Алмаз твоих драгоценных глаз

Неделя летит за неделей. Я больше не ищу встреч с Гейлом и не навещаю Китнисс. Мне не хочется наряжаться. Иногда я с трудом заставляю себя умыться и расчесать тусклые редкие волосы. Мэри говорит, что не видела улыбки на моем лице уже целую сотню лет – я не поддаюсь на ее провокацию. Дня три назад папа притащил с улицы трехцветного котенка, который постоянно норовит уснуть в моей кровати; он забавно мурлыкает и морщит нос, когда я его глажу, но и его зеленые глазюки с хитринкой не могут вытащить меня из лап бесконечной тоски. Недавно я обнаружила в нашем почтовом ящике приглашение на крестины дочки Китнисс. Кажется, ее зовут Рута, но до конца я в этом не уверена. В последнее время я вообще мало в чем уверена, за исключением разве только того факта, что в этой девочке течет кровь Гейла. Случайно пришедшая в минуту отчаяния и боли шальная мысль прочно закрепилась в моем сознании. А как же иначе? Какое объяснение может быть еще? Почему вдруг Гейл перестал видеться со мной, почти забыл о своей семье и даже наплевал на забастовки, все свое время посвящая сначала с беременной «кузине», а потом и ее ребенку. Порою я вспоминаю себя полуторагодовалой давности: та Мадж старательно цеплялась за крохотную соломинку, отчаянно искала хотя бы малейшую возможность сомнений, не верила, не хотела верить, строила воздушные замки… Сегодняшняя я не хочет блуждать в потемках собственных иллюзий. Гейл любит Китнисс. Возможно, и она отвечает ему взаимностью. Она родила его ребенка. Вместе они обманывают Пита, поэтому я не пойду на крестины: боюсь разглядеть в детском личике черты Хоторна. Интересно, почему Китнисс так долго скрывала от него правду, или он сам посчитал сроки и припер ее к стенке? И еще один вопрос: догадывается ли о чем-то Мелларк или он пребывает в счастливом неведении? Может, после перебранок в медовый месяц он смирился, или Китнисс убедила его в ошибочности его подозрений. Наверное, я умру, так и не узнав ответа на этот вопрос, умру, так и не поняв, а они пусть живут, как хотят: времени жить на этом свете им и так осталось немного. После двух месяцев болезни я снова посещаю школу. Жаль. Раньше учителя ходили ко мне на дом, и меня вполне устраивало такое образование. После того как я начала свободно передвигаться по дому, а чувство голода вновь заставило урчать мой желудок, папа принял решение о том, что мне нужно вернуться в класс. Новые страдания обрушились на мою голову, а старые не захотели уступать им место, и моя душа вновь начала разрываться от боли. Произошедшее я замечаю по ехидным улыбочкам, обращенным в мою сторону. Кое-кто даже распространяет сплетни о том, что я была беременна, но вытравила ребенка, и поэтому так долго болела. Из-за происходящего мои тревоги только растут, не позволяя успокоиться и зажить нормальной жизнью. Теперь я просто существую, почти ни с кем не разговариваю, часто лежу в постели без сна, предаваясь новым порциям печали и уныния. Учителя ставят мне четверки, не прочитывая половину работы, исправленная же часть кишит закорючками красного цвета. Я давно забыла дорогу в пекарню. Если честно, то мне стыдно глядеть в глаза мистеру Мелларку после того, как я накричала на него в день своего восемнадцатилетия. Понимаю, что стоит попросить у него прощения, но не могу справиться со своими страхами, ведь тогда мне придется признать, что он был прав. Недавно я нашла себе новое занятие, сейчас я много времени провожу с Терри. Не найдя понимание среди живых, я выбрала в собеседники мертвеца. Впервые я попала к нему случайно. Миссис Маккольн почти со слезами уговаривала меня навестить его, и, испытывая угрызения совести, я последовала за ней. До того вторника я ни разу не была на его могиле. Его хоронили в воскресенье, и мне тогда было не до похорон: я наслаждалась обществом Гейла, который вдруг начал искать встречи со мной. А потом я купалась в лучах своего нарисованного счастья, а с приходом зимы баюкала растерзанное сердце. Мне всегда было не до него. Всегда находилось что-то более важное. В тот вторник все изменилось. Я долго смотрела на деревянный крест с пожелтевшей фотографией, который был выпилен чужим человеком на лесопилке его