Алмаз твоих драгоценных глаз

‒ Вы уверены? ‒ спрашиваю я, глядя на сосредоточенное лицо миссис Эвердин. ‒ Это точно? ‒ На сто процентов, ‒ взгляд перестает быть серьезным, а тонкие губы расплываются в улыбке. ‒ Матка увеличена. Ты беременна. Беременна. Каждый звук этого слова наполняет грудь упоительным чувством счастья. Беременна… Во мне растет и развивается маленькая жизнь ‒ частичка меня, частичка Гейла. Свершение такого долгожданного события окрыляет, волнует и будоражит мое и без того не совсем спокойное сознание. Беременна! Моя душа взлетает вверх подобно весенней ласточке, не чувствует пола под ногами и касается ладошками мягких белоснежных облаков, плывущих на встречу. Беременна? А если я опять принимаю желаемое за действительное? Что-то рациональное, маленькое и недоверчивое накидывает на лодыжку моему парящему под небесами духу невидимую веревку и больно тянет вниз, заставляя его вернуться на грешную землю. «Не спеши радоваться, ‒ шепчет тихий, но настойчивый голос чересчур основательного рассудка, ‒ подожди. Еще слишком рано веселиться и рано посвящать в этот секрет Гейла. Вспомни, что было пару месяцев назад». Ступни с треском врезаются в твердое деревянное покрытие, а я печально вспоминаю не так давно произошедшие события. О, тогда я тоже была уверена. О, как я ликовала! Как мы оба радовались! Гейл кружил меня по комнате с такой скоростью, что даже разбил одну из настольных ламп, стоящих на прикроватной тумбочке. Горячие поцелуи, стоны, ласки, его ранний приход домой на следующий день. Мой муж потратил половину месячной зарплаты на покупку кроватки, коляски, игрушек и распашонок. Он, словно хотел дать авансом нашему ребенку все то, чего был лишен сам. Однако уже через несколько часов моя стопроцентная уверенность растаяла подобно дыму от лесных костров, которые любил устраивать Хоторн в Дистрикте-12. Оказалось, я ошиблась, а моя недельная задержка случилась на почве каких-то там гормональных изменений. Я не могла посмотреть в глаза Гейла: он был расстроен до такой степени, будто у него отобрали что-то насколько важное и нужное, без чего он мог жить лишь с огромным трудом. ‒ Миссис Эвердин, пожалуйста, не говорите пока никому. Мне хочется удостовериться. Узнать наверняка. Сдать кровь в больнице Второго и пройти, ‒ делаю паузу, вспоминая труднопроизносимый термин исследования, который делали Китнисс, когда она ждала ребенка, ‒ проверку ультразвуком. ‒ Не волнуйся, ‒ она слегка прикрывает глаза. ‒ Только ты вправе решать кому и когда открыться. ‒ Спасибо, ‒ обнимаю маму своей подруги и спускаюсь вниз. На дворе самое начало апреля, но погода стоит просто замечательная. Природа быстро отряхивается от зимней спячки, потому что теплое солнце светит и греет ежедневно. Снег почти весь стаял, а на деревьях распустились первые зеленые почки. Зверьки вылезают из зимних норок, а птицы, улетевшие в южные дистрикты, возвращаются в родные гнезда. И не только птицы… Мы с Гейлом и миссис Хоторн с Виком и Пози приехали на две недели погостить в Двенадцатый. Только сейчас нам удалось получить небольшой отпуск, и мы решили оставить каменную коробку и подышать воздухом хвойного леса. Сначала наша семья остановилась в небольшом пансионе для приезжих, который располагается недалеко от железнодорожной станции, но уже в первый день пребывания во время праздничного ужина в Деревне Победителей миссис Эвердин переменила нас к себе в дом. Китнисс и Пит поженились, забрали Руту и переехали в особняк по соседству, поэтому подруге моей свекрови стало очень одиноко в последнее время. Сегодня, вспомнив старые привычки, Гейл и Китнисс ранним утром ушли на охоту, Вик