Пари во время сиесты

      Те несколько дней, которые оставались до финала Чемпионата Европы на Стад де Франс, Ханна провела в легком полубреду и с несколько повышенной температурой. Связаны эти явления не были, однако Макклейн уж очень хотелось свое недомогание списать на простуду. Но, как бы ловко и долго Ханна ни занималась самообманом, рациональная ее часть вполне ясно осознавала: ужасное состояние вызвано несостоявшейся встречей с Антуаном. Мысль о том, что предстояло вновь увидеть его, ко всему прочему, добавляла еще и озноб, какой бывает в том случае, когда уж слишком сильно чего-то боишься. Стоило признать, что девушка и впрямь боялась матча в Сан-Дени. Чем судьба не шутит, думала она, просматривая ленты новостей при помощи ноутбука, в которой одна из трех статей несомненно содержала в себе фотографии сборной Франции. Ханна закашлялась и закрыла рот ладонью, морщась от неприятного раздражения в горле. — Ханни, ты как? — в гостиную, держа в одной руке кружку с дымящимся какао, а в другой — несколько упаковок разного рода таблеток, прошел Вэлеско и сел на заправленный диван возле ног Ханны, закутанных в плед. — Как видишь, — прохрипела она и прикусила губу, в который раз мысленно обвиняя ледяной воздух на Велодроме. В день игры Франции против Германии хоть и было, вне всякого сомнения, очень жарко, кондиционеры тоже работали исправно, понижая температуру в самом помещении. Неудивительно, что Макклейн от таких перепадов простудилась. — Бывало и лучше, но я не умру. Наверное. Ну, точно не сегодня. — Прекрати, — махнул рукой Мартинес, и девушка заметила, как ярко проступили на его коже фиолетовые круги под глазами. Внезапно стало жаль Вэлеско: Ханна осознала, что тот все эти несколько дней, что у Макклейн держалась высокая температура, практически не спал, то и дело проверяя, спала ли та хоть на одну десятую градуса. Он ведь и правда о ней заботился, настойчиво твердило что-то внутри Ханны, а она… Впрочем, девушка причину предполагала, однако еще в Мадриде дала ясно понять Мартинесу, что кем-то большим, чем просто друзья, они никогда не станут. Так что, формально, ее вины нет ни в чем. Но, повторила Макклейн про себя, и впрямь только «формально». — Еще пару дней отлежишься, попьешь лекарства, и будешь как новенькая. Я вот тебе принес противо… — Стой, — прервала его девушка, выставив вперед ладонь. — Какую пару дней? Сегодня финал в Сен-Дени, играет… твоя Португалия любимая. Я думала, мы поедем. — И куда ты в таком состоянии собралась? — тяжело вздохнул Вэлеско, отводя взгляд.       Ханне стало вдруг стыдно и неловко. Ладно бы заболеть, например, сегодня вечером, после матча, когда Чемпионат Европы официально завершится, или через неделю. Но ведь простуда подкосила ее именно в тот момент, когда следовало быть бодрой и здоровой. Возможно, промелькнула в голове Ханны мысль, это был ненавязчивый знак со стороны Вселенной или каких-то там высших сил, которые призывали ее не идти на матч. Однако отчего-то Макклейн хотела — и ужасалась этому жгучему желанию внутри себя — оказаться сегодня на стадионе Стад де Франс. Хотела посмотреть этот матч. Хотела увидеть Антуана на футбольном поле, возможно, в последний раз в своей жизни. — На футбол собралась, — усмехнулась Ханна. Молодой человек вскинул густые брови, сдерживая насмешливую улыбку. — Что? — Ты и футбол — вещи несовместимые, так что аргумент не засчитан, да и верится слабо. — Твои проблемы, Вэл. Выпью побольше таблеток и буду болеть. Ну, в смысле, — она смахнула со лба тонкую прядку влажных светлых волос. — Болеть за команду. За седьмой номер, кхм. — Да ну?       Голос ее едва слышен был даже в абсолютной тишине гостиной, поэтому Вэлеско слушал ее, едва склонившись над Макклейн. Сердце девушки болезненно сжалось, стоило ей взглянуть в серые глаза испанца. Он смотрел на нее… так. Два раза в своей жизни она видела подобный взгляд, два раза очень сильно ошибалась, падала, ломала внутренние стержни, крошила в пыль убеждения и глушила здравый смысл, ответно влюбляясь. Мартинес смотрел на Ханну совершенно по-особенному, и ей все никак не удавалось понять, что еще пряталось за его пылающей бликами светлых глаз влюбленностью. Все еще, правда, безответной. Ничто внутри девушки не трепетало, бабочки ребра не щекотали, губы не горели от желания поцеловать Вэлеско. Единственное, что чувствовала Макклейн, это беспомощность вперемешку со стыдом, потому что «бедный-бедный Вэлеско, неужели ты не видишь, что все это пустое?» Ханне хотелось видеть не его лицо, не его глаза и губы, а он все надеялся. Девушка, рвано выдохнув, отвернулась к спинке дивана. — Дай мне вздремнуть часик-другой, и буду как огурчик. Вот увидишь, — Ханна натянула на голову плед, пряча подрагивающие от досады ресницы. — Иди пока гладить футболку и рисовать на лице флаг.       Вэлеско не ответил. Ханна просто почувствовала, как он встал с дивана и ушел куда-то. В ванную или на кухню, в общем, было не так важно. Просто стало пусто: прохладный воздух в квартире остужал какао на журнальном столике, одиночество нещадно остужало сердце.

