Золушка

Когда ветер настолько сильный, что сбивает с ног — это ещё полбеды. Другая половина — это то, что ты стоишь на краю обрыва. Гордая, роковая, незабываемая, лучшая, шикарная, пример для подражания, королева школы, идеальная дочь, девушка-вамп — она пытается вызвать из самых тёмных закоулков своей личности те слова, которым так упорно учила окружающих изо дня в день, каждые гребанные сутки, в которые верила сама, но… Трудно быть идеальной дочерью для обоих разведенных родителей. Невыносимо быть самой классной девушкой, когда твой парень у тебя за спиной спит с половиной школы. Ужасно трудно быть лучшей ученицей, когда сил на учёбу меньше, чем на то, чтобы накраситься с утра. Она вынимает сигарету из пачки, с сомнением крутит её в длинных изящных пальцах с идеальным маникюром и пристально вглядывается в даль, располагающуюся чуть ниже молочной дымки тумана над пропастью. Как же. Ей. Хреново. Осторожно переступая ножками в туфлях на дерзких шпильках, она садится прямо на землю, не жалея модной, пару дней назад купленной юбки. Какая разница? Испортит эту — отец подкинет денег на новую. Болтая ногами на краю пропасти — непростительная глупость и наглость по отношению к опасности — она не замечает, как одна из изящных туфелек столь же изящно слетает со ступни, приземляясь где-то пониже. — Чёрт! — в сердцах выругивается Мартин и, наклонившись, высматривает беглянку. Она недалеко — всего в метре, но даже над этим метром уже расстилается белесое покрывало тумана «Не поймаешь, Лидия, туфельку». Лидии не нравится быть Золушкой — ей ближе Русалочка. Ариэль — они с бабушкой читали сказки про рыжую непокорную девушку, которая была готова на все ради своей любви, которая отдала жизнь, чтобы её любимый был счастлив. В детстве нравилось проводить аналогии по цвету волос, позже, подрастая, она начинала понимать, что у андерсеновской Русалочки и у неё, Лидии Мартин, гораздо больше общего — обе были мазохистками до мозга костей. Ну и, конечно, цвет волос — яркий, насыщенный, запоминающийся. Болтая в воздухе босой ногой, Мартин недовольно морщится и бросает сигарету в пустоту — от курения портится цвет зубов и лёгкие, а Мартин совсем не хочется, чтобы её легкие стали чёрными — чёрный не в моде. Она слишком любит себя, чтобы быть некрасивым трупом. — Лидия! Вздрогнув от неожиданности, она моментально оборачивается. Высокий, долговязый, в дурацкой клетчатой рубашке и волосами, которые расчёски от рождения не видели, кажется… — Не стоит этого делать, — он говорит громко, а Лидии кажется, что чуть-чуть, и он заскулит. — Я не хочу думать, что я настолько неудачник, что десять лет своей жизни любил неудачницу, которая из-за дурацких подростковых проблем готова сигануть с обрыва. Мартин хочет возмутиться — никакая она не неудачница! — но что-то в его словах заставляет её взгляд сосредоточиться на оставшейся туфле. — Я не собираюсь сигать с обрыва низ, — раздраженно говорит она, отбрасывая отточенным жестом за спину длинные рыжие локоны. — Я просто хочу побыть одна. — Ты можешь побыть одна где угодно, Лидия Мартин, — продолжает он уговаривать девушку, осторожно, по сантиметру подходя ближе. — Ты можешь побыть одна у себя дома… — это заставляет Мартин злорадно усмехнуться, — … у меня дома, — как тебя зовут, парень? — … в парке… — неплохая идея, но кто выдворит из него всех стариков, женщин, детей и просто тех, кому нечего делать? — …, но никак не на краю обрыва. Мартин разглядывает свой педикюр — пора бы наведаться в салон снова — и скучающе разглядывает того, кто посмел прервать её «прекрасное» состояние