Алмаз твоих драгоценных глаз

‒ Наверное, мне никогда не научиться этому, ‒ с грустью говорю я, глядя, как еще одна стрела пролетает мимо дерева, стоящего в двадцати метрах от меня. ‒ Ничего, ‒ ободряет меня Китнисс, ‒ вот вернусь из Тура Победителей, и еще потренируемся. Будем стрелять из лука и играть на фортепьяно. ‒ Обязательно, ‒ улыбаюсь я. ‒ Мой музыкальный инструмент в твоем распоряжении, лишь бы у мамы хоть немного прошли мигрени. ‒ Вот бы свозить ее в Капитолий. Там вылечат, глазом моргнуть не успеешь. ‒ Ты права, ‒ вздыхаю я. ‒ Но в Капитолии делать нечего без специального приглашения. ‒ Выходит, и мэры могут не все? ‒ удивляется Китнисс. ‒ Выходит, ‒ пожимая плечами, соглашаюсь я, но развивать эту тему мне не хочется, поэтому я перевожу разговор в другое русло. ‒ Не всем везет как тебе. А ты уже послезавтра отправишься в поездку. ‒ Да уж, ‒ без всякого энтузиазма соглашается она. ‒ Непонятно, каким образом полгода пролетело. ‒ Зато с Питом! ‒ Только это и радует. Какой подарок тебе привезти? ‒ Никакой! ‒ качаю головой я. ‒ У меня все есть, ‒ ну, или почти все, а ключи к сердцу Гейла в Капитолии явно не продаются. – Ладно, пойдем, проверим ловушки Гейла: нужно забрать добычу и расставить новые силки, потом перед Туром еще раз заберу. Гейл по-прежнему отказывается брать у Китнисс деньги, позволяя приносить в его дом только пойманные дары леса, подарки из Капитолия ему не нужны, и такая принципиальность радует меня и огорчает одновременно. Гейл ненавидит ходить в должниках, а трофеями с охоты Китнисс вроде как возвращает ему долг, ведь Хоторн помогал ее семье во время игр. – Ух, ты! Целых два кролика! – улыбаюсь я, глядя на то, как Китнисс распутывает хитроумную ловушку. Все-таки силки у Гейла ‒ настоящее произведение искусства. Какие же у него ловкие и мудрые пальцы, раз создают такое! И как тонко он чувствует нужную высоту: и хищникам до добычи не добраться, и мясо не загниет. ‒ А когда ты уедешь, кто будет забирать тушки животных? ‒ Не знаю, ‒ пожимает плечами подруга, хмурясь. ‒ Придется Гейлу ходить по ночам, либо Рори посылать ‒ Может, и не придется, ‒ проносится у меня в голове шальная мысль, и я улыбаюсь ей довольной улыбкой. ‒ Ладно, идем к Хейзел. Мама Гейла встречает нас на пороге и долго благодарит Китнисс, не сводя с меня внимательных глаз, словно оценивая. Я поеживаюсь, переминаясь с ноги на ногу. ‒ Миссис Хоторн, Вы меня не помните? Я приходила к Прим и ее маме, когда Китнисс была на играх, ‒ поясняю я. ‒ Припоминаю, ‒ отзывается женщина, а малышка Пози, выглядывая из-за ее юбки, чуть заметно машет мне рукой. Попрощавшись с семьей Гейла, мы с Китнисс расходимся по домам. К себе я иду неторопливой походкой. В дистрикте что-то творится, никак не могу понять что, но определенные изменения точно есть. Папа что-то скрывает, закрываясь ото всех в своем кабинете на ключ, и все время смотрит телевизор и специальные, доступные только ему каналы. О том разговоре, который я подслушала несколько недель назад, не распространяется, усиленно делая вид, что мне показалось, Мэри молчит, как рыба, но я уверена, что ей что-то известно. Китнисс с Питом должны уехать послезавтра ‒ мне грустно и одновременно радостно от размышлений об этом. С одной стороны без подруги я буду чувствовать себя одинокой, а с другой ‒ по воскресеньям в лесу будет теперь только Гейл. Я не говорила с ним уже несколько месяцев, и до сумасшествия хочу увидеть его глаза цвета грозового неба и мягкую приветливую улыбку. В день Х я решаюсь попрощаться с Китнисс заранее, и наедине пожелать ей удачной поездки, но прямо