Алмаз твоих драгоценных глаз

Простить другого, может быть, не сложно, Простить себя ‒ задача потрудней. Порою кажется, что вовсе не возможно, И ты достойна этих чёрных дней. Порою кажется: все это заслужила, И знает Бог какой урок подать, Быть может, ты чего -то не ценила, Раз не ценила, то извольте, потерять. И рвётся сердце, кровью обливаясь, И причитаешь ты: «За что, за что?» И каждый раз, обратно возвращаясь, Тебе не изменить уже уж ничего. О прошлом вспоминая, жить осталось, И слёзы не помогут уж никак, Простите, нет, тут не поможет жалость, От боли ты сжимаешь вновь кулак. Анна Влади 11

‒ А потом ты словно помешалась: кричала, что мы обманываем тебя, что Гейл жив; кричала и плакала, а когда слезы кончились, и видеть, и слышать перестала. Я боялась, как бы и тебя смерть не забрала, слава Богу, что она только прядью волос ограничилась... Четвертый день я сижу вместе с Хейзел Хоторн возле больничной кровати Гейла посреди длинного коридора Дистрикта-13, превратившегося в огромный больничный отсек для раненых, привезенных сюда после бомбежки двенадцатого и взятия второго. Многочисленные ряды коек с изувеченными телами простираются на многие мили вперед, а медсестры и врачи в белых халатах снуют между ними с нечеловеческой скоростью. Несколько часов назад в эту команду «белых пчелок» влились и Прим с Миссис Эвердин. ‒ Отдохни, Мадж, поспи хоть немного. ‒ Я не устала, спасибо. Прилягте, а я еще посижу. Вдруг понадобится моя помощь, да и сделала я еще не все. ‒ Побойся Бога, ‒ женщина качает головой. ‒ Ты и без того смотала больше сотни бинтов. Завтра ты и пальцами пошевелить не сможешь. Смогу… Куда я денусь? Лучше работать ‒ следить за ровно скатывающейся марлей и не думать о том, что произошло. ‒ Огонь, наверное, до сих пор полыхает, ‒ мама Гейла вздыхает. ‒ Как стог сена, за несколько минут дотла, вот тебе и угольная пыль. ‒ Миссис Хоторн, ‒ я заглядываю ей в глаза, ‒ существует ли хоть слабая надежда, что они спаслись? Хотя бы папа… ‒ кого я обманываю, папа бы никогда не оставил маму. ‒ Может, они пришли позже и на другой край Луговины? Их мог забрать второй планолет? ‒ Старик Мелларк сказал, что самая первая бомба, ‒ слова даются ей тяжело, она медлит, вытирая слезы, и набирает в грудь больше воздуха, ‒ попала в твой дом, вторая ‒ в его пекарню. Надежды нет… Вот так. Просто и без изысков. Что ходить вокруг да около? Надежды нет. Бомба, которую я считала падающей звездой, уничтожила мой родной дом и убила моих родителей и Мэри. Кажется, я даже хотела заключить с ней сделку. Слова, сказанные в минуту безумного отчаяния, теперь вспоминаются с печальной самоиронией: «Эй, небесное тело! Пусть Гейл будет жив! Все, что хочешь, бери взамен, только заставь его дышать». Видимо, сделка удалась. «Звезда» бесшумно согласилась и забрала. Три жизни вместо одной. Неплохо… А ведь в глубине души папа догадывался, что все этим и закончится, он знал, что за повстанческие действия лично ответит перед Сноу. И, тем не менее, не выдал шахтеров и нашел способ связаться с Дистриктом-13. И теперь они все мертвы. Все: мама, папа и Мэри, и, если у Гейла я все еще имею шанс вымолить прощение, то у них ‒ никогда. А я была такой гадкой… Жестокой, грубой, неблагодарной и срывающей на них злость. Я так виновата за свое потребительское отношение к ним… И я