Олимпиада

Один человек однажды сказал, что слова не стоят того, чтобы использовать их без мотива, что, если говорить просто так, они могут потерять свой смысл. Мне кажется, этот человек действительно понимал, о чем говорит, потому что по прошествии такого большого промежутка времени мне, почему-то, так и не хочется говорить о том, что было тогда. Время идет, но чувства не утихают; они бушуют внутри, словно обезумевшие, сорвавшиеся с цепи нелюди. Больно было сразу от всего: от несправедливости происходящего, неизбежности будущего и стойкого чувства ничтожности прошлого. Казалось, что, наступив однажды на черную полосу, она въелась в твою подошву, прицепилась так сильно, что было почти невозможно ее отодрать. Нас было трое. Так можно было бы начать этот рассказ, но почему-то мне больше так не кажется: нас было намного больше, людей, которые сплелись с нами, вынужденных вступить в нашу игру и стать ее свидетелями. А, возможно, мне просто хотелось так думать, думать, будто мы не были настолько одиноки, как это выглядело на первый взгляд. — Отец? Часы неприятно тикали, отбивая до тошноты однотипный ритм, а голова неприятно гудела. Я подняла глаза на голос и ужаснулся самому себе: мой сын, мой единственный сын в отчаянье глядел на меня, безмолвно осуждая. И я не мог ничего сказать, потому что слова были бессмысленны; я давно уже дошел до самой главной точки своего жалкого существования, еще тогда, когда должен был вступить в ряды Пожирателей смерти. Возможно, однажды, Тео, ты меня обязательно поймешь. — Я должен. — Это опасно, — тихо, но при этом холодно пробормотал он, пряча серые глаза, пытаясь придать себе хотя бы долю должного безразличия. — Ты же знаешь, Темный Лорд…он просто в ярости… А мне хотелось улыбнуться. Улыбнуться так же легко, как когда-то, но скотчем приделанная маска не хотела слезать с лица. Да, Темный Лорд был в ярости, он свирепел с каждой секундой, а проваленная миссия с пророчеством стала точкой его сумасшествия. И Тео знал это тоже, внутри него, наверняка, гудел пожар страха за наши жизни, только главное было скрыто от его глаз: я уже давно понял, что наполовину в могиле. Я оказался в ней еще тогда, когда впервые встретил Харли и Луиса. Прошло уже двадцать лет после Олимпиады и десять с того, как смерть своими костлявыми руками забрала моего лучшего друга, Луиса Лунн. И вот теперь я остался действительно один, полуживой аристократ, оставленный даже своей женой, жалкий раб Темного Лорда. Оглядываясь назад, я все больше понимал, что совершил слишком много ошибок, слишком многое не успел сказать и слишком многое упустил. Погребенный своими собственными амбициями, я молился, чтобы мой сын не закончил также, чтобы он никогда не вступил на этот путь. Ради него стояло бы и дальше волочить свою оболочку, пресмыкаться в ногах у Лорда и убивать, купаться в крови невинных и безразличных мне людей. Я внимательно поглядел на Теодора, подмечая ужасающее сходство со своим же лицом, и попытался улыбнуться; надтреснутый, грубый оскал было единственным, что мне удалось напоследок. — Все будет нормально. Я обязательно вернусь.