и Пози решили навестить старых друзей по Шлаку, миссис Хоторн отправилась на рынок, а я набралась смелости и попросила хозяйку дома осмотреть меня на предмет беременности. Совсем недавно часы в гостиной пробили два раза. Скоро Гейл и Китнисс вернуться домой. Преодолеваю последние пять ступенек и замечаю Пита, возящегося в углу с Рутой. Недавно девочка сказала первое слово: «Мама». Думаю, радости Китнисс не было предела. Сейчас Мелларк учит малышку выговаривать и другие слова, но получается пока плохо. ‒ Ну же, Рута, ‒ говорит он ласково, ‒ скажи лам-поч-ка. ‒ Ляля, ‒ причмокивая, говорит та и дергает «учителя» за нос. ‒ Лам-по-чка, ‒ не теряет надежды тот. ‒ Ля-ля, ‒ упорствует девочка. ‒ Доброе утро, Пит, ‒ улыбаюсь я, присаживаясь с ним рядом. ‒ Нелегко, да? ‒ Просто нужно проявлять терпение, ‒ вздыхает он, поднимая на меня глаза. ‒ Что с тобой? ‒ Все в порядке, ‒ становится не по себе, а горький комок, полный желудочной желчи, подкатывает к горлу. ‒ Ты вся светишься. ‒ Я на родине. Рядом друзья и любимый муж. ‒ Только это? ‒ он долго глядит на меня испытывающим взглядом, а потом вдруг подмигивает, точно догадался, в чем дело, и дает понять, что не собирается задавать вопросы. ‒ Ты обнаглел в край, Гейл Хоторн?! ‒ слышится из-за дверей недовольный голос Китнисс. ‒ Этого бобра подстрелила я, какого черта ты забираешь его себе? ‒ Твоя стрела угодила в него, когда веревка от моего капкана затянулась вокруг его лапки. К тому же, я гость, могла бы и уступить из вежливости. ‒ Дистрикт-2 окончательно тебя испортил, ‒ с пеной у рта сообщает она, отворяя двери. ‒ Раньше ты не был таким пронырой. ‒ Как поохотились? ‒ спрашиваю я, делаю несколько шагов в сторону мужа и моментально оказываюсь в кольце его сильных рук. В серых глазах немедленно зажигается хорошо знакомый мне огонь страсти. Чмокаю мужа в гладковыбритую щеку и аккуратно освобождаюсь из крепких объятий. Со стыда сгорю, если сейчас повторится то, что произошло во второй вечер нашего пребывания здесь. Гейл утащил меня на руках наверх прямо после чая. Хеймитч Эбернети до сих пор припоминает мне случившееся ехидной усмешкой. ‒ Неплохо, если не считать, что Китнисс разучилась стрелять и позарилась на мою долю. ‒ Надеюсь, ты вела себя осторожно? ‒ обращается к жене Пит не столько словами, сколько внимательным и обеспокоенным взглядом. ‒ Я никогда не забываю того, о чем ты меня просишь, ‒ улыбка летит в сторону голубоглазаго мужчины, а я начинаю понимать, что у Мелларков тоже есть свой маленький секрет, которым они пока ни с кем не собираются делиться. ‒ Попробуй печенье, ‒ говорит Пит, указывая на желтую тарелку, расписанную синими волнами. ‒ Песочное с земляничным вареньем, ‒ Китнисс отправляет одну из звездочек в рот и протягивает вазочку Гейлу, но тот идет по направлению к Руте, подхватывает ее на руки и подносит высоко к люстре. ‒ Чем занималась, малышка? Отчего-то мне вспоминается папа: он тоже часто поднимал меня к потолку, я заливалась громким смехом и просила: «Выше! Выше!», ‒ а мама всегда хваталась за сердце. Мне тогда было лет пять, и жизнь не представлялась интересной, если папа не играл со мной в игру «Ой, как высоко». Но сейчас что-то явно идет не так. То ли Рута не привыкла к такому обращению, то ли боится удариться о люстру, потому что Пит, уступающий в росте Гейлу, по меньшей мере, на голову, никогда не поднимал ее так высоко, то ли ей просто не нравится, потому что руки не те. Комнату начинают разрезать дикие вопли плачущего ребенка. ‒ Дай, дай мне ее, Гейл, ‒ Китнисс легко перехватывает девочку и прижимает ее к груди. ‒ Ну, что такое? Все хорошо. Больше не будет высоко и страшно? ‒ Прости, прости, Рута, я не хотел, ‒ мой муж выглядит озадаченным и расстроенным. Он мечется по овальному желто-коричневому ковру, не зная, что делать и чем помочь. Тем временем Рута продолжает орать истошным криком даже на руках у матери, выворачивается, пытаясь укусить ту за плечо и норовя спрыгнуть. ‒ Наверное, ей не нравится запах дыма, ‒ говорит Пит, принимая девочку на руки. Он гладит малышку по голове, и та мгновенно затихает, упершись в его шею. ‒ Пая, папа, ляля, ‒ лепечет она, засовывая в рот кулачок. ‒ Что? ‒ удивленно переспрашивает Китнисс. ‒ Кажется, она попыталась произнести слово «папа», ‒ испуганно и одновременно радостно объясняет ей муж. ‒ Что она сказала? ‒ гремит рассерженный голос Гейла, и я замечаю, как еще недавно горящий в его серых глазах огонь страсти превращается в пламя злости и ненависти. ‒ Гейл, она ребенок, ‒ голос Китнисс становится похожим на мольбу. ‒ Какого черта?! ‒ рука Хоторна действует словно гибрид грома и молнии. Четверть секунды, и до моих ушей доносится звон фарфора, а у ног рассыпается горка песочных печенюшек-звездочек, прикрытых черепками желто-синей тарелки. ‒ Гейл, ‒ кричит ему вслед Победительница Семьдесят четвертых Голодных игр, но тот уходит, громко хлопнув дверью. «Беги за ним!» ‒ шепчет внутренний голос, но я и с места сдвинуться не могу. На душе становится гадко и мерзко. Супруги Мелларки обеспокоенно переглядываются, Рута, напуганная руганью Гейла и грохотом разбитой посудины, опять начинает плакать. Китнисс наклоняется, чтобы поднять черепки, но я оказываюсь быстрее. Один из неровных краев фарфорового осколка разрезает мою кожу, и я ойкаю от боли, заметив на указательном пальце правой руки яркую ягодку крови. Пит приносит пакет, и я скидываю в него подобранные части вазочки и испорченное печенье. Глубокий порез зудит ‒ прячу его в складках юбки и быстро поднимаюсь наверх. День испорчен. Мне жаль Гейла. Мне жаль себя. Утренняя Мадж Хоторн не испытала ни капли ревности, когда ее горячо любимый муж умчался на охоту со своей бывшей возлюбленной, потому что она доверяла ему. Что теперь? Скверная, завистливая и ужасная Мадж Андерси вернулась, и ревнует она своего любимого к годовалой девочке. Наверное, это никогда не кончится, а замужество станет самой горькой из совершенных мною ошибок. Его всегда будет тянуть в Двенадцатый, но не лес, не Шлак, не к друзьям-знакомым, а голубоглазой дочке Китнисс. Теперь, если моя беременность окажется правдой, мне даже страшно будет спрашивать у Гейла, кого он больше хочет: мальчика или девочку. Везде будет чудиться подвох. Мальчик, потому что девочка уже есть. Девочка, как напоминание о Руте, живущей в другом дистрикте. ‒ Ты поранилась? ‒ звучит хрипловатый голос миссис Хоторн, прижавшейся к дверям выделенной нам с Гейлом спальни. ‒ Пустяки, ‒ стараюсь не смотреть на нее, чтобы не выдать волнение. ‒ У тебя вся юбка в крови. Давай-ка обработаем, ‒ прикладывает ватку к ранке и обматывает ее бинтом. ‒ Так-то лучше, ‒ приглаживает волосы и опускается на рядом стоящий стул. ‒ Гейл устроил скандал? ‒ Не знаю, ‒ подгибаю ноги под себя и горблю спину на манер разъяренной кошки. ‒ То, что произошло в гостиной трудно назвать скандалом. Он просто ушел. Почувствовал еще одну несправедливость. А еще, ‒ прогибаюсь назад, распрямляя плечи, ‒ никогда мы не найдем золотую середину. ‒ Может, и найдем, ‒ свекровь хлопает меня по руке. ‒ Если закрывается одна дверь, то рядом всегда открывается другая. Непреложная истина, и сбывается всегда… *** Хейзел Хоторн не собирается спать сегодняшней ночью. Она садится в бордовое кресло неподалеку от входной двери и, наблюдая за печальным