самокопания. Вернее, самозакапывания. — Послушай, я, конечно, ценю, что ты… — Не лги. Ни черта ты не ценишь. Мартин прерывают на полуслове, и она удивлённо хлопает ресницами, снова смотря на камикадзе, который уже дважды ей сегодня перечил. Ей хочется встряхнуть его — «иди куда шёл!» — но даже интересно, какая его фраза будет следующей. — Думаешь, мне трудно сплюсовать два и один, Лидия? Может, ты однажды и получишь Нобелевскую премию по математике, но обычные люди тоже умеют складывать числа. Уитмор только и умеет, что укладывать волосы, и вся школа, за исключением тебя, в курсе, какой он придурок. У тебя есть и отец, и мать, Лидия Мартин, и я не думаю, что им на тебя плевать. Если у тебя сломалась любимая кисточка — я склею её обратно, а лучше мы поедем и купим тебе новую. А ещё лучше — десять. Пожалуйста, Лидия, отойди оттуда. — Я не получу Нобелевскую по математике, потому что её не выдают, Стилински, — фамилия сама собой срывается с языка, а Лидия отворачивается и снова вглядывается в жемчужно-молочную вату тумана и с грустью замечает, что туфля почти не видна, а расстояние между ней и самой Лидией куда больше метра. — По математике выдают Филдсовскую премию. — Значит, ты получишь и её. Клянусь тебе, Лидия, ты получишь всё, что захочешь, и даже Джексона, чтоб у него отсохло всё, из-за чего ты там расстроилась, но если ты прыгнешь, ты не сможешь сама это получить. А вдобавок — я прыгну за тобой. — Послушай, иди куда шёл, — устало произносит девушка. — Я просто хочу побыть одна. — Я уйду только с тобой. — Да что ты привязался-то?! У тебя что, своей жизни нет? Оставь меня в покое! — Тебе помочь дойти до машины или сама справишься? Вытерпеть это было уже выше её сил. Стянув с ноги вторую туфлю, она швырнула ею в наглеющего на глазах Стайлза (имя всплыло так же внезапно) и, не попав в цель, решила собственноручно избавиться от незванного собеседника. Сжав руки в кулаки, она рыкнула и, кинувшись на него, начала молотить по его груди. Но вместо ожидаемого акта справедливой мести, Стилински сгрёб её в охапку и, прижав к себе, аккуратно прижал, не делая кашу из её внутренних органов, но и не давая вырваться — золотая серединка. — Слава Богу, — он выдыхает ей на ухо и, крепко прижав к себе, терпит удары маленьких кулачков. На ощупь Стайлз не такой уж и скелет — когда ладони Лидии расслабляются и находят себе новый приют у него на груди, она ощущает кончиками пальцев частое-частое биение его сердца. — Можешь ненавидеть меня хоть до посинения, Лидия, но я не дам тебе прыгнуть. Я прыгну за тобой и вытащу тебя из любой задницы, в которую ты попадёшь. Но не смей туда прыгать раньше, чем приеду я, ты поняла меня, Лидия? Всхлипнув, она уткнулась носом ему в плечо и дала волю слезам, терзавшим горло уже добрых несколько часов. Она плачет ему в плечо и сжимает в пальцах дурацкую клетчатую рубашку. У неё замерзли ноги, но у неё ещё столько дерьма внутри, которое ждет своей очереди, чтобы быть выплаканным… Они стоят так плюс-минус вечность, когда она вдруг вздрагивает и, смущённо проведя ладонью по щеке, с ужасом смотрит на пальцы. От идеальных, нанесенных утром стрелок не осталось и следа — безобразные тёмные разводы под глазами, помада стерлась, а часть и первого, и второго осталась на рубашке сына шерифа. — Я… Мне так жаль, — она говорит искренне. Ей вовсе не хотелось портить его рубашку, но это лишь вызывает у него приступ смеха. — Это ерунда, Лидия. Она даже не от Гуччи. — Нет, — она решительно проводит ладонью по второй щеке и, видя чёрные остатки от косметики, впадает в ещё большее отчаяние. — Я постираю твою рубашку. Т-точнее, постирает