Dusty dreams and dirty scars

Я держу тебя в своих руках крепко, ладонью зажимаю кровоточащую рану. Охрипшим от боли голосом шепчу : — Прости меня, Сэмми... Поднимаюсь с колен и уношу тебя прочь с этого проклятого Богом клочка земли. Опускаю тебя на ледяной матрас, лежащий на таком же ледяном полу. Обессиленно опускаюсь рядом, придвигаюсь ближе, чтобы слышать каждое твое слово, которое произнесешь в предсмертном бреду. — Дин, расскажи мне сказку, - тихо говоришь, расплываясь в безумной улыбке, а через пару секунд тяжелые веки накрывают уставшие глаза. Я вглядываюсь в твое лицо, на котором застыла едва заметная улыбка. Провожу лихорадочно трясущимися пальцами по лбу, осторожно отодвигая челку, падающую на твои длинные ресницы. Делаю глубокий вдох, словно набираю кислород для нас обоих, и, опустив ладонь на макушку, начинаю : — Представь, Сэмми, что мы с тобой сидим на берегу моря, и теплый ветер колышет песок под нами. Потихоньку начинает темнеть, солнце собирается спать... — А где у солнца кровать? — не открывая глаз, перебиваешь меня; и я вижу в тебе маленького ребенка, которому все интересно; все ему нужно пренепременно разузнать. — На дне моря, Сэмми. Но об этом чуть позже. Я все тебе расскажу... Недалеко от нас виднеется пирс, над которым кружат надоедливые чайки. Кричат что-то на своем языке, не приближаясь к самому краю деревянных досок. Рядом стоит корабль, который готовится в дальнее плавание, на другой край света, туда, где всегда ярко светит солнце, и нет никаких бед... — в горле пересыхает, а радужку больно режет стеклянными слезами; от осознания того, что я говорю, сердце больно бьется о ребро, затрудняя дыхание, которое я все так же делю на двоих, — Вдруг из трубы высовывается полупрозрачная лента дыма, разносящаяся морским бризом. Корабль трогается с места, и, плавно разрезая водную гладь, плывет навстречу закату... Сэмми, ты же знаешь, что в каждой сказке есть горькая правда, которую автор намеренно скрывает за радужными картинками? Я всегда хотел, чтобы твое детство продлилось чуть дольше, но не смог... Ты же хочешь знать истину, брат? У этого корабля есть якорь, впрочем, как и у любого другого корабля. Но его якорь давно заржавел и застыл, пригвожденный злым роком к корпусу. Он никогда не опустится, чтобы остановить ход корабля. Даже если надо будет остановиться, якорь не сможет спасти корабль, Сэм. И знаешь что? — я спускаю ладонь на твою грудь, надеясь почувствовать слабые удары моторчика, но попытки остаются тщетны; злоба на самого себя встает поперек горла, хочется кричать, но, как назло, голос становится еще тише, неразборчивее, — Я — это якорь, а ты — корабль без тормозов. Я не смог тебя спасти, Сэм... Не смог... И это та часть истории, что хороший рассказчик должен был умолчать, скрыть между строк, но я плохой рассказчик, брат. И мы идем на дно. На самое дно, где множество морских обитателей будут виться вокруг нас, и ни одна спасательная бригада даже не сунет сюда нос. Раскаленное алое солнце, которое уже забрало «свое», будет опускаться в море, неумолимо ускоряя свой ход. Будет топить нас, загоняя на самое дно, чтобы во сне, дотрагиваясь холодной рукой, тревожить наши грешные души, задевать оставшиеся там струны, которые вот-вот с треском лопнут... Мой мутный взор падает на пистолет. Не раздумывая, заряжаю патрон. Всего один. Значит, нет права на ошибку. Нельзя заставлять брата ждать. Не больше минуты, и раздается выстрел. В комнате еще долго стоит необъяснимый звон, оповещающий все живое о том, что только что умер человек. Один человек, потому что мы — это одна душа, разорванная на две части. Части целого. *** ...Но якорь всё так же прибит к кораблю, как и прежде. Я не оставлю тебя. Никогда. И если на дно, то вместе. А оттуда нам и до дома недалеко.

Сотни метров — это не так уж и много, если только я буду с тобой.