уже ничего не исправлю, никак и ничем не оправдаю своих ужасных, безжалостных поступков. Я так долго обвиняла надежного папу в постоянной занятости, а ласковую и добрую маму в болезненном бездействии, что не замечала их огромной любви и желания отдать мне все. И даже Мэри, моя милая старая Мэри, которая стала всем для меня, была вынуждена терпеть мои капризы и нападки. Я без конца упрекала их в том, что Гейл не отвечает мне взаимностью, я почти ненавидела их, а теперь потеряла. Потеряла всех, потеряла все, и уже ничего не исправить. Слова, вырезанные на сердце, выплаканные и выстраданные врезаются в память навсегда. Мне не нужна бумага. Они глубоко в душе:

Пока мы живы, можно все исправить… Все осознать, раскаяться… Простить. Врагам не мстить, любимым не лукавить, Друзей, что оттолкнули, возвратить… Пока мы живы, можно оглянуться… Увидеть путь, с которого сошли. От страшных снов очнувшись, оттолкнуться От пропасти, к которой подошли. Пока мы живы… Многие ль сумели Остановить любимых, что ушли? Мы их простить при жизни не успели, А попросить прощенья ‒ не смогли. Когда они уходят в тишину, Туда, откуда точно нет возврата, Порой хватает несколько минут Понять: о Боже, как мы виноваты… И фото ‒ черно-белое кино. Усталые глаза ‒ знакомым взглядом. Они уже простили нас давно За то, что слишком редко были рядом, За не звонки, не встречи, не тепло. Не лица перед нами, просто тени… А сколько было сказано не то, И не о том, и фразами не теми? Тугая боль ‒ вины последний штрих Скребет, изводит холодом по коже. За всё, что мы не сделали для них, Они прощают. Мы себя не можем…

Мама. Папа. Мэри. Если бы я что могла исправить. Все было бы по-другому. С чистого листа. Но… Теперь я знаю, почему Гейл полюбил Китнисс: она добрая, храбрая, великодушная, смелая, а я пустая, жалкая и скверная. Я так и не смогла смириться с тем, что он меня не любит. Упорствовала, настаивала, обвиняла вас, а когда увидела свое полное поражение, начала брызгать желчью. Я все заслужила, но Вы не должны были расплачиваться за мои грехи. У Терри я вымаливала прощение на могиле. Для вас не могу сделать даже этого… ‒ Мадж, ‒ голос Вика звучит за сотню километров отсюда, постепенно приближаясь. Уже шесть ‒ пора на ужин. ‒ Хорошо, ‒ с трудом поднимаясь, складывая скатанные бинты на столик. Миссис Хоторн? ‒ Я пока побуду с Гейлом. Отведи Пози в столовую. Рори уже ушел. Киваю и протягиваю девочке руку, за которую она уцепляется мертвой хваткой. В последнее время Пози плохо выглядит. Ее детская непосредственность и милое озорство сошли на нет. Очень хочется верить, что на нее так влияют новые условия жизни, а не та ужасная ночь огня и смертей, во время которой я чуть было не помешалась. Если признаться честно, то Дистрикт-13 и впрямь наводит тоску, хотя многим тоскливо, не только из-за царящей тут атмосферы. В целом здесь неплохо, но все-таки к местным устоям приходится привыкать. Особенно сильно расстраивает серый цвет. Практичный и немарковитый он покрывает все: от стен извилистых коридоров, не принадлежащих больничному отсеку, до стандартных комбинезонов, сшитых из прочной материи, в которые одеты и мужчины, и женщины, и живущие здесь десятилетиями, и вновь прибывшие. Вчера ради развлечения Вик заставил меня сыграть в «Ассоциации», и, когда он обозначил Дистрикт-13, мне