***

Я помню нашу первую встречу. Яркие вспышки, звонкий хохот и звон бокалов. Балы среди аристократов всегда были чуть ли не отдельным видом праздника: именно здесь происходили судьбоносные встречи, именно здесь решался вопрос твоего будущего. Перегибая палку в роскоши, взрослые всегда внимательно следили за тем, чтобы ни один ребенок не мог сюда попасть. Всех их — детей до семнадцати лет — отправляли в тесную комнату со всевозможными игрушками, книгами и прочей ерундой, которую мы так яро любим в этом возрасте. Надменные аристократы, мы были рождены с мыслью о собственном превосходстве и всегда посматривали на всех свысока, даже на тех, кто, казалось бы, был нам ровней. Надо было действительно иметь талант, чтобы завести себе друга среди такого снобского и чопорного круга, но, если тебе это все-таки удавалось, такая дружба просто так никогда не заканчивалась. Луиса Лунн я знал чуть ли не с пеленок, этому предполагало все: давняя дружба родителей, соседние владения и богатый капитал. Не было ничего удивительного в том, что, встретясь однажды в этой самой тесной комнате, мы начали общаться и подружились именно так, как обычно делают это дети — без задней мысли о выгоде. Имея беззаботный характер, Луис был отчаянным малым, он полностью погружался в любую свою эмоцию, рассматривал ее со всех сторон и очень редко когда пытался как-то изменить своим чувствам. Он окунался в омут с головой, возможно, пытаясь обрести в конце концов спокойствие, но набрел только на одно — на Харли Вайт. Семейство Вайтов было древним. Оно существовало со времен самого Мерлина, оттого и было окутано завесой тайны. Кто-то говорил, что, продав свою душу, они обрекли свой род на вымирание; кто-то, будто бы они, купаясь в крови несчастных, что решили заключить с ними сделку, затащили в свой дом проклятье, из которого следовало, что им не жить. Проще говоря, положительного о них говорили мало, на приемы их приглашали еще меньше, а брачные или бюджетные контракты с ними заключали неохотно. Их осталось всего трое: Харли, ее брат Джерном и отец Виктор. Мрачный отец, потерянный сын и взбалмошная дочь — устрашающее трио, которое если и входило в свет, то делало это эффектно. Такими я помню их, такими они навек вклеились в мою память, такими они и останутся. Харли обожала зеленый цвет. Цвет нетронутого человеком леса. Вайт говорила, что он напоминает ей надежду, что после самой суровой зимы на свете первое, что появлялось, было зеленым. И в тот день она тоже была в ярко-зеленый платье со смешным бантом на голове. Закусывая губу и неуютно ежась, она упрямо не опускала свой взор, внимательно всматриваясь в лица гостей. Что ж, с точки зрения аристократов — это был моветон. Но Харли Вайт никогда не была одной из нас, чопорных индюков в напудренных сюртуках, она была той самой искрой среди скопища голубой крови, что полыхала ярче всех, но недолговечно. Искры, поражая воображение, потухали быстрее всего. Она стояла и смотрела так вызывающе долго, что было действительно неудивительно, что ее взгляд набрел на нас. — Харли Вайт, — деловито проговорила она, когда мы, мальчишки, не задумывающиеся о положении в обществе и прочей чепухе, подошли к ней и пригласили поиграть. Видимо, привыкнув, что на ее имя реагировали очень эмоционально, она немного рассердилась, не увидев на наших лицах должного ужаса. Харли скрестила руки на поясе, а когда заметила, что Джерном с интересом отнесся к нашему предложению, окинула его грозным взглядом. — Пф, кто же играет в пять лет в салки? — по-детски грозно поинтересовалась она, фыркнув. Луис потупил свой взгляд и стал нервно теребить рукав рубашки. Смущенный, он не знал, куда можно спрятать свой взгляд и как можно ответить на такую браваду. — Раз ты у нас такая умная и взрослая, — проговорил, не выдержав, — можешь предложить взамен? — Конечно, — Вайт странно сверкнула глазами, а потом, окинув грустным взглядом толпу, спросила, — не хотели бы вы сбежать? Харли Вайт в зеленом платье, уже тогда знавшая наперед о своей участи, мечтала убежать от несущихся шлейфом проблем. Отступление — это не трусость. Это рациональное решение человека, что поставил свою жизнь выше, нежели бессмысленные попытки бороться с судьбой. Но мы тогда, конечно же, не понимали весь смысл этих слов. Для нас было одно праведное — сбежать из этого душного помещения и высокомерных