***

      Стадион горел сапфирами футболок-флагов-глаз, заполнялся французской речью и громкими песнями болельщиков, пестрил символикой «синих», поэтому те фанаты, что болели в этом матче за Португалию как-то несколько терялись в огромном индиго-массиве. Ханне, призналась она самой себе, где-то глубоко внутри это нравилось, но списать свое чувство она решила исключительно на любовь к синему цвету, а эмоции ее сейчас и вовсе были бесконтрольными под действием сильного жаропонижающего. Ему, к слову, стоило отдать должное — температуру сбил великолепно, а уж слабость в ногах и испарина на лбу всего-то были побочными эффектами, перетерпеть которые стоило только ради зрелищного матча.       Ханну даже не пугало воодушевление, с которым она на стадион чуть ли не ворвалась. Честное слово, будь у нее на это силы, она бы даже подпрыгивать на одной ножке начала от нетерпения в предвкушении финала. Но ноги не слушались, а потому она просто без умолку что-то быстро-быстро говорила Вэлеско так, что тот иногда даже не разбирал слов и принимался отвечать ей с той же скоростью на испанском. Театр абсурда, решила Ханна, но рассмеялась. Ей было легко, отчего-то даже слишком легко: шутить с Вэлеско, смеяться, радоваться с фанатами, обниматься то с португальскими болельщиками, то с французскими, принимать и допускать мысль о том, что внутри нее прямо сейчас что-то меняется. Или простуда так действует. — Ханна, ты помнишь, за кого ты болеешь? — весело спросил Мартинес, увидев, как Ханна увлеченно махала рукой французам, сидящим чуть впереди, на первом ряду. Те то и дело оборачивались и смотрели на нее, чрезмерно веселую, но в то же время падающую от усталости прямо на плечо Вэлеско. Девушка повела плечом, равнодушно взглянув на него из-под полуопущенных ресниц. Мартинес нахмурился, заметив, что глаза ее, при всей внешней — показной — улыбчивости, были невозможно пустыми. Стеклянными. Юноша положил ей ладонь на лоб. — Опять температура поднимается? — Нет, я просто… счастлива, наверное, — ответила она ему, прошептав фразу почти в ухо, чтобы уж точно услышал ее охрипший голос. — Своеобразные у тебя понятия о счастье, конечно, — он накинул на нее свою толстовку ярко-красного цвета и осторожно приобнял за плечи, придерживая так, чтобы девушка вдруг не упала. Он отчего-то испугался, что та может в любую секунду потерять сознание. — Может, поедем домой? — Издеваешься? Никуда я не уйду отсюда. — Ну да, — усмехнулся Вэл. — Ты же за седьмой номер болеть пришла, да? Можно уточнить, за который?       Ханна не ответила. Она посмотрела на своего соседа справа и мило улыбнулась, как оказалось, девушке, которая едва ли была старше них, облаченной как раз в синюю футболку с номером семь. Француженка ответила тем же на улыбку Ханны и протянула ей трехцветный мелок: таким обычно болельщики на щеках рисовали флаги. Макклейн с готовностью приняла его и крепко прижала к скуле. — Уточняю, — тихо-тихо отозвалась она, не уверенная даже в том, что Вэлеско ее услышал, и резко провела мелком вниз, оставляя на щеке синюю, белую и красную полоску. Она вернула соседке безделушку и устало посмотрела на Мартинеса, тут же вновь положив голову ему на плечо. — Ничего личного, честно, просто Португалию я не так сильно люблю.       