напротив ее дома замечаю невысокого невзрачного полноватого человека, выходящего из служебной машины с тонированными стеклами. Ошибки быть не может. Я слишком много раз видела его по телевизору и в своих снах. Это президент Сноу. Что он забыл в Дистрикте-12, да еще и рядом с домом Победительницы Семьдесят Четвертых Голодны Игр? Может быть, такая традиция есть: президент наставляет нового Победителя перед Туром, просто я не знаю, ведь на моем веку двенадцатый дистрикт не выигрывал. А может, этот всемогущий человек приехал в такую даль специально ради моей подруги. Что же такое происходит в самом деле? Страшно, страшно думать обо всем этом… На всякий случай возвращаюсь домой и не высовываю носа до назначенного часа прощания. Папе о приезде Сноу не говорю: не за чем ему знать и волноваться. Скорее всего, мои догадки окажутся бурей в стакане воды, и я зря нагнетаю обстановку. В два часа по полудню предпринимаю еще одну попытку проводить нынешних Победителей и опаздываю… Куча телевизионщиков уже раскинули свои шатры и установили дюжину камер, чтобы снять «несчастных влюбленных» со всех ракурсов. Меня не пускают дальше вывески «Деревня Победителей». Огорчаюсь второй раз за день и иду на площадь смотреть на Эвердин и Мелларка по огромному телевизору. Прощание удается на славу. Китнисс, одетая в шикарную шубу из белого горностая и меховые наушники, напоминает Снежную Королеву, величественную, гордую и прекрасную. Пит, бегущий к ней на встречу, элегантен и сдержан в своем черном пальто с отложным воротником и белоснежным шарфом. Он подхватывает возлюбленную на руки, но не удерживает равновесие и падает в ближайший сугроб. Влюбленные целуются, валясь в снегу, смеются и выглядят вполне счастливыми. Как здорово, что они помирились, пусть больше никогда не ссорятся и всегда будут вместе! Через несколько минут они садятся в машину и уезжают в трехнедельное турне по одиннадцати дистриктам и на праздничный банкет в Капитолий, я же остаюсь в двенадцатом ждать воскресенья. В назначенный день еще затемно я выхожу из дома. Забор, решетка, кусты, припорошенные снегом, и я снова в лесу. Первый раз здесь одна, без Китнисс. Пьянящие чувства безграничной свободы и трепета охватывают мое тело. В лесу ухает сова, где-то вдалеке стучит по дереву дятел. Стройные березы покачиваются на ветру, прикрывая голые ветки белоснежными вуалями. Наслаждаясь этой красотой и широко разведя руки в стороны, я, не видя дороги, мчусь вглубь леса, даже не пытаясь затормозить. Я хочу видеть Гейла. Хочу говорить с ним, слышать его голос и любоваться его глазами. Интересно, а где он? Страшная истина снежной лавиной обрушивается на мое сознание. Я знаю только одну несложную тропу, а он может быть где угодно. Китнисс никогда не показывала место их встречи, и я всего пару раз видела его ловушки, и не запомнила, где он их расставляет, и, кажется, огненная девушка упоминала, что каждую неделю он меняет места своей охоты. Почему же я не подумала обо всем этом раньше? Нужно было договориться о встрече заранее, дождаться его у входа в лес. Только бы он вряд ли согласился… И как же я найду его теперь? Хожу вдоль деревьев, пытаясь отыскать протоптанные дорожки. Все без толку. Снег давно завалил его вчерашние или позавчерашние следы, занимаясь точно также теперь моими. В центре леса все деревья одинаковые, ориентиров нет, или я просто их не знаю и не хочу замечать. Через час я уже даже представить не могу, где я нахожусь, и где та тропа, которая ведет к дому. Ноги окончательно окоченели, шерстяные варежки где-то потерялись, и, должно быть, какая-то