Бездна взывает к бездне

Каждый её день словно был равен сотне прожитых лет. Каждый год — тысяче. Смерть давно стала обычностью. Любовь, радость и смех — ирреальностью. Чем-то призрачным, далеким и тёмным — бездной прожитых мгновений, каплей в море-океане пережитого. Былое давно позабыто. Стирается из памяти, не врезается в извилины. Воспоминания не буравят мозг. Они все сгорают, словно дешёвая свеча, которая может тлеть от силы часов шесть. Однако тут ещё и другое. Люси двадцать пять лет. Но по факту — тридцать два. Летаргический сон не прошёл ни для кого бесследно — он полоснул по их жизни, судьбе и черте чему ещё — тупым лезвием печального стечения обстоятельств. Лезвие тупое — потому что «печальное стечение обстоятельств» происходит постоянно. Затачивать его некому. Остается только самим залезть в петлю и повеситься. Тогда со всем уже просто не придётся разбираться. Люси стоит посреди своей квартирки, хотя «квартирка» как название для помещения не подходит ни разу. Это большое пространство, хорошо и со вкусом отделанное. Немного вычурно, немного помпезно, но в общем-то довольно примечательно. Она взмахивает головой. В волосах мелькают серебристые, будто пепельные, вылепленные из мокрой, словно после дождя золы, волосы. Седина её даже отчасти красит. Думается, что в этом мире есть мало вещей, которые могли бы испортить её внешний облик. Думается так всем, ведь она все ещё остаётся девушкой с идеальным разрезом глаз, прямым носом, тонкими, но красивыми, наливными губами. У неё беспрецедентно высокие скулы и пышная грива солнечных волос (плевать, что с проседью). Ключицы выпирают неестественно сильно — худоба идёт вслед за сединой по одной и той же стезе неназванной и по сути несуществующей болезни. Люси стоит посреди своего жилища и понимает, что это конец. В зале холодно. Неприлично холодно. Это не похоже на дом. Это вообще домом нельзя назвать. Однако Люси не чувствует. Ей, кажется, почти что все равно. Раньше в её мире слово «дом» было святое. Это что-то, что пригреет тебя. Что-то родное. Святое. Близкое до безобразия. Что-то, что знает тебя насквозь, как кропотливый архитектор знает каждый винтик в собственном здании. Дом спокойно будет обходиться без тебя — разве что слой пыли будет гораздо толще. Ты без дома не можешь. Не обойдёшься. Люси стоит молча, достаёт из аккуратной лакированной лодочки правую ножку и выводит носком по полу идеальный полукруг. На деревянном паркете остаётся чистый, безупречно ровный след посреди тонкого серого покрывала пыли. Люси замирает. Её правая рука неуверенно поднимается к виску и заправляет выбившуюся прядь за ухо. Изуродованное ухо. Два года задания прошли слишком быстро, чтобы она смогла заметить изменения. Или она просто настолько выжата, вывернута наизнанку, выпотрошена, скукожена, смята и потрепана, что разучилась замечать время. Оно остановилось. Его, кажется, не существует. Люси стара. Стара безбожно. Старуха в двадцать пять лет — тридцать два года. Люси — одна из лучших волшебниц Fairy Tail. Она не S-класс, заваливает этот экзамен постоянно, методично, со смешными и даже отчасти глупыми, «блондинистыми» ошибками. Однако ей и не нужно это. Не нужны ни титулы, ни призвание, ни громкое имя — все это уже было, проходила не один раз. Наигралась и хватит — «пора по домам». Её не назовёшь вульгарной — она не роковая женщина и даже слабовато тянет на определение «роскошная». Люси просто двадцать пять лет — тридцать два года — и она выросла окончательно. Она красива, легка, но уже далеко не наивна. Её вера теперь — пустой звук. Её чувства — блеклое отражение того, что она испытывает. А дышит и видит она лишь потому, что привыкла. Привычка — не то, от чего отделаешься просто так. Для этого нужна сила воли. Однако и её у Люси не осталось. Она уже давно не чувствует, не верит, не сомневается, не смеётся, не плачет, не жалуется. Она уже давно вообще не живёт. Ей далеко уже до легенд и баллад, сказок и повестей, историй и вымыслов. Люси выросла. Чуть ли не единственная из всех. У