Ничего личного, билось набатом в голове Ханны, выжигая любые посторонние мысли всю церемонию закрытия, вплоть до того момента, когда команды выходили на поле. Макклейн не пыталась отыскать взглядом Антуана — это получалось непроизвольно, уже автоматически ее глаза останавливались на знакомой шевелюре гречишно-медового цвета. Тем более с третьего ряда все видно было умопомрачительно хорошо. Так, что в очках можно было рассмотреть, как подрагивали его ресницы при каждом новом аккорде оглушительной марсельезы. Сердце трепетало, но подняться на ноги при исполнении официального гимна хозяйки Чемпионата Ханна смогла только при помощи Вэлеско: так сильно ее ноги ослабли. Какое-то слишком хорошее жаропонижающее оказалось.       От отрешенно-равнодушного состояния, с которым девушка наблюдала за исторической травмой Роналду и его горькими слезами, Макклейн перешла к последней степени нервозности. Сердце колотилось сильно-сильно, разгоняя кровь все быстрее, заставляя дышать чаще и иногда даже нетерпеливо шептать с французскими фанатами почти въевшееся в язык «allez-allez-allez!». Пару раз даже сидящая француженка хватала ее за руку, а Ханна сжимала хрупкую ладонь в ответ, ведь секунды — долгие, мучительные, беспощадные секунды матча медленно убивали тысячи собравшихся человек ожиданием хотя бы одной результативной атаки. Но девяносто минут истекали, а счет по-прежнему не открыла ни одна из команд. Удар — Уго Льорис отражает — другой удар — Руй Патрисиу не дает мячу залететь в ворота. И эта схема тянулась все девяносто минут к ряду. Хотелось ругаться на всех известных языках, — в том числе и повторять излюбленное что Вэлом, что Антуаном puta madre — но Макклейн кричалкой даже не могла поддержать команду синих, что уж говорить о выплеске эмоций таким образом.       Коллапс произошел ровно в ту секунду, когда рефери дал свисток, оповещающий о начале овер-тайма. Макклейн не выдержала и разрыдалась, подтянув колени к груди, едва только почувствовала, что слезы размывали аквагрим на щеке. Ханна, на самом деле. Даже не могла объяснить причину своих слез: просто, наверное, атмосфера давила. фанаты кричали, слабость ломала кости, а Гризманн смотрел на трибуны, ища поддержки зрителей. Ханна видела — не признавала, но отчетливо видела — беспомощно-синий взгляд, а потому захлебывалась рыданиями еще больше. Она чувствовала, что Вэлеско пытался ее успокоить, но…       Стадион взорвался. Антуан потерял мяч, и через девять секунд красные острова взметнулись горами ввысь, словно закрывая поникшее сапфировое море. И Макклейн, почувствовав, как соскочил со своего места Вэлеско, радостно восклицающий что-то на испанском, прыгающий на месте, взвыла, не издав при этом ни единого звука. Только хрипы вырвались из ее горла.       Как прошли оставшиеся десять минут, она помнила плохо. Размыто-слезно, больно, протяжно. Девушка прикусила фалангу указательного пальца, когда свист разлетелся по ревущему Стад де Франс. Ее темные глаза блестели от слез, словно зеркально отражая дрожащую синь взгляда Антуана.