не пришло ничего в голову, кроме огромной жестяной банки. С каждым днем я убеждаюсь в истинности своей метафоры все больше. После того, как семьдесят пять лет назад, Капитолий уничтожил тринадцатый, горстка людей все-таки сумела выжить. Ушла под землю, построила гигантский бункер, подняла свой дистрикт с колен и заставила его развиваться. Папе бы понравилась их система образования и гениальные ученые, весь день работающие в научно- исследовательских лабораториях, в которых ведется так много опытов, и разрабатываются планы захватов столицы. Теперь уже недолго осталось: взят второй, электростанция в Дистрикте-5 уничтожена, продукты в Капитолий уже месяц как не поступают. Даже если не будет штурма, город падет из-за мощной блокады: не привыкшие к лишениям капитолийцы начнут умирать с голода в кратчайшие сроки. Порою мне кажется, что тринадцатый дистрикт поднялся благодаря железной силе воли тех, кто выжил, и великолепно слаженной трудовой дисциплине, за нарушение которой можно получить серьезное взыскание. Все правила должны выполняться беспрекословно. Распорядок дня ежедневно выбивается на руке каждого жителя; подъем, утренняя гигиена, завтрак, выполнение трудовых обязанностей, обед, тренировки, занятия, работа, ужин, отдых, вечерняя гигиена и сон. Опаздывать ‒ запрещено, уклоняться от доверенной работы ‒ запрещено, нарушать порядок ‒ запрещено. Вечером с помощью душа временная татуировка смывается, а следующим утром наносится вновь; так здесь и живут годами и десятилетиями. Принимают пищу в огромной столовой, которая в часы важных сообщений превращается в общий зал заседаний. Еда здесь неплохая, жалко, что однообразная и четко рассчитанная на каждого человека без всяких добавок, однако жители двенадцатого не жалуются: семьям из Шлака и не такое есть приходилось. Спят жители в двуместных комнатах. Нас с миссис Хоторн и Пози разместили около больничного отсека, Рори и Вик занимают комнату рядом. Без дела сидеть запрещено, поэтому мы оказываем посильную помощь раненым и медсестрам… ‒ Гляди-ка, Мадж, пекарь, ‒ Вик показывает на ссутуленного старика, привалившегося к стенке. ‒ Опять уснул за кашей, ‒ качает головой. ‒ Ему и так вроде вчера попало, а тут еще и харчи портит. ‒ Мистер Мелларк, ‒ шепчу я, аккуратно тряхнув его по плечу. ‒ Проснитесь! ‒ с трудом узнаю всегда крепкого и здорового мужчину. Уставший и сгорбленный под тяготами жизни он за три дня постарел лет на десять. ‒ А, ‒ он протирает глаза, растеряно озираясь по сторонам. ‒ Давно я уснул? ‒ Все хорошо, ‒ продолжаю шептать я. ‒ Кажется, высшие чины не заметили. ‒ Слава Богу, а то второй раз мне бы этого не простили, ‒ он вытирает лоб тыльной стороной ладони. ‒ Вам нужно отдохнуть, Мистер Мелларк, иначе в следующий раз Вы уснете не за столом в общем зале, а упадете посреди коридора. ‒ Я не могу, ты же знаешь, Пит… ‒ Да, я знаю, ваш сын – настоящий герой. Он стольких спас и нам помог. Миссис Хоторн рассказала. И брата той девушки, что погибла на играх вместе с Терри, тоже не оставил. Ужасно, что с ним это случилось. ‒ Хотя бы он еще жив. Чтобы было бы, если бы Хеймитч не настоял на на поисках его тела. Я ведь его похоронил, также как всех. ‒ Как сейчас его самочувствие? ‒ По-прежнему. ‒ Он поправится. Вот увидите. Помните, как на играх, ‒ сжимаю его руку, и он благодарно