Как розу ты не назови...

Данный текст порочит дело Света.

Ночной дозор.

Данный текст порочит дело Тьмы.

Дневной дозор.

Данный текст справедлив к обоим Дозорам.

Инквизиция.

"... В своем несчастье одному я рад - Что ты - мой грех, и ты - мой вечный Ад" Шекспир сонет 141.

***

      - Дурак ты, Игорёша… - и имя тянет так, будто смакует. Издевается. - Вот как есть – дурак. Правильный ты очень.       - А это плохо?       - Да нет, - жмет плечами, в глаза не смотрит. Только курит как не в себя. Всю кухню уже прокоптила. Кольцами плавает сизый дым, вьется, подлость такая, удавкой, шею захлестывает.       - Может и неплохо, - как-то так получилось, что отвечает раз в сигарету. Медленно отвечает. С ленцой, с неохотой. Будто себе признается. А может и правда – себе. И тушит окурок яростно. Как будто в морду Завулону вкручивает. И глаза уставшие, больные. Ей не идет.       - А ведь мог бы жить и жить, - опять затягивается, - Надю воспитывать.       - Она хорошая девочка, - иногда хочется, чтобы на этой кухне был еще кто-то живой. Кот, отражение, тень. Да хоть кактус в горшке.       - Я и не спорю, - а пальцы все равно трясутся. Видно. - Все хорошие, - смеется. Смех тоже нервный, больной. Лишь бы не истерика. Хотя, наверное, было бы неплохо. Лишь бы не это тухлое болото.       - Даже Завулон? – ну хоть ненависть в ней осталась.       - Он особенно.       - Почему?       - Ты.       - Оптимистка.       - Дурак ты, Теплов, - уже разнообразие.       - Знаю.       Фонарь за окном никогда не меняется. И дымные удавки на полу - тоже. Хоть что-то здесь постоянное. Передергивает плечами. Замерзла. Ну да, за оконным стеклом - ноябрь, отопление так и не дали, а она в купальнике.       - Хочешь плед?       - У нас его нет.       - Чаю?       Смеется. Тушит сигарету, едва дотлевшую до половины. Поджигает. Не затягивается, просто смотрит на уголь. Руки греет. Пальцы почти белые.       - Смертникам чай не положен. Нецелевой расход ресурсов.       Пепел падает на пол и разлетается хлопьями грязно-серого московского снега. Дым смыкается над ними, как синий мох над кровью. Как вода над утопленником. Как что-то оттуда, из прошлого. Из жизни. Смотрит туда же. И улыбается. Все помнит. Такое не забудешь, даже если очень сильно захотеть. Свет из окна запинается о сигаретный дым, как питерский алкоголик.       - Не получается у нас разговоров о вечном, да?       - У нас вообще ничего не получается. Все неправильно.       - А как правильно?       - А черт его знает. Знала бы, в Ночном бы Дозоре была. Да и вообще. Ночной Дозор, Дневной, какая разница? – досадливо машет рукой. Дым тянется за ней, как живой, разумный. Ластится, теплом обволакивает, - Цели – одни, методы то же, да и людская гнильца один черт та же.       - Ну не скажи.       - Да ладно тебе. Что сейчас-то уж отнекиваться. Знаем мы эти ваши… Допустимые потери, - опять смеется, - Жестокие вы. И жестокосердные.       - Можно подумать вы – белые и пушистые.       - Да, и мы не мальчики-зайчики. Но хоть гаже чем есть, людям не делаем. Как волки.       - А мы тогда кто? Овцы?       - Не-а. Козы. Такие же упрямые.       - И чем же плохо?       - Ну как, чем? Если расплодитесь, всю Москву вытопчете, как старое пастбище, - молчит. Долго молчит. Почти три сигареты, - Да и на том слое дерьма, что после вас остается, потом даже крапива не растет, уж прости.       - Ну да. А еще мы людей не убиваем.       Вот теперь смеется по-настоящему. Истерически, взахлеб, тыльной стороной ладони вытирает едкие, злые слезы.       - Стрелки переводишь, да, Игорёша? – опять издевается, пальцем грозит, а рука-то трясется, как у старухи, - А кто невинного пацана угробил, а? Пока опасную ведьму «ликвидировал»?       - Ниже пояса не бей.       - Согласна, это было подло. Простишь?       - Да что уж там. Было и прошло. Перегорело. А вот первое время мучился, да.       - И мне-то хоть не ври, Игорёш. Можно подумать, у вас нет ритуалов с жертвоприношениями, да и «случайных» у вас после операций не меньше. С той только разницей, что мы убиваем быстро, без мучений. Для нас жизнь важна, кровь. Душа же – пусть ее, в Рай упорхнула и нежится там. А вы сначала все нутро у человека вынете, заставите добровольно, во имя гипотетического «всеобщего блага» от всего отказаться, от семьи, от себя, через сумрак живьем протащите, судьбу прополощете, как бельишко на речке и всего-то. А потом пусть живет. Что останется. Если останется. Даже выбора не предоставляете. Да и Силы с этого – пшик.       - Злая ты, Алиса.       - Потому и в Дневном. Была.       Ну вот как с ней разговаривать? Ведьма, она и в Аду ведьма, что с нее взять.       - Гесер как-то говорил, что мы все получаем того, чего заслуживаем. Не больше и не меньше. Не знаю, к чему я это вспомнил.       - Зато я знаю.       - Расскажешь?       - Может быть. Когда-нибудь.       …       - Сколько мы уже здесь?       - Долго.       - Пару минут?       - Ага.       В вентиляции воет ветер.