Ночная рыбалка

Старший писарь Судьбоносной Канцелярии гном Штеффенбах обычно или опаздывал на работу, или приходил буквально перед появлением господина Рока. Оба варианта были чреваты спешкой и судорожными прыжками по бесчисленным лестницам. Всё больше и больше времени уходило у гнома на то, чтобы успокоить колотящееся сердце, если он заставал кабинет пустым. Но стоило нелёгким шагам господина Рока загреметь в коридоре, как сердце снова вздрагивало и начинало стучать, как у преступника, которого вот-вот застанут на месте преступления. Сегодня сердце старшего писаря трижды замирало в тревожном ожидании, но каждый раз опасения не оправдывались. Серьёзно запоздавший Штеффенбах в своём утреннем марафоне до кабинета мысленно клял жену, которая ушла с самого раннего утра до подруги, оставив будильник сражаться с сонливостью старшего писаря в безнадёжном одиночестве, клял сам бесполезный будильник и каждую ступеньку на своём пути. Последние дни господин Рок находился не в самом лучшем расположении духа, но причины держал исключительно при себе. Казалось, он глубоко погружён в какие-то раздумья. Гном готов был поклясться, что изредка даже ловил на себе взгляд начальства, полный горького сочувствия. Но эта слабость в его глазах приоткрывалась лишь на пару мгновений, и утверждать точно, что всё это не видение, гном уж никак не мог. Теперь же начальство и вообще куда-то запропастилось. Хотя и не имело привычки вот так брать и отсутствовать с самого начала рабочего дня. Отлучки обычно начинались ближе к обеду, когда все в предвкушении перерыва были голодны, сговорчивы и спешили побыстрее закончить все дела. Захваченный этой беспредельной таинственностью, Штеффенбах работал один в кабинете, совершенно на автомате, не запоминая, что делает. Когда количество адекватных догадок в голове закончилось, и пошла вереница самых невероятных, у гнома зарябило в глазах. То ли от гордости за собственную фантазию, то ли от полноты дурных предчувствий. В коридоре стояла мёртвая тишина, в кабинете тишина была и того мертвее. Штеффенбах воровато покосился на дверь и отодвинул в сторону кипу документов с пером. На голову словно давило тяжёлое, но такое мягкое одеяло, что в памяти сразу проснулись и проклятый будильник, и пожизненный недосып. Гном решил, что не будет большим нарушением устроить себе мааааленький, можно сказать, крошечный сон-час. Сон-минутку, решил он и опустил голову на стол, справедливо рассудив, что шаги господина Рока предупредят его ещё на безопасном расстоянии.