бледно-желтым отблеском луны, господствующим на ночном небосклоне, вслушивается в звенящую тишину чуждого ей дома. Женщина ждет возвращения старшего сына, и чем дальше маленькая стрелка часов уходит от числа «двенадцать», тем неспокойнее у нее становится на сердце. Хейзел волнуется за Гейла, она понимает, что обязана что-то предпринять для того, чтобы он, погнавшись за призрачным отголоском прошлого, не потерял настоящее и будущее. Миссис Хоторн не может сказать наверняка, что поступает правильно. Она знает, что не должна вмешиваться в личную жизнь своего первенца и хочет сдержать обещание, данное самой себе много лет назад, но нельзя получить все сразу… Иногда приходится выбирать. Гейл умеет ходить бесшумно. Крадется, словно мышь на ярмарку, и эту черту он унаследовал от отца. Однако Хейзел живет на свете не первый год и хорошо выучила повадки сына. Порою тяжелое сердце Гейла стучит сильнее осторожных пяток. ‒ Если ты опять напился, то даже не смей показываться Мадж на глаза, ‒ выговаривает она строго, поднявшись с кресла. ‒ Я не хочу, чтобы ее вывернуло наизнанку от запаха твоего перегара. Переночуй сегодня в моей комнате. ‒ Я не пил, ‒ уставшим голосом сообщает запоздалый гость. ‒ Ты давно сидишь здесь? ‒ Трудно сказать, ‒ она передергивает плечами и принимается вращать металлическую собачку от молнии на халате. Материнское сердце отчетливо осознает боль, исходящую от сына, но Хейзел четко знает, что ее жалость лишь усугубит дело. ‒ Прежний режим пал. Сноу мертв. Многие в стране понимают, что они притворялись, чтобы выжить, что показная любовь, свадьба и ребенок были попытками спастись от участия в Квартальной бойне. Так почему нельзя рассказать, что Рута ‒ твоя дочь? Узаконить ее статус, дать нашу фамилию? ‒ Ты предлагаешь мне опозорить Китнисс на всю страну? ‒ Хорошо, ‒ соглашается женщина. ‒ Бывает, что родители разводятся, и мать выходит замуж второй раз, но ребенок знает своего истинного отца. Плохо только одно: как часто ты сможешь приезжать в Двенадцатый? Один раз в год? Два? На неделю, на две? Письма, звонки. Пусть на каникулы приезжает во второй. ‒ Советуешь мне отказаться от дочери? ‒ Гейл скрепляет руки в замок настолько сильно, что слышится хруст костей. ‒ Нет. Советую начать переговоры с Китнисс и найти правильное решение не для нее или себя, а ради Руты. ‒ Рядом с ней всегда будет Мелларк. Круглый год. ‒ Именно поэтому прими правильное решение. *** Следующий день становится особенно тяжелым. Китнисс и Гейл запираются вдвоем в небольшом кабинете, и оттуда доносится такая ругань, что Прим и Элизабет, то и дело, затыкают уши. Хейзел клянет себя и ругает обстоятельства. Женщина боится за сына и переживает за внучку. В этой истории нет правых: все виноваты, такого наворотили, отчего волосы на голове шевелятся, но все же миссис Хоторн не хочет, чтобы ответственность за все ошибки взвалил на себя ее сын. До чего они там договорятся? – Отлично! – кричит Китнисс. – Я прямо сейчас расскажу дочери все. Покажу на тебя и скажу: «Рута, вот твой папа!», а ты пойдешь качать ее на качелях. Завтрашним днем поменяем документы, а потом через пару недель ты уедешь в Дистрикт-2, ну, а весь следующий год кормить, играть, гулять и ухаживать за ней будет Пит. Но ты, конечно, будешь часто звонить и посылать ей сладости. – Мы могли бы найти выход, если бы ты захотела! – Твоя жизнь во Втором, Гейл! Ты даже воскресным папой быть не сможешь. Они ругаются долго, страшно и до пены, обвиняют себя и друг друга и лишь вечером выходят из комнаты. – В день шестнадцатилетия? – звучит упрямый голос первенца Хейзел. – В день шестнадцатилетия, – вторит ему голос Китнисс.