неё взрослые поступки. Взгляд обременённой жизненным опытом женщины. И явная ненависть к детям. Дети — это не маленькие человечки, бегающие туда-сюда по квартире на своих маленьких ножках. Дети — это такие, как Нацу. Не потому что он реально ребёнок. Он даже вполне себе взрослый. Но отсутствие у него понимания — чисто детское и... Люси в этот момент хочется сплюнуть яд, скопившийся на языке — мужское. Прямолинейное, тупое, идиотское, чисто мужское понимание. Бессмысленность её существования отрицается только тем, что у неё за спиной двадцать пять — тридцать два года прожитых лет. Уже прожитых. Поэтому пройти этот блядский путь надо бы уже до самого конца, что уж сворачивать на полдороги и сдаваться. Люси снимает со своей шеи шелковый платок, через мгновение он летит на пол — прямо в пыль. Люси плевать. Она снимает с себя вторую туфлю и идёт напрямик к широкой винтовой лестнице. Все, что ей хочется — это лечь в столь же пыльную кровать и заснуть. Люси устала. Во всех смыслах. Если завтра ей хватит смелости — она зайдёт в Гильдию с самого утра. Если завтра ей хватит разума и трезвого рассудка — она этого делать не будет. Если же она все-таки захочет не быть разбитой вдребезги вновь — она сейчас же уедет из этого чертового города, с чертовыми людьми и чертовыми воспоминаниями. Люси ходит на задания длиною в полгода, год, два или более. Она не видела своих друзей два года, не ходила на могилу своих матери и отца уже три. А когда она в последний раз проводила хоть один праздник в Гильдии или у себя дома — она уже и не помнит, было ли такое вообще. «Нам нужно подождать, ещё не время, Люси. Слишком все... Сложно». Люси кладёт руку на перила. В жизни Нацу всегда были более важные дела, чем любовь к ней. Это чистая правда. Обидная. Зато правда. «Сейчас есть гораздо более важные проблемы. Я хочу найти отца. Нужно придумать, что делать с пробудившимся Зерефом и Акнологией. Как нам вернуть наши пропущенные семь лет и...». «В этой жизни есть гораздо более важные проблемы, чем ты», — этих замечательных слов он не произносил, но они подразумевались, как кажется Люси. Проблема была в том, что Игнил не вернётся. Зереф тогда был далеко. А про Акнологию не было слышно ни звука. До сих пор не слышно. А она тогда стояла перед ним. С простертыми вперёд руками, ласковой улыбкой и искренними чувствами, трепыхающимися под рёбрами, словно птицы. Вот же я. Живая. Рядом. С тобой. Не пропащая и не злая. Слабая, но сильная. Искренняя и родная. Родная. Ей казалось, что она такой была. Сейчас не кажется. Итак. Люси Хартфилии двадцати пяти — тридцати двух лет от роду поставлен диагноз, до сих пор не названный врачами. Люси Хартфилия не хочет от этой жизни ровным счётом ничего. Каждое её задание — интересный карточный расклад и партия в шахматы с неожиданным исходом. Противником каждый раз является не жизнь, не смерть и даже не судьба. А Люси сама. Её главный враг — она сама. Ведь в тот момент, когда он это сказал, она могла не стоять с ошарашенным лицом. Могла не уходить из здания гильдии стремительной рысьей поступью — подальше от любопытных взглядов, лишних ушей и моментально начавших появляться домыслов. Она могла не плакать навзрыд, рыдать, биться в истерике — сама не понимая, из-за чего её так трясёт и кидает из стороны в сторону, из одной крайности в другую. В конечном счёте, Люси могла улыбнуться, кивнуть головой, прикрыв глаза со смоляными ресницами, и успокоиться. «Я все понимаю, Нацу. Я подожду». Она могла стерпеть это. И все бы, наверное, было хорошо. Однако этого не произошло. Люси тогда была уже достаточно взрослой, достаточно верующей в реальный мир и атеисткой на предмет существования хороших концовок. Люси шагает чересчур медленно по ступеням лестницы. Её взгляд скользит по гладким, покрытым лаком перилам, по истертой, словно специально, краске ступеней — она специально просила работников оставить их в первозданном виде — по висящим вокруг портретам — молчаливым и неживым. Люси мешкается перед последней ступенькой, но в следующую