Угол

***

Длинные ловкие пальцы привычно летали по клавиатуре, освещенную только лишь мерцанием экрана комнату наполнял нежный успокаивающий перестук клавиш ноутбука. То есть, он должен был быть успокаивающим. Ничерта подобного, на самом деле. Люсиэль кипел изнутри, как чертова вода в чертовой обшарпанной кастрюле, а кастрюли, когда в них выкипает вся жидкость, как известно, имеют свойство сгорать. В кастрюле Люсиэля воды осталось на самом донышке. Гори, гори ясно, чтобы не погасло~ С каждым часом успокаивающего стука клавиатуры его все чаще посещали мысли, за которые в католицизме по головке не гладят. Например, о том, что неплохо было бы перестать мучить несчастную кастрюлю и сжечь всю плиту разом к кошачьей матери. Попав в автокатастрофу, как вариант. Севен видел, как садится в машину, слышал приглушенный звук захлопывающейся дверцы (в груди сладко защемило), ощущал ладонями шершавую кожаную оплетку руля. Видел удаляющийся – вот этот вот, черт бы его побрал – дом в зеркале заднего вида, слышал мурлыканье мотора, ощущал податливое сопротивление педали газа через подошву ботинка. Видел обрыв и ослепительно синее небо впереди, слышал свой собственный счастливый смех, ощущал всем телом мимолетную и бесконечную невесомость, когда внутренности сжимаются так сладко-томительно, что п о с к о р е е б ы… Видел взметнувшиеся каштановые волосы теплого, вкусного цвета, темно-янтарные блестящие глаза, тонкие руки, взлетевшие к его, Севена, лицу, чтобы – обнять? Защитить?.. Стоп. Рука дрогнула, и в коде издевательски замаячила неверная цифра. Люсиэль с трудом сдержался, чтобы не вышвырнуть все вместе с проводами в недавно починенное окно. С какой, извините, радости, в его влажных мечтах о самоубийстве вдруг появляется она? Это в его планы определенно не входило. Ни в коем случае. Нет. Нетнетнет. Нет. Да. Последнее слово, как всегда, оставило за собой воображение, услужливо рисуя его, стискивающего нож, и ее напротив, как она мягко берет его руку с ножом своими изящными пальцами и подводит острие к своему горлу; как сглатывает, отчего по белой коже проходит волна, как облизывает розовым язычком пересохшие губы; как смотрит, улыбаясь и чуть склонив голову набок, и ради всего святого, уберите из ее глаз это безграничное тепло и нежность! В своем воображении он вырвал руку из ее хватки и выбросил нож, как что-то мерзкое, как можно дальше. В реальности он готов был выбросить как можно дальше ее саму. В то же многострадальное окно. И как если бы он озвучил свое желание, сзади скрипнула кровать и раздались торопливые легкие шаги по направлению – нет, Люсиэль не заучивал наизусть план квартиры Рики – к ванной. Щелкнул выключатель, на полу появился квадратик света и погас с хлопком двери. Спустя пару минут в душевой зашумела вода. Только тогда Севен позволил себе зажмуриться, вцепиться обеими руками в волосы и, скрючившись, беззвучно взвыть, как воет раненый зверь, полицейская сирена, Элизабет-которой-наступили-на-хвост… Страшно. На клавиатуру что-то капнуло. Другой раз, третий. Мерзкие капли этого соленого растворчика, который все называют слезами, все не хотели останавливаться, обжигали щеки, противно капали с кончика носа. Люсиэль судорожно хватал ртом воздух, пытаясь взять себя в руки, не быть тряпкой хотя бы в этот раз. Увы, видимо, лимит самообладания на сегодня был исчерпан. Я буду работать здесь, в этом углу, не подходи. Не мешай мне. Избегай меня. Мне плевать на твои чувства. Как только все это закончится, ты покинешь Ассоциацию. Каждое слово выворачивало его наизнанку, каждое слово он почти выташнивал, выхаркивал из себя с желчью, с кровью. Каждое слово, пущенное, как ядовитая пуля, в нее, каждая мысль о Сейране, как скальпель в легких – все это вычерпывало воду в его кастрюле. Огонь лизнул сухое дно. Он сам загнал себя в темный угол. Господи!.. Дверь ванной хлопнула снова, снова щелкнул выключатель, на кухне бодро прозвенела посуда и крякнул пожилой холодильник, а с лица Севена мистическим образом (что стоило ему последних капелек влаги со стенок кастрюли) исчезли все слезы. Прошлепали босые ноги, и рядом с ноутбуком с легким лязгом опустилась тарелка с бутербродами. - Прости, Севен, - тихий виноватый (почему, черт подери, почему?!) голос слегка дрогнул, произнося его имя. Она говорила осторожно, будто боясь спугнуть недоверчивого зверька. – Ты ничего не ел с обеда, и я… Он судорожно стиснул кулаки до скрипа суставов. И услышал, как у нее перехватило дыхание. Должно быть, испугалась, что он снова начнет орать, а то и ударит. Смешно. И он до смешного жалок. На клавиатуру упала капля воды с ее влажных после душа волос, разбавив соленую лужицу. Люсиэль почувствовал, как их взгляды пересеклись в одной точке. На этой чертовой залитой его слезами клавиатуре. Она молчала. Он же, почти наяву чувствуя, как чернеет дно кастрюли, сделал над собой титаническое усилие и забегал пальцами по мокрым клавишам. Господи, пожалуйста, не спрашивай!.. И словно ответив на его немую мольбу, она отвернулась и пошла к кровати. Вновь скрипнули пружины, прошуршало одеяло. Севен не знал радоваться ему или кричать. - Справа от тебя висит веревочка от светильника, - вдруг сказала она. Севен замер. – Если тебе темно в этом углу, можешь включить свет, - она зевнула, и уголок его рта слегка дернулся. Он машинально коснулся его тыльной стороной ладони. Почудилось? – Спокойной ночи, Севен. Люсиэль протянул руку и ощупью дернул за шнурок. Угол залило желтым, как масло, светом крохотного светильничка. Свет залил ладони и пальцы, мокрую клавиатуру и бутерброды с ветчиной и сыром, теплой пятерней погладил рыжую макушку Севена. До краев заполнил полуобуглившуюся кастрюлю.

***

Когда утром она проснулась, то увидела безмятежно спящего рыжего хакера щекой в пустой тарелке, мерцающий экран ноутбука и залитый солнечным светом угол.