шустрая ворона прихватила их в свое гнездо. Слезы душат мое горло, грозясь пролиться, глаза щиплет от жалости к себе. Я не знаю, где дом. Я заблудилась. ‒ Помогите, помогите мне, ‒ шепчу я, прислонившись к толстой березе и прижав окоченевшие пальцы к губам, пытаясь согреть их дыханием. Страх заполняет мое сердце. Как мне теперь выбраться? ‒ Помогите, ‒ на этот раз кричу я, не сдерживая рыданий. – Видимо, дела у мэра Андерси совсем плохи, раз его дочка промышляет в лесу, – внезапно раздается тихий голос прямо над моим ухом. Я вскрикиваю и резко оборачиваюсь. Глаза высыхают мгновенно, а ликующее сердце начинает, как бешеная птица в клетке, колотиться внутри, пытаясь выбраться наружу. Гейл… Одетый в длинную кожаную куртку и высокие сапоги с раскрасневшемся от мороза лицом с чуть насмешливой улыбкой и луком, перекинутым через левое плечо, напоминает мне древнее скандинавское божество, спустившееся с небес, чтобы вытащить меня из чудовищных лап холодной смерти. ‒ Гейл! Гейл, ‒ визжу я от радости, смеясь, плача и пританцовывая на месте. Меня больше не беспокоят озябшие ноги и потеря перчаток, сейчас важно только одно: он здесь, он рядом, и он меня не оставит. ‒ Не кричи! ‒ жестко останавливает меня он, а я сжимаю заледеневшие пальцы в кулаки, до боли вонзая ногти в кожу, лишь бы не броситься его обнимать. ‒ Ты и так распугала всю дичь. Теперь понятно, почему в лесу тихо как на кладбище. ‒ Ой, прости, ‒ начинаю было я и замечаю у него за спиной рюкзак, наполовину наполненный чем-то. ‒ Это из силков, которые поставила Китнисс перед уходом, ‒ объясняет Охотник, заметив мой недоумевающий взгляд. ‒ Кто показал тебе лаз? ‒ Что? ‒ не понимаю я. ‒ Это Китнисс показала тебе дорогу в лес? ‒ Да. Мы раз шесть ходили. Она тебе не рассказывала? ‒ Не рассказывала. Скажи мне она об этом, и вам обеим бы не поздоровилось. Это слишком опасно. ‒ О, Гейл, ‒ мое сердце затопляет нежность. ‒ Я была очень осторожна, внимательно смотрела, чтобы поблизости не было миротворцев, да и других людей тоже, и прислушивалась, не идет ли ток по ограждению. ‒ Да причем тут ты?! ‒ неожиданно взрывается он, ‒ Папочка все равно тебя прикроет, ‒ серые глаза превращаются в узкие щелочки. ‒ ТЕБЕ здесь не место. Городским в лесу делать нечего! Какого черта вы сюда все таскаетесь? ‒ Все? ‒ робко начинаю я. ‒ А кроме меня кто-то из города еще ходит? ‒ А вот это надо у Китнисс спросить. Чего это она так раздобрилась, что начала в лес водить, как на экскурсию? ‒ Понятно. ‒ Что тебе понятно? ‒ все больше распаляется Гейл. ‒ Ничего не непонятно. Ничегошеньки. Не смей больше сюда ходить и создавать лишний шум. ‒ Вообще-то лес общий. ‒ Вообще-то нет, ‒ язвит он. ‒ Раньше вы и носа сюда показывать боялись, а теперь что? ‒ Так ты его своим считаешь? ‒ в ответ на его злобу я тоже злюсь. ‒ Потому что он мой. Я ходил сюда еще ребенком. Этот лес мой и Китнисс! Слезы опять наворачиваются на глаза, и так обидно становится. Вот почему несколько месяцев назад в городе он был совершенно другим человеком? Почему, почему сейчас так изменился? ‒ Ладно, я пойду, пожалуй. Оставайся в СВОЕМ ЛЕСУ! ‒ говорю я и разворачиваюсь в противоположном направлении, но он успевает схватить меня за руку. ‒ Ты хоть идти-то знаешь куда? ‒ Разберусь, ‒ огрызаюсь я и выдергиваю руку. ‒ Ну, тогда пока, фея. Весной встретимся, ‒ в серых глазах начиняют плясать бесенята. ‒ Авось узнаешь, какова на вкус древесная кора. ‒ Значит, отныне буду лесной феей. Тебе-то что? ‒ Да то, что ты в двух соснах заблудилась, кругами несколько часов ходила, а сейчас из себя матерого следопыта