секунду все-таки резко взмывает вверх — Люси Хартфилия, одна из лучших волшебниц Fairy Tail, преодолевает столь длинную и высокую лестницу с такой для себя невиданной сложностью, что удивляется самой себе, когда все-таки справляется. Шесть лет назад, на этом самом месте, было разбито вдребезги то, чего, как она потом выяснила, и не было. Ажурная шляпка — больше для украшения, нежели защиты от солнца или дождя — закреплена на голове еле-еле, кажется, что ещё чуть-чуть, и она слетит от одного неудачного движения. Люси поднимается наверх и останавливается. Оглядывается вокруг в поисках... Она сама плохо представляет, чего именно, однако ищет. Воздух пропах сырым деревом — не гнилым, но вечно мокрым деревом, серебро канделябров потускнело, стало мутным, словно застоявшаяся вода в забытом богом пруду где-то в лесу. Этот дом она покинула два года назад. Сейчас же она стоит, осознает успешность выполненной миссии и явно не знает, что делать дальше. У человека всегда должна быть цель. Достигнув её, он выбирает новую. И так до бесконечности. У Люси нет большой цели. Когда она была в последний раз — она уже и не помнит. И вряд ли появление оной предвидится. Люси — это человек без цели. Девочка прошлого и не-жилец настоящего. Она не знает, есть ли у неё будущее, зато она знает, что теперь живёт без ошибок. — Я знал, что ты вернёшься сегодня. Это становится ожившей ирреальностью, сном, воплотившимся в жизнь легким мановением руки некого волшебника-шутника. Сбывшимся кошмаром. Сценой из немого фильма. Мизансценой полного провала. Люси не знает. Она конвульсивно вздрагивает, резко поджимает губы, словно силится стать немой. Пальцы на её правой руке, положенной на перила, начинают едва заметно дергаться. И видит того, кого бы она меньше всего хотела видеть на этом свете. — Здравствуй. Она медленно разворачивается в сторону говорящего, складывает руки под грудью, а перед этим снимает шляпку и встряхивает головой. — Добрый вечер. Её голос тянется, словно тугая струна. Она не улыбается, не усмехается и даже не злится. Она просто на него смотрит впритык, так, как могут делать исключительно самодостаточные женщины: обиженные на весь белый свет и филигранно умеющие это скрывать. Нацу не видит подвоха, не чует его, не осязает — раньше Люси была открытой книгой с четким, любому идиоту понятным шрифтом и чистыми страницами. Сейчас же она — не раскрытая книга. Она — непонятный экспонат, недоступный науке элемент. Без имени. Без свойства. Без всего. Она делает непонятное движение правой рукой вверх, но словно бы осекается и поправляет вместо этого юбку. На руке сверкает браслет. Потом до Нацу доходит, что это просто-напросто белесый серебристый шрам. — Я тебя ждал. — А я тебя нет. «Я уже шесть лет как ничего не жду». Режет заживо, без наркоза и жалости заточенным скальпелем совершенно неподдельного — и от этого в сердце заступает зима — безразличия. Ей не хватает для полной картины только дряхло пожать плечами и, впрочем, Нацу считает, что он вполне себе это заслужил. — Ты изменилась. — Спасибо. — Это не комплимент. Люси передергивает. Она хочет оскалиться в безумной ухмылке, отпустить что-нибудь предельно едкое и колкое в ответ, но... Она пожимает плечами. — Тебе ли не знать. Нацу в первые секунды хочется сказать очень многое. От «Давай забудем все, что произошло» до «Иди к черту», однако затем он осознает, что не может вымолвить ни слова. Его разум поглощён её образом. Его мысли только о том, кто перед ним стоит: Люси Хартфилия — девочка-сирота, когда-то бывшая ангелом и превратившаяся в... Он не знал, как это понимать. Или все же перед ним стоит Люси Хартфилия — девочка-свет, всегда улыбчивая и оставшаяся такой же. Несломленная. Несокрушимая. И одна из могущественнейших девушек, которых он когда-либо встречал на своей жизненной дороге. А может... Может перед ним Люси Хартфилия — безликое существо с отсутствием желаний и ненависти. С отсутствием всего, что присуще любому, даже самому злому человеку или бездушному роботу. Нацу теряется. Ему