машинка, а я просто заброшу, но… Боже, мне так неловко… Переступая босыми ногами, она тянется за сумочкой, но вспоминает, что ушла из дома без ничего. Словно прочитав её мысли, Стайлз протягивает ей немного мятый носовой платок. — Он чистый, честное слово! — Спасибо, — голос у Лидии тихий-тихий, и Стайлзу до жжения в кончиках нервов хочется её обнять. Опять. — Ты заболеешь. Садись в машину. — Я… Мои туфли… Беспомощно посмотрев на небрежно валяющуюся туфельку, которой она запустила в Стилински, королева школы Бейкон Хиллс покрывается стыдливым румянцем и тихой рыжей белочкой забирается в старенький джип Стайлза. Он опускается рядом через несколько мгновений, швыряя что-то назад, а у Мартин нет сил, чтобы просто обернуться и посмотреть, что это. — Подними ноги на сиденье. — Они грязные, и я все тебе тут испачкаю, — практично заявляет девушка. — Лидия Мартин. Подними ноги на сиденье. Послушно поджав под себя ноги, она украдкой рассматривает сына шерифа, уверенно ведущего машину. Уже стемнело, но его профиль отлично просматривается, как и тёмные созвездия родинок на его щеках. Он чувствует её взгляд и поворачивается к попутчице, но она тут же начинает смотреть на дорогу. Собственные красные щеки выдают хозяйку с головой и ушами, но Стайлз тактично молчит. Он также молча (большая редкость) довозит её до её же дома. — Спасибо, Стайлз. — Ты не должна идти босиком, — вдруг произносит он и прежде, чем она успевает вставить хоть какой-нибудь комментарий, он выходит из машины, оставляя Лидию в растерянности и смятении в третий раз за сегодняшний день. Открыв дверь с её стороны, он осторожно вытягивает её, но на землю не ставит — бережно подхватив под коленками и крепко прижав к себе, он несёт её до самого крыльца, но и там колеблется, ставить или не ставить своё сокровище на коврик с наибанальнейшей надписью «Добро пожаловать». И когда девушка спрыгивает сама, он со скоростью ветра опять несётся к машине. — Стайлз! — не выдерживает Мартин. — Ты так и будешь бегать? — Знаешь, пусть это будет напоминанием о том, что у тебя всегда буду под рукой я. Если тебе понадобится помощь, или компания, чтобы сходить в магазин или посмотреть кино, или просто скучно будет вечером, просто смотри на эту туфлю и знай, что я всегда рядом, окей? По молочной коже его щёк проступает румянец, и Лидия, тронутая до глубины души, прижимает одинокую туфлю к груди, шмыгая красным носом. — Спасибо, что оказался рядом, Стилински, — с чувством шепчет она и, на мгновение прижавшись губами к его щеке, исчезает за дверью. — Лидия, это ты? — голос у матери заспанный, родной. — Я, мам. Я у себя буду. Пробежав незаметно мышкой в комнату, она зажигает свет и несётся к окну. Она успевает ровно к тому моменту, как джип, надрывно вздохнув, уносит своего владельца в ночь. * * * Когда следующим утром Лидия Мартин выходит на крыльцо собственного дома, на пороге её ожидает небольшой сюрприз. Зелёные глаза, удачно подчёркнутые идеальными ровными стрелками, удивлённо распахиваются, а губы, накрашенные снова красным, складываются буквой «О», когда она, подняв обувь, читает вложенную в неё записку: «Надеюсь, это та самая, вторая туфелька, Золушка. Если нет, то ты не одна любишь бывать одна на краю пропасти. Позвони, как в следующий раз туда соберешься» Лидии Мартин даже гадать не приходится, кто автор послания. Она улыбается, автоматически запоминает цифры, написанные быстрым, стремительным почерком и думает о том, чтобы рассказать сегодня Стилински о том, что она не любит Золушку, как другие девочки. Она предпочитает, чтобы её называли Русалочкой.