***

Штеффенбах понял, что он чувствует себя совершенно отдохнувшим, и решил просыпаться. Шея затекла неимоверно, и даже самое лёгкое движение головы отдалось в затылок множественным уколом острых иголок. Не открывая глаза, гном растёр шею сзади рукой. И только тут вспомнил, что находится не в собственной кровати, а на рабочем месте, причём в данный момент безобразно нарушая свои должностные обязанности. Судя по точечно-острым атакам боли по всему телу, проспал он куда больше, чем планировал. Штеффенбах открыл глаза, и его взгляд уткнулся в лицо кого-то, стоящего вплотную к нему. Гном инстинктивно дёрнулся назад и чуть не слетел со стула, но нежданный наблюдатель успел придержать стул за спинку. Золотисто-соломенная шевелюра, острые кончики ушей, выглядывающие из неё, глаза пошлейшего голубого цвета, застывшая гримаса восторга на нежном, почти девичьем личике - старший писарь снова дёрнулся, и теперь это был не ужас неожиданности, а отвращение узнавания. Абильдгор не был тем знакомством, которым старший писарь мог бы гордиться. Что-то неуловимо слащавое и приторное раздражало его в любом представителе эльфийского народа, а плюшевый восторг и нездоровый оптимизм были вообще за гранью разумного для всех, кто работал в Канцелярии. Эльфийский художник ничуть не смутился такой реакцией. Наоборот, он улыбнулся ещё шире и выпалил: — Господин старший писарь! Снова вы, господин старший писарь! Такая честь для меня! Вот все думают, вы строгий буквоед, и правил никогда не нарушаете. Все думают, что вы собачка господина Рока, а вы никакая не собачка, и правила тоже нарушить любите, и на рабочем месте вот... — Эльф сделал страшные глаза и приложил палец ко рту. — Но разве я могу кому-нибудь рассказать? Что вы, что вы! Штеффенбах мельком оглянулся на стол начальства, по-прежнему пустующий, а потом покровительственно поинтересовался, что, собственно, привело остроухого в кабинет господина Рока, который, помнится, никогда особой дружбы с эльфами не водил, донимаемый их бесконечными инициативами. Абильдгор тут же посерьёзнел, насколько только могло посерьёзнеть румяное мальчишеское лицо под солнечной чёлкой. Он печально покачал головой и поведал гному, что начальства-то со вчерашнего дня никто в Канцелярии не видал, да и разыскать не могут. Что организованы поиски, сбор которых Штеффенбах благополучно проспал, но "что вы, что вы!", и что система простаивать не может, а потому на замену, пока не отыщется господин Рок, возьмут другое ответственное лицо. — Иначе не избежать катастрофы! — заявил художник и снова расплылся в своей глуповатой улыбке. Старший писарь же, прокручивая раз за разом эту короткую новость, приходил всё в больший ужас и буквально чувствовал, что седеет, то ли от раскалывающей голову мысли о пропаже начальства, то ли от мерзкого щекочущего предчувствия, что придётся ему, старшему писарю Штеффенбаху, как самому доверенному и знакомому с работой господина Рока лицу взяться заменой на его нелёгкой должности. Какой беспросветный кошмар! Гном поднялся с места и сделал несколько ходок туда-обратно вдоль стены кабинета. Замерев возле окна, он, не оборачиваясь, сунул руку под шторку жалюзи, дотянулся до своего оконного огородика, погладил кудрявые листики петрушки. Это его немного успокоило, даже придало сил и решимости. Как минимум, решимости немедленно выставить эльфа из кабинета на правах временного начальства, а вступление в должность отметить, как положено на нервной работе, стаканом горячительно-успокоительного. Ничего не подозревающий Абильдгор всё так же стоял, опираясь рукой на стол гнома, и только сейчас Штеффенбах заметил, что на весь верхний лист в кипе документов, над которыми он недавно