изображаешь? Зачем ты вообще сюда сегодня явилась? Ладно, с Китнисс, но одна. Что бы ты делала, если бы я на тебя не наткнулся? ‒ Умерла бы, ‒ хочется сказать мне, но я решаюсь ответить на другой вопрос. ‒ Я хотела помочь. Китнисс забирала добычу из ловушек, чтобы мясо не протухло раньше времени, ты ведь из-за работы в шахте не можешь каждый день в лесу бывать, и дичь может испортиться. ‒ Ты вообще ничего не понимаешь? ‒ он качает головой, словно не может поверить в то, что я только что сказала. ‒ Твоя помощь здесь не нужна! Это делает Китнисс: только ей я доверяю, а пока ее нет, я справлюсь один! Не нужна. Вот и все. Правда медленно, словно тягучая лава, доходит до моего сознания. Он доверяет только ей. Гейл любит Китнисс! Все куда проще, чем я думала. Я ему не нужна, ему нужна она, а я вторглась в святая святых – в лес, который принадлежит только им двоим. Вот почему он злится. Он думает, что она могла приводить сюда Пита. Могла ли? Какая разница? Гейл все равно уже ревнует, потому что он любит Китнисс. Теперь я знаю. Знаю то, во что так старательно не хотела верить. Сердце разбивается на тысячу осколков. Больно. Больнее, чем тогда, когда я ободрала колени. Сейчас с меня как будто целиком кожу содрали, а в кровоточащее мясо еще и кучу кинжалов загнали. Гейл любит мою лучшую подругу… Любит свою двоюродную сестру. Впрочем, чего удивляться? До темных времен такие браки не были редкостью. Кузены часто женились на кузинах, чтобы избежать кровосмешения… ‒Эй, фея, ты живая? ‒ раздается откуда-то издалека почти успокоившийся голос. Я поднимаю глаза и замечаю Гейла, по-прежнему стоящего рядом. Почему он не ушел? ‒ Обиделась, да? Чего ревешь - то? Слезы и, правда, бегут из моих глаз и тут же застывают от холода, превращаясь в ледышки и царапая кожу. Неважно. Мне хочется бежать. Бежать далеко в лес. Остаться в нем и умереть от холода и голода. Может, быть тогда он поймет… ‒ Просто я замерзла. Из-за холода слезы и бегут, ‒ звучит мой хриплый лживый голос. ‒ Понятно, значит, сейчас пойдем домой. Не хочу, чтобы на моей совести была твоя пневмония. Мы молча выходим из лесу, и я иду так быстро, как только могу, временами переходя на бег, не желая оставаться рядом с ним лишние минуты. Гейл хмурится, ему как будто даже не по себе от тех слов, что он наговорил. Несколько раз он даже пытается извиниться, но я стараюсь не смотреть в его сторону. То, о чем он промолчал гораздо хуже произнесенных слов. Гейл любит Китнисс. Любит Китнисс. У забора он опять что-то пробует сказать мне, но я уношусь вперед в город, не найдя в себе сил и желания его слушать. Он любит Китнисс. Добравшись до дома, я сбрасываю с себя обледеневшие вещи и падаю на кровать, забравшись под шерстяное одеяло. Жить не хочется. Так долго сдерживаемые рыдания прорываются со страшной силой. Плачу несколько часов, не желая останавливаться. Я Мадж Андерси. Мне семнадцать лет. Я живу в Дистрикте-12, мэром которого является мой отец. Последние три года я люблю Гейла Хоторна. Я люблю человека, который никогда не взглянет в мою сторону, потому что любит мою лучшую подругу. Мэри кружит вокруг меня, пытаясь узнать, что случилось, приносит мне чай с медом и гладит по голове, мама, превозмогая боль, приходит в мою комнату и поет старую колыбельную. Слезы перестают течь, рыдания заканчиваются, но израненная душа откликается на все вопросы дикой болью. Я не сплю всю ночь, а на утро разбитая и утомленная иду в школу. Уроки больше не вызывают во мне интереса, моя жизнь кончена, и мне все равно, чему равна сумма бесконечно убывающей прогрессии. В дневнике у меня впервые