кажется, что он протягивает руку вперёд и попадает ею прямо в самый центр склизкой вязкой невидимой паутины. Едва он касается нитей — паутина затягивает его все дальше, пока не поглощает с головой. Нацу Драгнил и сам забывает, кто он такой на самом деле. Точно так же, как и она — стоящая перед ним. Нацу понимает, что её уже невозможно спасти. Он помнит, что она иногда произносила вслух перед каждым заданием или бойней — ещё до того, как их жизнь, бывшая хрупкой и призрачной, словно хрусталь у старинной вазы — помнит и с ужасом осознаёт, что больше она такого не скажет. «Помни своё имя». Нацу помнит. Люси уже нет. Он наконец-таки доломал её окончательно, хотя никогда бы не подумал, что смог бы это сделать. Она делает шаг вперёд — её длинная шелковая юбка качается в такт движению. Люси останавливается — длинные золотые серьги в её ушах описывают над плечами неровный круг. Она оглядывается, словно бы до этого ожидала, что он уйдёт, и удивляется, что он ещё не исчез. — Что тебе нужно? Нацу не знает, что ответить. Он тысячу раз прокручивал в своей голове этот разговор. Придумывал десятки ответов на сотни потенциально брошенных Люси фраз. Мысленно представлял себе мизансцену. Однако сейчас его хрупкое ожидание и ещё более уязвимое представление о встрече рушатся в труху обветшалого дома — Нацу не понимает ни черта. — Ты сама знаешь ответ на этот вопрос. Её спина резко напрягается. — У меня есть большой дом, прекрасная репутация, статус сильной волшебницы и образ жизни, который нравится мне. Что ещё нужно? — В кого ты превратилась? — В кого превратился ты? «Ещё тогда, шесть лет назад». — У меня есть все. Все, чего я хотела... — Или думала, что хотела. Она продолжает монотонно вещать, в то время как Нацу Драгнил стоит и слушает это, мысленно закатив глаза, пока не прерывает Хартфилию на полуслове. — А ещё ты возвращаешься с заданий всегда при параде: в ушах у тебя бриллианты, в волосах шляпка, а на ногах красивые туфли. Знаешь, Люси, ты любила раньше шпильки повыше. Завариваешь кофе с четырьмя ложками сахара, ложишься спать строго в установленное время. Для тебя уже не существует праздников. Время, видимо, тоже остановилось. Период стагнации, очевидно. У тебя всегда на журнальном столике вечно недочитанная книга — ты в последнее время мало читаешь — в холодильнике всегда припасена бутылка лимонного сока. Знаешь, Люси, аристократка из тебя великолепная, только актриса не очень. Они понимают, что весь их разговор — это набор бессмысленных фраз, нарезка выбранных специально из мысленно прокручиваемых диалогов кусков, которые они когда-либо себе представляли и смаковали. Их разговор происходит так, как происходил всегда — на уровне эмпатии, уровне, непонятном остальным. Они режут друг друга взглядами, и пока режут, признаются друг другу, говорят гораздо больше того, что хотят (или могут) сказать. Крепость, воздвигнутая Люси вокруг самой себя, постепенно начинает рушиться. — Ждать тебя — это как ждать дождь в засуху. Бесполезно и печально. Я ждала тебя. — ...и не дождалась. — Ты слишком поздно повзрослел, а я слишком рано призналась. Черты её лица разглаживаются, Люси оборачивается — её тело расслабляется, словно тёплая вода заставляет таять кубики льда. Она готова сделать шаг навстречу. — Я был одержим идеей. — Это нас и потопило. Люси снова поворачивается. Она рвётся закончить этот несчастный разговор, однако у неё ни черта не выходит. — Нацу... А если бы я когда-нибудь тогда дралась против тебя, был бы у меня хоть единый шанс выиграть? — Ни одного. Люси дралась с ним тогда — не физически, но морально. Пыталась образумить и внушить, что нужно заботиться о тех, кто рядом, а не рваться за призрачным и столь далеким. — А если сейчас?.. — А сейчас уже нет смысла. Я сам себя поборол, и тебе уже не нужно пробивать глухую стену. Люси, пожалуйста, возвращайся домой. И я вернусь тоже. Люси замирает, улыбается едва заметно и делает шаг в сторону. Они ещё поговорят на эту тему, а пока... Можно начать с малого. — С возвращением домой, Нацу.