работал, раскинулась лошадь. Вернее, даже пони. Рождённый в совместном труде цветных карандашей и гелевых ручек. С весёлым радужным шлейфом из-под хвоста. Позитива и жизнеутверждающего восторга в рисунке с лихвой хватало, чтобы не терзаться догадками об авторе надругательства над важной бумагой. Штеффенбах решил, что сегодня произойдёт жестокое убийство. Наверное, эльфа-художника. Наверное, ему в горло затолкают листок бумаги с весёлым радужным пони. Это послужит, пожалуй, неплохой и очень ёмкой эпитафией. Словно в подтверждение мрачным мыслям, от закрытой двери кабинета ощутимо потянуло холодом. Послышался медленный, размеренный стук. Три раза, через равные интервалы времени, это прозвучало как-то угрожающе. После третьего удара дверь сразу же приотворилась - не дожидаясь ответа, в кабинет торжественно шагнул Аид Агесилай. От него веяло ледяным и невыносимым покоем. Ничто другое не смогло бы так горячо пробудить в старшем писаре тягу к жизни. Аид, между тем, вперил тяжёлый взгляд в Абильдгора, пошатнув даже его бесстрашную жизнерадостность, и повелительно поинтересовался: — Предупредил? Эльф заискивающе улыбнулся, разливаясь в комплиментах, по колено утопая в "такой чести", но постепенно, как заметил Штеффенбах, отступая к стеночке. Владыка Елисейских Полей лишь кивнул головой, чудом выуживая из богатой оборотами речи художника крупицу ответа на свой вопрос. — Ну тогда пошёл вон отсюда! — с лёгким недоумением в голосе сказал он, будто удивляясь, что гонец всё ещё не растворился в воздухе, выполнив свою миссию. Когда эльф нырнул за дверь, Аид размеренными шагами направился к столу господина Рока, его расплывчатая чернильная тень качнулась и потекла следом, от чего казалось, что хитон не заканчивался, а призрачно расплывался клубами тумана возле ног хозяина. — У меня, видишь ли, мало времени и много дел, — начал свою речь повелитель Елисейских Полей, — да ещё в своём Корпусе неплохо бы разгрести, а день рабочий уже заканчивается. — Аид двумя пальцами приподнял розовую папочку с дамскими мечтами на столе господина Рока, брезгливо поморщился и отправил её в ящик стола, как фотографию любимой тёщи. Готовый уже выразить согласие со словами гостя, Штеффенбах замер с открытым ртом, холодея от внезапной догадки. Так вот кто это самое заменяющее лицо! Сердце как-то неспокойно сбилось в темпе ударов, и гном подумал, что такая перспектива в картину его недовольства не входила, и все прежние варианты он теперь готов был с радостью признать подходящими, если бы это избавило его от работы с Аидом. Новый же временный начальник ничуть не смутился молчанием старшего писаря. Он аккуратно, чтобы не помять свои одежды, сел за стол господина Рока, словно примеряясь к новому месту, а потом с неожиданным раздражением произнёс, понизив голос до самой басовой ноты: — Однако же, не случится ничего страшного, если сегодня старший писарь задержится, чтобы ввести меня в курс дела. — Он задумчиво поджал губы, сложив руки домиком. Штеффенбах икнул, представляя, какой скандал его ждёт дома, и попытался в самых деликатных выражениях убедить новое начальство как-нибудь подождать до завтра. Но Аид мрачно нахмурился и покачал головой. — У меня в Корпусе четыре свадьбы, — неожиданно пожаловался он печальным тоном. — Четыре, представляешь ты? И все завтра. Вот же оживились на старости лет, герои трухлявые! Гном благоразумно промолчал, но на всякий случай придал своему лицу сочувствующее выражение, дивясь своей странной способности вызывать на откровенность вот уже второго шефа. Он даже по привычке сделал шаг к своему столу и целебному напитку, спрятанному в нём, но голос разума посоветовал гному не раскрывать пока всех карт перед Аидом.