отца. Таких крестов повсюду были тысячи, лишь изредка встречались железные памятники, десятка два гранитных и один из черного мрамора, который принадлежал мистеру Эвердину. Китнисс заказала его сразу после игр. Не сейчас, ни тогда я не видела в этом надобности. Какой смысл ставить на могилу близкого человека дорогой памятник? Дерево, гранит, мрамор – какая разница? Любимого этим не вернешь, а людей удивлять ни к чему. Гроб, покрашенный оранжевой краской или обшитый красным бархатом – они по сути ничем не отличаются… Тогда я не решилась прервать беседу матери и погребенного сына, даже старалась не слушать и близко к могиле не подходила, а на следующий день пришла сама, возложив к кресту две искусственных ярко-белых лилии. У могилы Терри я нашла свой покой, рассказав ему все то, в чем не решалась признаться даже самой себе. Я орошала его могилу слезами, причитала и била землю вокруг себя. Молила его о прощении за то, что причинила ему боль, за то, что не видела, не чувствовала, не приняла его любовь, за то, что погналась за журавлем в небе. Я благодарила его за досочку, за внимание и за бескрайнюю нежность, и через несколько дней он приснился мне во сне и, улыбаясь открытой и чистой улыбкой, сказал, что давно простил меня. Я пришла к нему вновь, и начала ходить к нему почти ежедневно, разговаривала, рассказывала о своей бесцветной жизни, просила совета, терпения и покоя. Папа, узнав о прогулках на кладбище, опять отругал меня: – Это дурная примета – будоражить мертвых. Ты добьешься того, что он заберет кого-нибудь из твоей семьи. Я не послушалась. Я решила позволить Терри забрать себя. Прогулки по кладбищу стали моим единственным развлечением, пока как-то раз, возвращаясь домой, я не встретила Пита и Китнисс, гуляющих с дочерью. – Мадж, – Пит как обычно подарил мне одну из своих самых приветливых улыбок. Китнисс отвела взгляд, и я тоже старалась не смотреть на нее. – Давно ты к нам не заходила. Даже на крестины не пришла, мы хотели обидеться. – Долго болела. Грипп дал осложнение на легкие. Мне было больно дышать, и сердце давило. – Сейчас тебе лучше? – Лучше, чем тогда. – А ты еще не видела нашу Руту? Погляди, что за чудо, – он почти силой положил мне на руки маленький теплый комочек. Я никогда раньше не держала грудного ребенка – ощущение, прямо сказать, необычное. Попыталась перехватить это существо поудобнее, и вдруг … Внимательный, осторожный взор ЯСНО-ГОЛУБЫХ глаз из-под длинных черных ресниц застал меня врасплох. Я ожидала чего угодно, но только не этого, а малышка продолжала заглядывать в самые потаенные уголки моей запачканной души и словно говорила с укоризной: – А сейчас твоя уверенность также сильна, как и вчера? Ты все еще считаешь меня дочкой Гейла Хоторна? – Голубоглазая, – только и смогла произнести я. – Вся в папочку, – рассмеялся в ответ Пит. Холодный пот выступил у меня над верхней губой. Голова начала кружиться от непонимания и… счастья. Все медленно вставало на свои места. Пит – отец Руты. А Гейл? Гейл после УЗИ проникся к ребенку симпатией, понял, что на нем лежит ответственность за эту крошку. Ведь если ее родители могут погибнуть на играх, и у Руты не останется никого. Прим – еще сама ребенок, на ее маму надежды мало, мистер Эбернети пьет, как черт, миссис Мелларк не особенно рада внучке, остаются только ее муж и Гейл. Ради старой дружбы и… любви Охотник решился заботиться о девочке, просто ради ее матери. Глоток свежего воздуха заставил мои плечи расправиться, я впервые почувствовала приближение весны, а ведь снег к тому времени таял уже как недели две, и солнце ласково отогревало замерзшие сердца. В тот момент мне вновь захотелось жить. – А улыбка тебе к лицу, – заметил Пит. – Даже румянец появился, приятно, что ты улыбаешься моей дочери, но не хочешь ли ты вернуть ее обратно в коляску? – Прости, я задумалась, – я почувствовала, что покраснела еще больше. Ах, если бы и у меня была такая же девочка, только сероглазая. – Ну, приходи к нам поводиться. Мы всегда тебе рады. Его слова не остались мной незамеченными. Сегодня я решила принять его приглашение. Сегодня я иду к Питу и Китниссс. Пусть хоть это воскресенье не пропадет даром. Мне нужно узнать правду, выяснить все