качает головой, ‒ Не списывайте его со счетов раньше времени. ‒ Спасибо, мисс Андерси, вы добрая девушка. ‒ Не добрая, ‒ этот эпитет слишком сильно режет сердечную рану. ‒ Я злая, мистер Мелларк. Я столько натворила. Так виновата. И перед Вами, ‒ стыд заливает мои щеки. ‒ Простите, что накричала на Вас в тот день. ‒ В какой день? Ох, ну, что Вы, я ничего не помню, ‒ он машет руками, хотя в небесно-голубых глазах поблескивают слезы. ‒ Не было. Не было, ‒ он вздыхает. ‒ Война на всех оставила след. Твой ‒ у всех на виду. Я знаю, о чем он говорит. Седая прядь, выступившая сразу после объявления о гибели Гейла, каждый день показывает мне противный язык из зеркала. Мне почти все равно. Я так много потеряла, что пять сантиметров снега на моем правом виске кажутся мне почти пустячными. К чему сейчас быть красивой и ухоженной? ‒ Поешьте, Мистер Мелларк, и отдохните. ‒ Обязательно. Только погляжу на сына. ‒ Мадж, ‒ Пози тянет меня за выступающую ткань комбинезона, глаза у нее воспалено-красные. ‒ Иду, малышка, ‒ прощаюсь с отцом Пита, быстро ем сама и заставляю поесть доверенных мне детей. Мне нравится возиться с Пози и Виком, они пока не проявляют обостренного чувства взрослости подобно Рори, рядом с ними я даже чувствую себя нужной старшей сестрой, с ними моя бесконечные боль и тоска по родителям становятся чуточку меньше. ‒ Пойдем, ‒ тороплю их. Через пару минут к нам присоединяется и их мама. Уже вместе мы замечаем, что с Пози не все в порядке. ‒ Похоже, она простудилась, ‒ выносит вердикт миссис Хоторн. ‒ Я попрошу у Прим какую-нибудь микстуру, ‒ заявляет непонятно откуда появившийся Рори. ‒ Иди, иди,‒ на губах у матери на мгновение возникает задумчивая улыбка. Рори уносится прочь по коридорам к комнате миссис Эвердин, а я в компании сестры Гейла и его матери пускаюсь знакомой тропинкой в сторону больничного отсека. ‒ Ты опять загрустила. Все думаешь о родителях? ‒ раздается тихий голос моей соседки по спальне. ‒ Я не могу о них не думать, ‒ честно признаюсь я. Хандра и чувство вины разрушают меня до основания. ‒ Уже ничего не исправить, Мадж. Лучше свыкнуться и отпустить, иначе тебе никогда не станет лучше. Это уже свершилось…Помечтаем о чем-нибудь хорошем. Вот очнется Гейл, увидит тебя, и все будет по-другому. ‒ Да уж, ‒ отвечая я мысленно. ‒ Все по-другому! ‒ отворачиваюсь, а затем поднимаю несмелый взгляд на женщину, придавшую мне сил и вытащившую из пучины горя и сумасшествия. ‒ Когда Гейл придет в себя, он и смотреть на меня не захочет. ‒ Это еще почему?! ‒ возмущенно спрашивает она. ‒ Если бы можно было все мои слова забрать обратно! ‒ сокрушаясь, говорю я, бросая свое уставшее тело на ближайший стул, едва мы доходим до нашей комнаты и укладываем Пози в кровать, тщательно укутывая ее одеялом. ‒ Я так виновата перед ним, миссис Хоторн. Это из-за меня он здесь! ‒ закрываю лицо руками, упершись локтями в колени и согнувшись в три погибели. Как же мне стыдно! Но я должна сказать! Обязана, чтобы она не считала меня бедной, заблудившейся овечкой и не питала напрасных иллюзий. ‒ Я прокляла Гейла, я пожелала смерти человеку, уходящему на войну! Молчание. Гробовое молчание. Я слышу биение своего сердца. Я чувствую, как в груди миссис Хоторн закипает гнев, еще чуть-чуть и по полу будут слышны удары от ее старых потрепанных туфель. Больше