людей, взирающих на нас как на товар. Мы бежали по длинным коридорам знакомого особняка к манящей нас двери, что пустила бы в этот душный дом воздуха, а нас на свободу. Раскрасневшиеся от сильного бега, с яркими искрами в глазах, тогда мы были счастливы, даже если счастье это было сомнительным. Но кто же думает о таких вещах в пять лет? — А ты вообще знаешь, куда мы пойдем дальше? — со сбившимся дыханием прошептал Джерном, смотря с подозрением на сестру, которая выглядела уж больно довольной, так будто сейчас в ее голове воплощался какой-то план. — Конечно же, мы пойдем в лес, смотреть на кентавров! — воодушевлённо произнесла девчонка, смяв в кулачке подол платья. — Сейчас как раз самое время, если мы хотим успеть их застать. — Но кентавры никогда не показываются волшебникам, если не захотят, — с сомнением произнёс Луис, сведя брови к переносице. Ему явно вся эта идея казалось абсурдной. — Да и опасно это, — подхватил я, бросая вызов своим наглым взглядом. В полумраке холла, который озарялся двумя свечами, мне казалось, что выглядел я как минимум убеждающе, но только не для нее. Харли Вайт всегда была непреклонной. Тишина, которая повисла в коридоре, окутывала нас волшебной дремотой: сердце, бившееся от предвкушения азарта, постепенно приходило к своему нормальному ритму, а дверь, так яро манившая нас, постепенно становилась самой обычной, ничем не примечательной вещью, к которой уже не хотелось даже идти. В тот момент, мне кажется, и возникло это чувство истинного родства между нами, которое никогда не покидала нас. В те самые минуты мы, без слов и лишних, ненужных, пафосных выпадов, прониклись друг другом самым искренним и верным чувством на свете — дружбой. — И, все-таки, плохая эта идея, — наконец проговорил Луис, который отчего-то боялся поднять голову и посмотреть в глаза их предводительнице, что так гордо и упрямо смотрела на них свысока. — Лучше вернуться, пока не заметили, что мы… — Мерлин, неужели все мальчишки такие зануды?! — с возмущением проговорила Вайт, закатывая глаза. Ей хотелось сбежать, хотелось уйти от всех тех изучающих взглядом, но мы этого не знали. Нам было не понять весь смысл происходящего: ведь так бывает всегда, мы не замечаем мелочей, пока они не становятся крупными преградами на нашем пути. И первая преграда, как оказалось, подкралась незаметно, прямо в тот же день. — А я согласен с Луисом, — встал на защиту друга, я скрестил руки. Меня начинало раздражать такое вызывающее поведение от соплячки, а ее чрезмерное упрямство вызвало злость. Грозно сверкнув глазами, Харли уже было хотела сказать что-то колкое, как вдруг в соседнем коридоре послышался гул каблучков и, недолго думая, мы все пятерым, оглядевшись в поиске убежища, наткнулись на длинный шкаф, который находился прямо в стене. Нырнув в него и скрипнув дверью, мы все задержали дыхание и зажмурились от страха. Быть пойманными было очень страшно. — …ты видел Виктора? Как он вообще посмел прийти сегодня. И откуда только такая дерзость. — Не нервничай, дорогая, все равно все они скоро отправятся в ад, ты же слышала… Каблуки вдруг перестали отбивать свой ритм по полу, девушка явно остановилась, испустив истеричный смешок. В воздухе витало напряжение, которое передалось детям. — А ты уверен, что все это не ерунда? Не может же весь древний род умереть от магловских болезней и перестать существовать! — Элизабет, — тихо, но с раздражением проговорил мужчина, — даже Темный Лорд обходил Вайтов стороной и не сильно пытался с ними сблизиться. Хотя бы это должно уже тебе кое о чем сказать. Но ответа не последовало. Каблуки вновь пришли в движение, и вскоре коридор опустел. Мы, я и Луис, естественно не понимали ничего, да и нас тогда не волновали их слова. Гораздо важнее было то, что наша проказа, которая так и не воплотилась в жизнь, была не поймана. Но если бы мы огляделись и внимательно посмотрели на брата с сестрой, то увидели немое отчаяние в их лицах. Потому что уже через неделю Джерном Вайт слег в кровать с сильнейшим приступом кашля, настолько ужасным, что этот слух обсуждался всеми чистокровными семьями: это было неведомо. Чистокровные почти никогда не заболевали маггловскими болезнями. И вот так вот слух о родовом проклятии дошел до нас, ленивого и меланхоличного Луиса Лунн и невзлюбившего с первой минуты Харли меня. Так и началась наша история.