L'anima e divisa in tre

Маэстро Сальери с трудом переживает ночи. Окна распахнуты настежь — до натужного скрипа петель, до лёгкого звона стекла от удара о стену — лишь бы не взаперти, и запах грязного, таящего снега бьёт набатом. Маэстро Сальери устало трёт виски и пьёт горячий шоколад. Ночные бдения — о чудо — пока не сказываются на лице, но это ненадолго. Иллюзия обыкновенности, всё как всегда: камзол безупречно чист, лицо безупречно выбрито, жесты безупречно точны: он давно уверовал в постулат, что аккуратность — залог внутреннего спокойствия. Маэстро Сальери совсем не заботят лихорадочно блестящие глаза и растревоженные раны в душе. От ночей веет бесконечной пряностью и зимней стужей. Маэстро Сальери чувствует, что угасает — час от часу, с каждым мимолетным движеньем стрелки часов. Время вспять не обернуть. Сознание Маэстро Сальери горит. Маэстро Сальери чувствует с запинкой, до конца не осознавая, что за слегка заиндевевшими стеклами властвует февраль. Зима подходит к концу, а Маэстро Сальери сохраняет свой собственный разум: он не сходит с ума меж метелей и вьюг. Имея целый сонм демонов за спиной, трудно не почитать это за достижение. Сомнительное и странное — он все еще контролирует свои действия, несмотря на все обстоятельства. Маэстро Сальери до сих пор человек. Демонов отпугивает тишина и багряные лучи заката. Маэстро Сальери устало бросает перо. Душа — незапятнанная и незамутненная — дольше всего продержалась душа, а не разум. Своих демонов маэстро Сальери изучил давно и наизусть, они шепчут и тянут руки, цепляются за фалды сюртука, не смея приказывать. Они — лишь полунемая и безвольная свита тех, что денно и нощно разрывают разум маэстро Сальери на куски цветастого платка. Маэстро Сальери сам, не ведая, что творит, нежно выпестовал их в темных водах самого себя. Двое — их низкие и подлые сути похожи, как отражения в разбитых, изуродованных зеркалах. Двое демонов, что имеют не имя, но лицо. Верные слуги Господни почитают их прегрешения величайшими из всех, что когда-либо было на бренной земле. Маэстро Сальери усердно молится, покуда время ещё есть. Уныние нашло себя в сиреневых сумерках, когда первые музыкальные экзерсисы не желали становиться стройным рядом, вызывая какофонию мыслей и смешивая чувства. Тогда ещё не маэстро — Антонио комкал рукава рубахи и мял листы, пачкая пальцы. Тогда голоса ещё молчали — дивное время. Когда ничего не выходит, уныние захлёстывает с головой. От Уныния пахнет вишней и несбывшимися надеждами: он печален, от его присутствия становится тошно и холодно, и маэстро Сальери тщетно обнимает себя руками. Маэстро Сальери раздавлен и разбит: боль в душе почти ощутима, и кости ломит, как от лихорадки. Уныние молчалив и сдержан и слишком похож: маэстро Сальери видит осколки себя в его чертах, но свита демонов — почти вся — подчинена не ему. Она воет и трепещет, подобострастно ползая в ногах: Гордыня безжалостно наступает на их протянутые руки. От него смердит кровью — багряные капли на белоснежных манжетах, — а в глазах находят отражение дворцовых интриг. Гордыня неоправданно жесток. Он появился и подчинил себе всех демонов под высокими сводами Венской оперы, о, как он блистал под канонадой аплодисментов, о, как был прекрасен. Улыбка искажала губы маэстро Сальери, на секунду потерявшегося средь блеска и величия, он склонял голову в знак благодарности и смотрел свысока. Маэстро Сальери не готов каждый раз чувствовать себя им — слуги господни твердят, что гордыня — тяжелейший из грехов. Гордыня чаще проскальзывает в облике. То самое обличье, позволяющее взлететь на венский Олимп. Маэстро Сальери закрывает глаза и просит у Господа прощения. Маэстро Сальери бездействует, покуда за окном подаются и оседают сугробы; зима — лучшее время для богоугодных молитв. Зима — время, когда душа наиболее уязвима. Маэстро Сальери наиболее подвержен меланхолиям зимой. Они сходятся в схватке за тело, безжалостно схлёстываются, раздирая сознание на части, на цветные лоскуты, не умея договориться промеж собой, и маэстро благодарит высшие силы за это. Он бы не смог противостоять этому альянсу. И не мог выбрать сторону. Гордыня уходит громко; Уныние касается мягко, в скорби склоняя голову; руки маэстро Сальери дрожат. Уныние медленно открывает крышку карманных часов, стрелки дёргаются в конвульсиях, продолжают свой бег. Гордыня бросает кинжал дамасской стали на стол, он скользит, расталкивая бумаги. Недописанные симфонии с шорохом опадают на пол. Маэстро Сальери смотрит отстранёно, с трудом удерживая контроль. Они спорят. Маэстро Сальери не хочет вмешиваться. Стаи демонов воют; Гордыня хрипло смеётся. Уныние молчит. Маэстро Сальери с трудом выносит дни. Гордыня горячо шепчет на ухо — о, он неимоверно искушён в придворных интригах — маэстро Сальери шлёт его указания к Дьяволу. Быть может, это он и есть. Гордыня скалится. Никто этого не замечает, слава Господне. Никто не может увидеть борьбу внутри чужой души, когда у самих внутри — пустота и жажда власти. Моцарт смеётся надо всеми. Мальчишка — самовлюблённый, импульсивный и, несомненно, неимоверно, невероятно талантливый, одарённый одной из муз Парнаса — не нравится им обоим. Маэстро Сальери чувствует жалость. Методы обоих различны, как день и ночь. Уныние молчит — он почти всегда молчит — лишь печально поглядывая на небрежно брошенный кинжал. Он всегда ищет причину в себе. Гордыня мечется из угла в угол загнанным зверем; он рычит. Злость и уязвлённое самолюбие искажают его лицо. Его трясёт, он прочит холодную землю могилы. Маэстро Сальери разрывает на куски. Это безумие. Его разум болен, и не исцелят его ни молитвы, ни терпкий запах ладана. Уныние говорит: — Нет. Гордыня замирает. Неслыханная дерзость. Оборачивается медленно. Смотрит свысока. — Что? Они не обращаются по именам, да и вряд ли эти имена у них были. У исчадий ада нет имён. Маэстро Сальери не хочет вмешиваться. Уныние молчит. Снова и снова. Тишина давит, воздух холоден, маэстро Сальери отворачивается. Душа медленно бледнеет. Гордыня подходит медленно и плавно, каблуки стучат размеренно. Шаг, шаг, шаг. Ритм не сбивается, дыхания не слышно. Маэстро Сальери выбрал сторону, не заметно для себя. Гордыня сжимает Унынию горло и выплёвывает прямо в лицо: — Это всё для нашего блага. Жаркий огонь догорает в камине. Демоны — есть отражение нас самих. Маэстро Сальери доверительно кладет руку графу Розенбергу на плечо. — Сейте раздоры в труппе. Всё просто: разделяй и властвуй. Маэстро Сальери поздно каяться. Маэстро Сальери убит. И побеждён.