Вкус

-Конь на Е3, - и темнота поглощает хрупкую каменную фигурку, скрывая её от глаз, но уже через секунду открывая на новой позиции.       В комнате без стен, видимых человеческому глазу, как минимум, нависает тишина, звоном бьющая в ушах, отражаясь от плотных границ видимости. При каждом мимолётном движении огонька свечи тени делают шаг навстречу, обступая и приближаясь нестерпимо близко, вплоть до леденящего прикосновения, но сразу отступая назад, стоит только пламени выровняться. Из-за этой игры в догонялки с «живыми стенами» невольно хотелось затаить дыхание, только чтобы спасительный свет продолжал их игру. - Пешка на А4, - голос твёрдый, но наигранный. Чувствуется, а от того тени подступают ближе, чувствуя страх. А может, это просто выдох опять колыхнул пламя. Близко, слишком близко, так близко, что ноги немеют и леденеют.       Он выдыхает устало, глядя на меня через шахматный стол и пламя свечи, а тень окутывает очередную фигуру, ставя её прямо у моего края доски. - В этот раз ещё быстрее, чем в прошлый, - голос бархатный, не такой, каким был раньше. Каждый раз всё спокойнее. Или это усталость от обыденности, которую оба уже почувствовали на себе. Звонкий щелчок пальцами, и тень волной плещет на стол, окутывая его дымкой, развивающейся на лоскуты облаков по полу, смывая фигуры в один поток, унося их за пределы видимости, оставляя на столе новую свечу. Белый воск бьёт по глазам на фоне темноты вокруг, уже без пламени светясь. Бледные, почти бескровные пальцы, цветом похожие на воск свечи, вновь щёлкают, и второй огонёк заставляет тени отступить дальше, обдавая тело приятным теплом, - Я подумал, так будет лучше.       Вновь тишина, только лёгкий шелест сжавшихся теней. - Да, заметно. - Ну, я помню это по своему опыту, Максвелл, - голос такой ровный и спокойный, что пробирает до костей. Взгляд из полуопущенных век надменно-спокойный, но всё же в нём чувствуется что-то ещё. «Злость»,- думает Максвелл, опираясь на подлокотники своего кресла, приближаясь чуть ближе к теплу огня. Правила этой игры он знал прекрасно, ведь сам её начал. Или кто-то до него, но этот образ уже стёрся из его памяти за долгое время. 40 лет? Или уже больше? Если больше, то насколько? Знает ли он, Уилсон, ответ?       Тепло проникало сквозь порванную рубашку внутрь Масвелла, заставляя его слегка расслабиться. «Иллюзия», - подумал он. Он помнил и это. - Я не изобретаю новых трюков, - мягко произнёс Уилсон, проводя длинной изящной рукой над пламенем, заставляя то пошатнуться. Максвелл машинально бросил взгляд на дрогнувшие тени. Они ждали, и это им не нравилось. Максвеллу тоже. - Тогда почему я всё ещё здесь? - Максвел приблизился к огню, положив холодные пальцы на каменную столешницу, - Партия уже закончена. - И ты спешишь вернуться туда? – отблеск света пробежал по бархатному чёрному пиджаку и шёлковому алому платку, остановившись на двух тёмных уставших глазах. В них читалось всё, что Максвелл успел забыть, и заново приобретал последние несколько… лет? «Ты ещё помнишь их, да?» - пронеслось в голове у Максвелла, а на лицо нашла усмешка. Но она была настолько не похожа на бывшую, привычную Уилсону усмешку победителя, - «Скоро и это забудешь, поверь». - А что мне остаётся?       Уилсон пожал плечами и провёл рукой по столешнице, оставляя за ней след тени, поднимающийся вибрирующими волнами над камнем, слепляясь в форму изящного бокала, растворяясь прозрачным стеклом, но оседая на дне, меняя цвет в яркий в свете свечи алый. - Вина? – тонкие бледные пальцы протягивают Максвеллу хрупкий бокал, отбрасывающий алые блики на стол, - Ну же, видеть тебя отравленным мне ни удовольствия, ни выгоды не принесёт.        Тёмные от солнца и пыли пальцы мягко обхватили бокал и подвели его к свече, заставляя всё помещение окраситься в лёгкий красный. Затем глоток, ещё один, один за другим. Остановиться невозможно до тех пор, пока вино не кончается, согревая тело и разрастаясь приятным внутренним покалыванием. Рассудок проясняется, руки слабеют от накатившей расслабленности. - Да, кому как не мне об этом знать, - звонкий лязг стекла о камень, а по столешнице пробегают пятна света от гравировки. Уилсон вновь щёлкает пальцами, и тень наполняет бокал до краёв. Максвелл вновь принимает его, жадно глотая жидкость, но останавливается на половине, чувствуя, что рассудок важнее мимолётной радости. - Не нравится? – Уилсон вновь проводит рукой по воздуху, вырисовывая тенью очертания бокала прямо перед собой, второй рукой обхватывая тень и отпивая ещё чёрное, не успевшее выцвести в красный вино. - Тень не имеет вкуса, - Максвелл рассматривает причудливый узор на резном стекле, - Вкус – одна из многих иллюзий больного мозга в этом мире.       