до конца. На всякий случай я стучусь в дом Мелларков ровно в одиннадцать часов. Китнисс без единого звука открывает мне двери и застывает на пороге с каменным выражением лица. Невооруженным взглядом видно, что ждала она не меня. – Привет, – шаркая ногами о коврик, здороваюсь я. – Можно войти? – Проходи, – подруга отходит в сторону. – Это для твоей дочки, – я протягиваю связанный мною розовый костюмчик. – Спасибо, – она сконфуженно улыбается, приглашая меня на кухню выпить чаю. – Рута хорошо спит? – Вполне. Она очень спокойная. Мне повезло, – говорит Китнисс, мимоходом бросая взгляд на часы. Похоже, она мне не рада. Наверняка, ищет причину, чтобы быстрее спровадить меня на улицу. Не дождется! Не уйду, пока не получу доказательств, подтверждающих или опровергающих мою теорию. Набираюсь наглости и спрашиваю, сверля ее внимательным взглядом: – Гейл бывает у тебя? – Заходит иногда, – Китнисс пожимает плечами. – Рута – его племянница, но любит он ее как родную. – Ясно, – говорю я. На первый взгляд все логично, но отчего-то мне не хочется ей верить. Еще один быстрый взгляд на часы. О, это наводит на подозрения. Как же так? Она же Охотница! – Ладно, не буду отнимать у тебя время, – встаю и начинаю собираться. В конце-концов я могу покараулить Гейла и на улице. – Приходи завтра или во вторник или в четверг, – словно радуясь, что я ухожу, впопыхах говорит хозяйка дома. – Хорошо, – открываю дверь и хватаюсь за ручку, чтобы не упасть. Почва уходит из-под ног, а мир вокруг начинает кружиться с бешеной скоростью. Я смотрю и не могу поверить, но это правда: на пороге дома Китнисс стоит Гейл. Лучи весеннего солнца играют в густых темных волосах, в глазах переливаются озорные искорки, а руки крепко сжимают небольшой букетик подснежников. Я не свожу взгляда с его губ. Красивых, чувственных, мягких и не моих. Я все еще чувствую горький шоколад его поцелуя. – Привет, Мадж, – он нарушает тишину первым. – Как дела? – Все замечательно, – если я вижу тебя, даже смерть замечательна. – Это тебе, – и он протягивает мне половину первых весенних цветов, – мне становится жарко: неужели он помнит о своем обещании? – А это для Руты. Она ведь еще не видела подснежников, – и отдает остальное Китнисс. – Спасибо, – шепчу одними губами и прижимаю к груди только что подаренный букетик простеньких цветочков. Они мое величайшее сокровище. – До встречи, Китнисс. Я зайду завтра. Бегу домой, боясь растрясти цветы. Вода, ваза, солнце, а потом я их засушу, и они будут со мной вечность. Любуюсь его подарком, рассматривая каждый лепесток. Мне горько оттого, что он пришел к Китнисс. Мне сладко оттого, что я видела его, что говорила с ним. Я злюсь, потому что не получила никаких доказательств. Гейл бывает у Китнисс. Бывает, похоже, каждое воскресенье и, наверное, даже по вечерам в определенные будни, не зря же она назвала мне дни, когда к ней можно заходить, но в остальном все по-прежнему. Почему Гейл так отчаянно ищет общества этой девочки? Его она дочь или нет? Что им движет? Зов крови или чувство долга? Для нее он собирал подснежники, а я лишь попала под руку, и он дал мне часть весенних цветов из вежливости… Тысячи вопросов не дают мне покоя, и я могу получить их только из уст Китнисс, Пита или Гейла, но не один из них, конечно, не скажет мне того, что не будет выгодно ему, а я продолжу жить подобно слепому котенку…Однако идти в дом Мелларков я не решаюсь, так новая неделя прощается со мной навсегда. Все идет своим чередом: путаница, недомолвки, страхи, уроки, сомнения, пока однажды вечером старый фильм о любви резко не прерывается срочным заявлением Президента Сноу. Он напоминает всем, что Жатвы этим летом не будет. Все нынешние трибуты были выбраны еще в прошлом году – это Победители прошлых лет. Квартальная Бойня состоится в любом случае. Но вдруг, словно гром гремит среди ясного неба. Сноу пропадает с экранов, как будто все телевидение переключили на другую волну. Вместо главы страны с экрана смотрит женщина лет пятидесяти с красиво уложенными, немного седыми волосами. – Жители Панема! – говорит она твердым решительным голосом. – До каких пор вы будете терпеть всю эту тиранию и беззаконие? Сколько еще людей умрет от голода и