она и слова не проронит. И по делом мне… Так мне и надо! Убираю ладони с лица и нехотя выпрямляю спину. Хейзел Хоторн не ушла, высокая, прямая и недвижимая, словно каменное изваяние, она стоит, поджав тонкие губу и превратив глаза цвета только что выплавленной стали в узкие щелочки. Она ждет. Ждет дальнейшего рассказа, переваривает и терпит, позволяя мне собраться с мыслями и прийти в себя. ‒ Я была в тот вечер в Деревне Победителей, ‒ продолжаю я чуть слышным голосом, похожим на писк мыши, ‒ Слышала разговор Китнисс и Гейла. Рута ‒ его дочь… Китнисс обещала ждать Гейла, сказала, что после войны все изменится, и они будут жить вместе, ‒ голос изменяет мне, и из глаз вновь начинают капать слезы. Я отчаянно жду от своей собеседницы, хоть каких-то действий: счастливо ошарашенных возгласов по поводу отцовства старшего сына, причитаний и оханий и нецензурной брани в мой адрес. Нет ничего. Она молчит, прожигая меня спокойным застекленелым взглядом. Внезапно до меня доходит: она знала все или почти все. Сама, не замечая как, я произношу это вслух. ‒ Догадывалась… ‒ сухо отвечает она. ‒ С Гейлом ничего нельзя знать наверняка: умрет, но не скажет. ‒ Поэтому ничего не выйдет, сейчас уж точно. ‒ Рута принадлежит Питу, ‒ миссис Хоторн усмехается. ‒ Как бы печально это ни звучало, но Гейлу от нее даже хвостика не достанется, и я думаю, рано или поздно он это поймет. Надеюсь, что не слишком поздно. ‒ Но Китнисс сказала... ‒ в запале кричу я. ‒ Что? Ты видишь здесь Китнисс? Она хоть раз приходила? Нет. Она со своим мужем. В минуты горя человек находится с тем, кого по-настоящему любит. Китнисс любит Пита. Может, и Гейла она тоже любит, но не так он того хочет и заслуживает, и не так, как любишь его ты. ‒ Но я наговорила ему столько ужасных слов. Я так виновата. ‒ В момент отчаяния вы с Китнисс обе поспешили: она дала обещания, которое выполнить не сможет, а ты дала волю злобе. Но, так или иначе, вам обеим придется себя простить. Думаешь, Китнисс не винит себя в том, что произошло? А виноватых и без нее могла бы выстроиться целая очередь: Кориолан Сноу, Альма Койна, сам Гейл да и я там была бы далеко не последней. ‒ Вы? ‒ удивляюсь я. ‒ Да. Порою я думаю, что не будь у меня столько детей, Гейлу было бы не так тяжело. ‒ Вы зря на себя наговариваете, таких матерей днем с огнем не сыщешь. ‒ Значит, бери пример с меня, ‒ она улыбается, забирая у Рори, принесенную микстуру. ‒ Запомни, к чему ведут злоба и ненависть, и постарайся простить других и себя. Я знаю, что мой сын ‒ тоже не ангел, ты любила его, а он вытер о твою любовь ноги. В этой истории трудно найти полностью правых, а в аптеке, как известно, лекарств от обиды и безответной любви не продают… ‒ Хорошо, спасибо, ‒ шепчу я. ‒ Останьтесь с Пози и поспите, а я посижу в госпитале, вдруг кого-нибудь нужно будет покараулить. ‒ Не сиди долго, а то завтра уснешь за завтраком, ‒ женщина грозит мне пальцем. Боже, как сказать ей, что я не могу спать, что черное прошлое, отступающее днем, преследует меня ночью? Я вновь бреду по полутемным коридорам, чтобы помочь разнести градусники и лекарства, проверить капельницы, постирать бинты и нарезать новые. Завтра я буду учиться делать перевязки. Я не должна бояться крови. Есть вещи пострашнее красной густой жидкости. Взяв новую порцию марли, я вновь