два — фамилия, а эти — имя, — он обвёл по очереди иероглифы «北原» и «白秋» на корешке. — Читается «Китахара Хакушу». Кен повторил тихонько себе под нос. — А покажешь другие? — несмело спросил он. — Здесь сложные стихи, не те, что в моей книге, — он успел полистать. — Но, думаю, что-то я могу показать. Кишо приходилось учить других в Саду. В основном, драться и обращаться с куинке. Дети слушались беспрекословно, но всё равно ему это не нравилось. Словно в будущем, если они ошибутся, Кишо будет за них в ответе. Но здесь с Кеном он чувствовал себя спокойно, когда объяснял простые вещи. Мальчик быстро понимал и запоминал, и учить его чему-то доброму, далёкому от кровавой борьбы, было даже приятно. Когда спала жара, начался вечер и народу вокруг не стало, Кишо поднялся со скамейки, где они снова устроились, размял затёкшую спину и взял кофр. — Я что-то проголодался. Как думаешь, те булочки ещё продают? — Да, их продают до самой ночи, — тихо ответил Кен, не глядя на него. — Посиди здесь и повтори то, что выучил, хорошо? Дождавшись кивка-обещания, он потрепал его по голове и пошёл в ту сторону, откуда днём появлялись прохожие, жующие булки. Продавец перемещался, чтобы охватить больше покупателей. Кишо всё думал, какая же связь между жертвами. Хотя в последние дни она была прямо перед глазами. Он последний раз оглянулся на Кена, свернул и побежал. Действительно, лоток ещё не уехал. — Простите, можно мне одну булочку? — совершенно ровно произнёс он, впрочем, не достав денег. — Конечно, — продавец посмотрел на него прямо, а потом наклонился и завозился под прилавком. — Вы сегодня поздно, старший брат. — Так получилось, — Кишо слабо улыбнулся уголком рта. Безработный пьяница, который забывался настолько, что засыпал на скамейках, а сыну приходилось его забирать домой. Актриса, которая видела свою семью и маленького ребёнка только по выходным. Школьница-дзюдоистка, которая всегда была занята в клубе и не виделась с младшей сестрой. Бедная женщина, которая заставляла своих детей подрабатывать. Сумасшедший старик, собиравший в парке сплетни о гулях, за которого приходилось краснеть внучке. Вечно занятой отец, исполняющий капризы сына, оставленного на попечение няни. Он просто хотел порадовать его ещё раз. Все они плохо обращались с детьми. Все они проходили через этот парк. Все они покупали булочки с терияки в лавочке на колёсах. Кишо увернулся от упавшего на него перевёрнутого лотка. Булки рассыпались, на дорогу вытекла коричневато-красная лужа соуса терияки. — А ты быстрый, для музыканта. — Продавец отбросил фартук и шапку, на лицо с двумя горящими в вечернем полусвете какуганами упали тёмно-серые волосы. — Что же ты оставил своего братика? Уже ведь так поздно. Пульсирующим кагуне гуль откинул в сторону мешающий лоток с болтающимися колёсами и медленно двинулся к Кишо. — А ДЕТИ НЕ ДОЛЖНЫ ОСТАВАТЬСЯ ОДНИ! — заорал он, планируя разрубить жертву одним взмахом. Всего одним прыжком, не напрягаясь, Кишо увернулся. — А ты не слишком силён для коукаку, — он посмотрел на след на земле, даже дорожное покрытие не повредилось. — Юкимура справится. — Что ты сказал?! Быстро метнувшись вбок от очередного удара, Кишо активировал куинке и пнул кофр ногой на траву. Длинный меч удобно лёг в руку. — Так ты один из них. — Кишо не утрудил себя ответом. — Я убью тебя! Гуль перешёл на неразборчивый рёв и замахнулся, но упал, потеряв равновесие и правую руку. Он захлебнулся криком, кагуне распался, и на траве осталась только голая конечность, которую гуль хотел подобрать, однако Кишо откинул её в сторону. Хныча, гуль пытался отрастить новый кагуне на левую руку, но он всё время рассеивался, не закрыв даже плечо. — Мама любила меня, — бормотал он между всхлипами. — Люди убили маму. Отцу я был не нужен, он сказал, что не будет кормить меня. Один, один, никому не нужен! — Он поднял голову и посмотрел заплаканными глазами на Кишо. У того в лице не было ни капли жалости. Он заметил, что из раны уже не идёт кровь, гуль восстанавливался, прикрываясь рыданиями. Прыжком Кишо приблизился, замахнулся, чтобы добить его, и не промахнулся бы, если бы в момент, когда гуль откатился, сзади не закричали: — Они-чан! Кишо проехался подошвами по траве при приземлении. Оборачиваться было опасно, поэтому он крикнул за спину: — Ты должен был ждать меня. — Но я… — Кен вскрикнул от страха, когда кагуне на левой руке гуля столкнулось с мечом в руке Кишо. Гуль давил, но Кишо не сдавался. — Отпусти его! Гуль сверкнул черно-красными глазами в сторону мальчика. — Хочешь, чтобы я пощадил твоего никчёмного брата? — прошипел он. — Ты же не нужен ему. — Они-чан хороший! Он не бросит меня, — Кен плакал, но не двигался с места. — Он мне ничего не сделает. Иди, — Кишо было неприятно дальше слушать это и не хотелось, чтобы Кен видел, как он кого-то убивает, даже гуля. Он бросил взгляд назад, чтоб убедиться, что мальчик ушёл, и, если бы он не был Аримой Кишо, поплатился бы за это. На мгновение кагуне-лезвие изогнулось и попыталось достать его горло. Но за спиной уже никого не было, и меч, описав оборот, снёс продавцу булочек с терияки голову. Следователи ещё долго возились на месте преступления, но Кишо всё рассказал и откланялся. Было уже очень поздно, но Кен не уходил домой. Кишо просто сел рядом с ним на лавочку и поставил с другой стороны кофр. — Значит, ты не сможешь мне сыграть, — зацепился Кен за это движение. — Да, извини. — Ум, ничего, — ему почти удавалось прятать слёзы в голосе. Кишо как всегда предпочитал молчать. Если начать говорить, придётся думать, где соврать, где остановиться. Проще оставить всё несказанным. — Они-чан?.. — Да? — Почитаешь мне? — Кен протянул ему книгу. — Конечно, давай. Солнце давно зашло, где-то недалеко шумели следователи, виден был свет фар. Завтра Кену достанется от матери за то, что не пришёл вовремя, хотя предыдущие синяки ещё не сошли. Завтра Кишо отправится на задание в 13 районе и больше не вернётся в этот парк. А сегодня у него на коленях спал ребёнок, и он тихо читал вслух по памяти, потому что букв в темноте уже было не разобрать: — Ночь. Стонет речной кулик, Тин-тин тидори… Я захлопнул окно. Я продрог, Продрог на ветру. Слышу: стонет, плачет кулик, Плачет кулик… Лампа погасла. Но крик не погас, Крик не угас. Тин-тин тидори – зов без конца. Нет матери, нет отца… Нет никого? Ты один на ветру, Один на ветру? Не пора ли, кулик, и тебе уснуть, И тебе уснуть? Видишь, уже бледнеет звезда, Бледнеет звезда.