***

Свет, падающий в закрытое шторками жалюзи окно, не давал понять, рассветало уже или всё ещё вечерело. Одно согревало душу Штеффенбаха - новый начальник, промотав ему мозги несколько часов подряд, наконец оставил гнома разобрать бумаги по местам, а сам, величественно сцепив руки за спиной, выплыл за дверь и отправился к своим пенсионерам и будущим молодожёнам. Штеффенбах задержался, сидя на краю стола, мучимый жестоким вопросом - идти или не идти домой. Отдохнуть дома всё равно не дадут - госпожа Штеффенбах непременно потратит остаток ночи на то, чтобы донести до любимого супруга всю правду о нём, а такие важные дела ждать не могут. Впрочем, за отсутствие в течение целой ночи скандал ожидал ещё более грозный. С другой стороны, часом больше, часом меньше... Отскандалить сразу, сколько надо, а потом отдыхать. Штеффенбах покрылся мурашками от нервного возбуждения, как мальчишка, который впервые прогуливает уроки в тайне от родителей, но решил устроиться в кабинете. Сдвинув свой и начальственный стулья вместе, он постелил на них куртку, улёгся и почти мгновенно заснул. Во сне ему виделся господин Рок, летящий по небу на весёлом пони с радужным шлейфом из-под хвоста. Начальство смеялось и махало рукой, пони ржал в голос, унылые дворы на далёкой земле сменились сетью пышных садов и затейливых ярчайших клумб. — Выхожу здесь! — воскликнул господин Рок, достал из-за пазухи большой пучок петрушки и спланировал на нём, как на зонтике, в густые заросли кустов. Ветер разбросал полы хитона по веткам, и Штеффенбах даже во сне зажмурился, чтобы не смутить начальство. Когда же во сне гном открыл глаза, уже не было видно ничего. Только слышалось издалека журчание фонтана и шлепки по воде, как будто кто-то в этот самый фонтан залез и теперь там расхаживал.