Уилсон только пожимает плечами, отставляя бокал в сторону и осматривая Максвелла пристальным взглядом из-под усталых век. Максвелл тоже видит в нём изменения: кожа цвета белого мрамора, глаза ясные в сравнении с краснотой от былых морозов или недосыпов, зрачок расширен от темноты, фигура тонкая, но изящная. Это вина уже не голода, а времени. Запечатлён навеки таким, каким этот мир как-то давно принял его. Волосы всё так же взлохмачены, но теперь блестят чернотой, а не тусклым слоем пыли и блёклостью от выгорания на солнце. - Пребывание здесь идёт тебе на пользу, - ехидно улыбнулся Максвелл, зная, что это далеко не комплемент. - Да, кому как не тебе, опять-таки, об этом знать, - не менее жестоко улыбается в ответ Уилсон, - Смена ролей и тебя изменила.       Белая рубашка уже далеко не белоснежная, жилет от тройки порван в нескольких местах и походит на камуфляж из-за многочисленных пятен запёкшейся крови. Пиджак оставлен в лесу. «Гончие», - подумал Уилсон не без лёгкой дрожи, - «Седьмая ночь». Волосы уже не уложены, а просто кое-как зачёсаны назад рукой, а лицо испещрено, казалось, ещё более глубокими морщинами. И губы. Улыбка дрожит, слабая и усталая. - Что на этот раз? – Персиваль прорвал тишину, отражаясь от теней. Громко, уверенно, с металлическим отзвуком в победоносной интонации. - Можно подумать, ты не знаешь, - спокойный, но тихий ответ. Усмешка. - Ну да, разумеется, - Уилсон задумался, проводя пальцем по краям бокала, - Гончие. Это больно. - Как и любая смерть в этом мире. - Пожалуй и так, - голос спокойно утонул в тишине.       Они смотрели друг на друга, не зная, как разговор пойдёт дальше. Но он продолжится, это несомненно. Ведь оба нуждаются в этих минутах больше, чем в чём-либо ещё. - Знаешь, - продолжи Уилсон, рассматривая пламя свечи, - Раньше я задавался вопросом, который не решался задать, сидя на твоём месте, - он кивнул на кресло, в котором сидел Максвелл, - Почему я просто не мог остаться здесь? Почему это вообще должно было повторяться раз за разом?       Теперь Максвелл без зазрения совести понимал, что Уилсон чувствует всё то, что чувствовал и он когда-то, а значит и чувства разделял те же. Потребность в общении, в человеке, в словах, в голосе, во взгляде. Что угодно, только не тень и музыка – одна и та же изо дня в день, из десятилетия в десятилетие, из вечности в вечность. - Так нельзя было, - выдохнул Максвелл, - Просто нельзя. Ты же знаешь и сам. - Теперь знаю, - Хиггсбери звучал уже гораздо тише, - И теперь понимаю, для чего это вообще было. И понимаю, какой вопрос ты сам прокручиваешь в голове каждую ночь и день, что проводишь в до боли знакомом тебе мире. - Раз так, то ответь, - Максвелл пригубил вино, допивая до последней капли и жестом останавливая Уилсона от создания новой порции. Это означало, что и разговор снова подходит к концу. - Нет, - Уилсон устало облокотился на спинку кресла, взглядом упираясь в потолок. В тень. Пламя пошатнулось, почти подходя к концу первой свечи, - Мой ответ нет, и ты знаешь, почему.       Максвелл усмехнулся, а потом разразился смехом. Неподдельно искренним, но болезненно отдающим в ноющих лёгких. Звон разносился по бескрайнему помещению, отбиваясь о дрожащие тени. - Да, - он отдышался, - Знаю. Потому что ты всегда был наивно простодушным. Уилсон улыбнулся. Без злобы или насмешки. Искренне дружелюбно. - Да, мы часто понимаем важнейшие вещи только встав на место другого человека.       Бокалы в миг разбились в облако густой тени, спадающей на пол с каменной столешницы. - Но я рад, - добавил Максвелл, поднимаясь с кресла, - Рад что так всё кончилось. - Будучи в своём положении? – Уилсон остался сидеть, сложив руки в замок и подперев голову, облокотившись о камень стола. - Будучи в твоём положении. И именно это позволяет мне искренне желать прощения. - Я же сказал, ты его уже получил.       Максвелл усмехнулся. «Если бы всё было так просто». Уилсон опёрся на спинку стула, а стол окутался тенью, оставляя лишь два лёгких огонька гореть в воздухе. И Максвелл знал, что это просто отсрочка. - 7 дней, - прошептал Уилсон, - Почему так мало в этот раз?       Максвелл задумался, но не нашёлся, что сказать, а потому просто усмехнулся в очередной раз и сказал: - Возможно, просто хотел ещё выпить с тобой.       На лицо Персиваля нашла ухмылка, и, вздохнув, он сказал: - Как жаль, что вкус – это всего лишь иллюзия. - Иногда иллюзии приятнее реальности, - Максвелл поклонился и направился к тени, за пределы света угасающего первого огонька. - Я бы сказал «всегда», они всегда приятнее. Даже в реальном мире.       Максвелл остановился прямо у поджидающей стены мрака и обернулся через плечо. - Как будто ты всё ещё помнишь, какой он, «реальный мир», - и шагнул в тень, пропадая наполовину, - До следующего раза, приятель!       И пропал полностью, заволочённый тенью, как плотным одеялом. И как только его силуэт слился с темнотой, тени отступили, сметая огни, уступая прохладному свечению вечера. Постоянного вечера. Из-под теней проступили каменные стены, настоящие и холодные, а пол вновь разбился каменной шахматной клеткой. Уилсон осмотрелся и щёлкнул пальцами, зажигая несколько огней рядом с собой. А потом устало опёрся головой о спинку трона, закрывая глаза. Сон. А что ещё ему остаётся? «Спасибо», - думает напоследок учёный, вспоминая о проклятой мелодии, которую Максвелл ни за что не заставил бы его слушать.