тяжкого труда, сколько детей убьют друг друга на Голодных играх, пока высшая знать Капитолия будет наслаждаться жизнью? Народ в дистриктах должен восстать. Только война, только революция может что-то изменить в вашей жизни. Это говорю вам я, Альма Койн, президент Дистрикта 13. Всех, кто захочет присоединиться к повстанцам, я приму, дам пищу и кров, мои помощники научат их сражаться. Помните – от вас зависит счастье и безопасность ваших детей, потому что победа – личное дело каждого, – ее речь становится яркой, но недолгой. Сноу возвращает внимание телезрителей: – За подстрекательство, мятежи, помощь повстанцам – смерть! – говорит он и пропадает. Оглядываюсь вокруг: мама плачет, Мэри кусает истерзанные губы, отец обхватывает голову руками, я боюсь даже пошевелиться. Кажется, папа был прав: Терри решил забрать к себе всех. – Иди спать, Мадж, – голос у мамы тихий, но не терпящий возражений. – Но лекарства! – Я справлюсь, иди. Медленно поднимаюсь и иду наверх. Мысли путаются. Я не могу понять, что произошло, но, кажется, что-то страшное. Значит, он действительно существует, и Гейл был прав. Что будет с папой? Что будет со всеми нами? Я ворочаюсь в кровати, пытаясь найти хоть на чуточку положительный исход. Нет, нам ничего не будет. Папа ни в чем не виноват. В груди начинает щемить. Я приподнимаюсь и на цыпочках иду в кабинет. Мне нужно спросить. Папа все всегда знает. Из-под двери кабинета как всегда видна узенькая оранжевая полоска света, но звенящей тишины нет. Я приоткрываю дверь, создав маленькую щелочку, и становлюсь свидетельницей тихого надтреснутого разговора родителей: – Это ты связался с ними? – мама говорит глухим сдавленным голосом. Простужена или долго и громко плакала? – Ты же сама просила об этом, – папа разводит руками, подняв глаза к потолку. – Я думаю, они давно ждали чего-то подобного. – Интересно, почему ты послушался сейчас? – мама усмехается. – Что будет дальше? – Часть шахтеров уйдет, приняв призыв. – Когда? – Часов в пять за ними прилетит планолет. – А ты? – Я не могу оставить тебя и Мадж. Если Капитолий узнает… – Он все равно узнает, – мама трясет головой, стряхивая слезинки. – Этот парень тоже уйдет? – Он будет в первых рядах. Он был у меня в мэрии несколько дней назад, просил попытаться. Разговор с ним стал последней каплей. – Что будет, если он не вернется? – папа пожимает плечами. Он считает такой исход наилучшим. Его родительской любви нет конца! Таким образом, он защищает меня. Защищает меня от чар Гейла. И опять ошибается.Как же мне хочется зайти в комнату и высказать ему все. Отец, должно быть, решил, что делает благое дело. Чудно! Что может быть лучше, чем развязать революцию и гражданскую войну только ради того, чтобы отдалить Хоторна от меня? Но мне наплевать! Его дело! Главное, остановить Гейла. Любой ценой. Пусть останется в дистрикте. Пусть живет! Он должен остаться! Нужно сейчас же идти к нему. Идти и запретить даже думать о тринадцатом. Но… Меня он слушать не станет. Не меня, но Китнисс. Китнисс он послушает. Значит, нужно сообщить ей. Ведь она ничего не знает. Скорее. Китнисс мне поможет! Я набрасываю пальто прямо поверх ночной рубашки и бегу по известной дороге. Лишь бы успеть, и лишь бы она меня поняла. Спасти Гейла от этого всепоглощающего огня революции. Я вижу знакомый дом, наполовину скрытый сумерками, останавливаюсь на мгновение, чтоб перевести дыхание, но отчаянный шепот бывшей подруги почти сбивает меня с ног. Что она может делать на улице в такой час? − Гейл, не уходи, не нужно. Останься со мной и Рутой. Хочешь, я вернусь в Шлак, и объявлю всем, что она твоя дочь? − Ах, Кискисс, ты сама не знаешь, что говоришь. Нельзя, нельзя, иначе, он всех убьет, – Охотник отвечает ей нежным и ласковым голосом. Со мной он никогда так не говорил. − А если ты не вернешься? Как я буду жить? − А ты верь в меня, Китнисс. Ты хочешь, чтобы я вернулся? − Больше всего на свете. − Тогда попроси. Нет, лучше потребуй. Заставь пообещать. − Вернись ко мне, Гейл Хоторн! Вернись! − Тогда я обещаю, я вернусь и заберу тебя и Руту. Ты будешь ждать меня, Китнисс? Ответ мне не важен, теперь я знаю: уход Гейла на войну – не самое страшное, ибо беда никогда не приходит одна.