***

Старший писарь проснулся в холодном поту и с предчувствием, что узнал что-то важное. По едва ли изменившемуся свету в кабинете он догадался, что сон длился каких-нибудь минут десять, но вот же беда: теперь гном ни за что не сомкнёт глаз. Усталости как не было. Штеффенбах поднялся со своей самодельной кровати, прошествовал к столу и скомкал бумажку с радужным пони. Потом развернул, посмотрел на неё задумчиво. Скомкал снова и сунул в карман. В голову пришла шальная идея. А раз спать уже всё равно не хотелось - почему бы и нет? Захваченный символизмом сна, он подбежал к окну и со вздохом сожаления нарвал большой пучок петрушки, который бережно спрятал туда же в карман к рисунку. Минута, чтобы набросить куртку и застегнуть по всем правилам. Крадучись по коридору, прислушиваясь к тишине, а затем почти бегом - к Корпусу Искусства. На ходу Штеффенбах придумывал, что скажет нимфам, когда они застанут его блуждающим по бескрайним садам глубокой ночью. Скажет, например, что видел сон и решил прогуляться? Побьют, решил Штеффенбах, но шагов не замедлил.

***

Спустя каких-то полчаса гном успел чудом перебраться через ворота, пойти знакомым, вроде бы, маршрутом к той части садов, где отмечали восьмимартовское поздравление господин Рок и Нэта со стайкой подружек, окончательно заблудиться, и, потеряв надежду, выйти куда-то в глушь к огромному фонтану. На постаменте в центре фонтана, спиной к вышедшему на полянку гному, сидел Аполлион в обнимку с гитарой и, запрокинув голову, смотрел в пустое фиолетово-синее небо. Чуть в стороне от фонтана прекрасные сады вдруг обрывались, и начинался коридор высоких, в два человеческих роста, выстриженных прямоугольниками живых изгородей, из каких иногда делаются гигантские лабиринты. Два старых платана перед входом за изгородь, сплетаясь между собой, образовывали естественную арку со свисающими тонкими плетьми веток, посеребрённых молодой листвой. Возле изгороди были сброшены в беспорядке доски, упавшее ведро с песком, округлые валуны разных размеров и деревянные грабельки, а под аркой поскрипывала на ветру низенькая почерневшая калитка с большим, неровно приклеенным к ней листом бумаги. Штеффенбах, едва ли не задерживая дыхание, мелкими шажками двинулся к изгороди, надеясь, что повелитель раздолбайства так увлечён своим занятием, что не заметит его. Однако, звенящий от сдерживаемого смеха голос Аполлиона зазвучал в ту же секунду, заставив гнома от неожиданности упасть на землю и прикрыть голову руками. — Это что за прекрасная нимфа? — веселился атлетичный красавец, развернувшись к Штеффенбаху и указывая на него грифом гитары. — Давненько я здесь таких милашек не видал. Старший писарь, решив сохранить остатки достоинства, поднялся с земли и, отряхиваясь, забормотал что-то про сон, про пропавшее начальство и про поиски, которые как бы просто так, ничего особенного и вообще не стоит обращать внимание... Хранитель фонтана покачал головой, поглядывая на арку с калиткой у изгороди. — Реконструкция там, ясно тебе? Нельзя туда. — Он улыбнулся, как будто разговаривал с ребёнком, которому тяжело давалось понимание. — Совсем нельзя. Штеффенбах, нервно теребя себя за манжету рукава, поинтересовался, нельзя ли ему, так сказать, в качестве маленького допущения как почётному работнику Судьбоносной Канцелярии, всё-таки заглянуть на огороженную территорию? Ведь иначе старший писарь рисковал лишиться сна и покоя. Аполлион пожал плечами и снова отвернулся, уставившись в небо, как будто ждал чего-то там. — Иди, мне-то что? — сказал он, вздыхая и укладывая гитару на колене. — Я сюда охранником не нанимался. — И он тронул струны гитары, сыграв прилично разлаженный, но тонкий, почти невесомый короткий аккорд. Штеффенбах выдохнул и посеменил к изгороди. Калитка была холодной и покрытой каплями то ли ночной росы, то ли какого-то недавнего локального дождика. Гном вздрогнул и вытер влажные руки о штаны, а затем нырнул в глухие неухоженные заросли, окружающие змеистые полоски тропинок, недостроенные скамейки и вбитые в землю мраморные столбы неизвестного назначения. Вокруг царило запустение, место казалось неуютным и необитаемым, словно находилось где-нибудь на самом краю света. Гном шагал в темноте по единственной не заросшей окончательно тропе, и через нависающие над головой кроны пышных деревьев изредка проглядывал фиолетовый кусочек неба, как мелкий лоскуток на тёмном полотне. Лоскутки подсказывали Штеффенбаху дорогу, когда тропа окончательно терялась в траве или выходила на залитый тьмой участок. Наконец старший писарь вышел к маленькой покосившейся каменной беседке. От неё ступени спускались к большому пруду, подходили к самой искрящейся воде, а вода, пестревшая кувшинками, ласково касалась ступеней, как будто гладила их. На другой стороне пруда на днище перевёрнутой ладьи сидел господин Рок, вытянув над самым прудом руку с длинной верёвкой, словно импровизированную удочку. Кончик верёвки скрывался в воде и слегка дрожал. — А вот и ты, Штеффенбах, — спокойно, без тени удивления произнёс господин Рок. — Нашёл-таки меня. А я вот сбежал. — Добавил он, глядя на неуверенно шагающего к нему писаря. Гном остановился на полпути, занеся ногу для следующего шага. Это как так?! Самый ответственный начальник, господин Рок, позволяющий себе отпуск раз в Вечность - взял и сбежал?! Оставил свой пост, не задумываясь о последствиях, и сбежал?! Но у начальства был такой умиротворённый и непривычно спокойный вид, что Штеффенбах взял себя в руки и подошёл ближе, поинтересовавшись, а чем, между прочим, пропавшее начальство здесь занимается. — Звёзды уронил в воду, — доверительно сообщил господин Рок, — теперь достаю и возвращаю на место. Только сейчас гном увидел, что небо, отражающееся в пруде, усыпано звёздами. Он поднял голову, но на настоящем небе, там, над головой - горело всего пять штук. В этот момент нитка в руках господина Рока дёрнулась и начала уходить куда-то в глубину. Господин Рок азартно улыбнулся, с усилием вытягивая нитку на себя. На её кончике болталась маленькая звёздочка. Она казалась хрустальной, прозрачной, но внутри горел, бился нежным пульсом золотистый огонёк. Начальство сняло звёздочку с верёвки и передало поражённому Штеффенбаху. Тот взял её в руки, но тут же укололся одной из тонких иголочек-граней. Звезда выскользнула из рук, но, вместо того, чтобы упасть и разбиться, она плавно поднялась над рукой старшего писаря, как шарик, наполненный гелием, и стала медленно уплывать в высоту. Через несколько минут далеко в небе зажглась звезда - и старший писарь узнал в ней ту самую. Господин Рок снова опустил нитку в воду и стал дожидаться следующей. Штеффенбах достал из кармана пучок петрушки и положил начальству на колено, как будто от вида любимой закуски все огорчения могли покинуть душу страдающего шефа. — Я всех подвёл, писарь? — поинтересовался вдруг господин Рок самым будничным тоном. — Будут меня теперь судить? — И он отпустил на волю свежевыловленную звёздочку. Штеффенбах промолчал. Можно ли судить судьбу? Первый раз в жизни старший писарь и знать не хотел, что будет завтра.