появляются тройки, и учителя проводят со мной воспитательные беседы. Я не спорю, просто слушаю, думая о том, что Гейл любит Китнисс. Папа отвлекается от своих дел, желая помочь мне с домашними заданиями. Я не гоню его, пусть думает, что я просто не понимаю тему. Мэри больше ничего не пытается спрашивать, и даже не качает головой по поводу того, что я сильно похудела и стала похожей на скелет. ‒ Мадж, иди-ка сюда, посмотри со мной телевизор, ‒ спустя две недели после отъезда Китнисс говорит мне мама, глядя, как я смотрю в окно на одинокую Луну. Я оглядываюсь и замечаю Пита, приклонившего одно колено и держащего в руках коробочку с обручальным кольцом, а над ним, прижав ладони к лицу, стоит улыбающаяся Китнисс с глазами, полными счастливых слез. И тут мне вдруг становится легче. Гейл любит Китнисс, но она его не любит. Конечно, не любит, иначе бы она не согласилась выйти замуж за Пита. Еще через неделю папа в нашем особняке дает грандиозный бал в честь вернувшихся Победителей. Я рада их возвращению и тому, что могу без ненависти смотреть в глаза своей подруге: она не виновата в том, что ее любит человек, в которого влюблена я. ‒ Поздравляю с помолвкой, ‒ говорю я Питу, обнимающему Китнисс за талию. ‒ Желаю счастья. ‒ Спасибо, ‒ благодарит он и целует невесту страстным поцелуем. ‒ А ты теперь настоящая капитолийская дама, ‒ произношу, рассматривая шикарное переливающееся синее платье Победительницы. ‒ Да уж, ‒ краснея, отзывается она, ‒ Вплоть до брошки! Благодаря тебе в Капитолии сойки-пересмешницы стали последним писком столичной моды. Хочешь, верну? ‒ Не глупи, подарки не возвращают. ‒ Я вот все думаю, почему именно сойка? После всего, что натворили говоруны во время бунта. ‒ Сойки-пересмешницы ‒ не оружие, - возражаю я. ‒ Это просто певчие птички. ‒ Ага, наверное, ‒ соглашается Китнисс как-то слишком быстро, а Пит, едва качая головой, нервно сглатывает. Праздник проходит шумно и весело, но я все равно мечтаю о том, чтобы он поскорее закончился. Мне в последнее время совсем не хочется веселиться, и телевизионщики, снимающие все кругом, сильно действуют нам с мамой на нервы. Вечером, лежа в кровати, засыпаю только с одной мыслью: «Завтра я больше не буду думать о Гейле». Утром Мэри тянет меня с собой за покупками, считая, что я слишком много сижу дома, и совсем перестала дышать свежим воздухом. Я нехотя соглашаюсь, хотя бы мистера Мелларка навещу и поздравлю его с помолвкой сына. В пекарне как всегда много народа, все суетятся и толкаются, и до меня незатейливо долетают обрывки фраз: ‒ Срам какой! ‒ ноет ворчливый голос какой-то женщины из Шлака. ‒ Мой старик рассказывал мне, что слышал от машиниста, будто бы парень у нее в купе все ночи проводил. ‒ Ну, и что такого? ‒ вторит ей собеседница. ‒ Дело молодое. Они помолвлены. Через пару месяцев поженятся. Подумаешь… Сердце почему-то ликует. Пит ночевал у Китнисс, и они там явно не в шашки играли и не просто спали в обнимку, а, значит, она его любит, действительно любит, в другом случае она бы не позволила. Хотя меня это уже не касается, мне это с Гейлом никак не поможет. Купив хлеб, мы выходим из пекарни и слышим чьи-то крики. Сердце болезненно сжимается, как будто предчувствует что-то нехорошее. Странно к чему бы это? А удары хлыста и стоны становятся все громче. ‒ Господи, неужели опять началось? ‒ приложив руку к губам, восклицает Мэри. ‒ Что началось? ‒ не понимаю я. Она не отвечает, просто тянет меня к площади около Дворца Правосудия. Я оббегаю толпу и замечаю в самом центре площади деревянный столб и Гейла, привязанного к нему за руки…