***

      Французские игроки смотрели на свои серебряные медали, покидая стадион медленно, друг за другом, старясь словно за несколько метров обходить португальцев. Вэлеско, счастливо выдохнув, посмотрел на Ханну, лицо которой покрылось красноватыми пятнами, и улыбка его вмиг померкла. За своей радостью он, судя по всему, не заметил, что она рыдала долгое время, потому что умудрялась она делать это тихо, отворачиваясь и пряча лицо за волосами, под капюшоном худи Мартинеса. — Эй, Ханни, ты… плачешь? — Вэлеско прикусил изнутри щеку и едва удержался от того, чтобы не закатить глаза: вопрос прозвучал невозможно глупо. Увы, Мартинес понял это, только озвучив его. Она натянула мешковатую кофту до носа, опустив глаза, и, как показалось молодому человеку, утвердительно кивнула. Он, помедлив секунду-другую, положил ладонь ей на плечо, вновь сев рядом, чтобы не задерживать покидавших стадион зрителей. Девушка скосила глаза в его сторону и неуверенно посмотрела на лицо Мартнеса, будто бы… сожалея? Он уже ни в чем уверен не был, а потому судить не брался — просто едва приобнял ее за плечи. — Это из-за, ну, знаешь, седьмого номера? Приглянулась тебе не-звезда? — Глупости, — шепотом проговорила она и покачала головой, а потом резко перехватила руку Вэла, соскакивая с сидения. — Идем. — Да, только… я хотел спуститься ближе к полю, — неловко повел он плечом. — Извини, но сама понимаешь, как значима для меня эта победа.       Ханна задумалась. С одной стороны, разумеется, она и на километр бы к этому полю не приблизилась. Не потому что не любила футбол или не хотела видеть Гризманна. Скорее, она не смогла бы вынести той печали в его синих глазах, которые тускло блестели в ослепляющем свете Стад де Франс. Блики серебряной боли убивали: Ханне хотелось ладонь накрыть его глаза, только чтобы не видеть ее. А Вэлеско, тянув ее за собой к самой оградке, радовался. Сияя от счастья, обнимаясь с оставшимися на стадионе болельщиками Португалии, он, казалось, был настроен так решительно, что еще бы одна секунда бесконтрольных эмоций, и он сам выбежал бы на стадион обнимать того же Роналду пресловутого, Эдера или кого… — А Вы тоже чья-то… пара? — неожиданно решила осведомиться подошедшая со спины к Ханне девушка, с которой ей довелось сидеть рядом весь матч. Макклейн, признаться, могла ожидать любой вопрос, но только не этот. В конце концов, нет, ничьей парой она не была. Увы. Ханна, едва улыбнувшись, покачала головой. — Нет, а Вы? — Да, — кивнула она, и улыбка ее слегка померкла. — И мой молодой человек, кажется, сейчас нуждается в поддержке. — О, несомненно, — закивала головой Макклейн. И тут ее словно молнией ударило: если она «чья-то пара», которая просидела весь матч в футболке с седьмым номером, то… — Меня зовут Эрика, — она протянула Ханне ладонь, и Макклейн как-то тут же ее пожала, резко и крепко сжала тонкие пальцы девушки Антуана Гризманна. — А Вас зовут Ханна, я слышала. Прошу прощения, мне следует идти, но в любом случае, Ваша компания была очень приятна. Всего хорошего, Ханна.       Будто завороженная, девушка смотрела на то, как беспрепятственно Эрика прошла к полю и спустилась к Антуану. Тот быстро глянул на простирающую руки брюнетку и притянул ее к себе, крепко обняв. Неотрывно Ханна следила за тем, как его руки скользили по спине испанской красавицы, как он медленно целовал ее, щурясь, и как она что-то нежное шептала ему на ухо, успокаивающе поглаживая по спине. — Тошнит от них, не правда ли? — раздался за спиной незнакомый голос, и девушка, едва сглотнув подступивший к горлу ком обернулась. Позади нее стоял высокий темноволосый молодой человек, глаза которого Ханне казались донельзя знакомыми. Она прищурилась, пытаясь понять, где могла его видеть, и, видимо, тем самым рассмешила неожиданно появившегося собеседника. Он, едва улыбаясь, мягко ненавязчиво, даже слегка грустно, протянул ей широкую ладонь: — Мое имя Тео Гризманн, а Вы..?

***

no encuentro forma alguna de olvidarte porque seguir amándote es inevitable