сажусь у кровати Гейла. Голова и простреленная грудь все еще перевязаны, раны не гноятся, но иногда кровоточат, лицо бледное, как у покойника, и только мерно поднимающаяся простыня от его дыхания повествует о биении непокорно сердца. ‒ Эй, красавица, ‒ слышу я над ухом чей-то насмешливый голос. ‒ Ну, как дела? ‒ Хвастать нечем, ‒ закусываю губу, сдерживая нарастающий внутри гнев. Я просто хочу побыть одна. ‒ Кузен Китнисс Эвердин? ‒ мой вечерний гость подходит ближе, и я уже могу разглядеть мягкие черты его лица, почти такого же красивого, как у Гейла, бирюзовые яркие глаза и бронзового цвета волосы. Он силен, высок и широкоплеч. ‒ Да, ‒ скрипя зубами, говорю я, отворачивая голову. ‒ Врачи сказали, что ему лучше. ‒ Трудно сказать, пока он не пришел в себя. ‒ Но ему и так повезло. Столько ран, кровопотеря. Хотя фильмец, снятый про него, во многом был выдуман. Это был монтаж с целью напугать, чтобы к повстанцам прекратили присоединяться добровольцы. Хотя Сноу действительно некоторое время думал, что они погребены под обломками дома. Но ребята успели выбраться раньше, там, оказывается, был туннель. Они взорвали гору, и второй теперь тоже с нами. Правда, их там обстреляли. ‒ Знаю. ‒ Прямо диву даюсь, до чего девушки из Дистрикта-12 разговорчивые и ласковые, ‒ он пускает в ход обаятельную улыбку, но все равно продолжает быть мне неинтересным. ‒ Ладно, не злись, он выкарабкается. Твой парень сильный и очень хочет жить. Видно, намеревается к кому-то вернуться или уже вернулся, ‒ он подмигивает, стараясь вызвать у меня смех, но мне становится только хуже. Вернуться Гейл хотел не ко мне… ‒ Идем, ‒ медовый женский голосок действует на балагура, как на кота валерьянка. ‒ Нужно навестить и других раненых. ‒ Идем, милая, ‒ он улыбается и уже отворачивается, и тут до меня доходит, что это вроде, как благотворительная акция. Мне больше не хочется быть невежливой. ‒ Постойте, ‒ кричу я. ‒ Спасибо, что заходили. Я передам Гейлу, только скажите, как ваше имя. ‒ Да, Энни, ‒ улыбка с изящного лица Аполлона сползает подобно снегу с крыши во время весенней капели, ‒ война еще не кончилась, а мое имя уже забыли. Теряю квалификацию, ‒ рыжеволосая хрупкая девушка рядом с ним начинает звонко смеяться, держась за руки, они проходят между рядов с больничными койками. Я наконец-то остаюсь одна. ‒ Ох, Гейл, ‒ наклоняюсь к самому уху возлюбленного. ‒ Борись за свою жизнь! Я знаю, что ты хотел вернуться к Китнисс. Пусть. Живи с ней. Я больше не буду вам мешать, не буду надоедать своей любовью. Я тебя прощаю и отпускаю. Будь счастлив! Выздоравливай, играй с Рутой и целуй Китнисс. Я не держу на тебя зла. Просто очнись. И прости меня за все, ‒ глажу его по забинтованной голове, касаюсь резко очерченных скул, ‒ когда-то целую вечность назад ты поцеловал меня. Позволь сегодня вернуть твой поцелуй и остаться просто далеким воспоминанием. Ты мне ничего не должен. Живи и радуйся жизни, ‒ касаюсь его глаз, а затем накрываю его губы своими в последний раз, ощущая их сладость и теплоту. Какие же безжизненные… Я медленно отодвигаюсь и жду. Все меняется за мгновение. Я вижу радужку цвета грозового неба. Я почти не верю, но это так. Гейл очнулся. Гейл открыл глаза. ‒ Привет, ‒ слышу я его немного хриплый голос. ‒ Привет, ‒ шепчу я одними губами, чувствуя счастье всего мира.