Всего лишь формальность

      — Я не собираюсь следовать этой глупой традиции!       Венгрия раздражённо стукнула каблуком по полу, скрестив на груди руки и зло глядя на сидящего перед ней в кресле Австрию.       Родерих устало выдохнул и поставил аккуратную фарфоровую чашку на стоящий рядом столик. Раздался приятный аромат кофе, а Эдельштайн закинул ногу на ногу, выжидательно глядя на девушку.       По правде говоря, он уже начинал не понимать эту девушку. А ещё бояться. Хотя и старался не подавать виду. Что было не так уж и легко делать, когда мимо твоего лица летают бесценные китайские фарфоровые вазы и маленькие статуэтки, с которых ты сдуваешь пылинки.       «Да, мне определённо будет не хватать этих ваз в коллекции», — с грустью про себя заметил Австрия, глядя на валяющиеся на полу осколки.       — Дорогая, но ты ведь сама столько говорила про свои традиции и что их нужно соблюдать. Тут тебе подвернулся такой случай, а ты сразу обижаешься! — Родерих с самым искренне недоуменным видом смотрел на венгерку.       Слуги уже давно разбежались кто куда, так что Элизабет приходилось поддерживать спадающее свадебное платье, а советник, который поднял весь этот вопрос, опасливо выглядывал из-за кресла австрийца, боясь испытать на себе всю тяжесть хрупкой женской руки.       — Австрия…       — Милая, не заводись. Это всего лишь формальность, о которой мы довольно быстро сможем забыть. И ты все также будешь для всех Элизабет Хедервари.       Эдельштайн снял очки и потер переносицу.       — Вот-вот, он дело говорит, — тут же активно закивал головой советник.       Взгляду, который кинула в него Элизабет, мог бы позавидовать даже Бервальд, а он, как было известно, обладал самыми железными яйцами и взглядом. Куриными яйцами. Это было его хобби. А вы о чём подумали?       Венгерка хотела что-то сказать, но её вновь перебил Родерих.       — Послушай, у нас ещё есть время, чтобы всё хорошенько обдумать. Присядь. Давай поговорим…       — Да ты… ты… — Элизабет тяжело дышала, думая, кого из двоих её собеседником выбрать себе в жертву.       Нет, она, конечно, была всеми руками за традиции и уже столько лет проедала этим мозг австрийцу, так что в конце концов он сдался и согласился на её условия. А теперь она противоречила сама себе. По крайней мере так казалось Родериху. Впрочем, он и сам понимал, насколько его позиция была смехотворна и что эта традиция действительно была глупа. Но отступать уже было некуда.       — Сядь, — Эдельштайн наконец поднялся со своего места и усадил девушку в кресло напротив. — В том, что ты сейчас так себя ведешь, всё равно нет ничего хорошего.       Хедервари была немного растеряна от того, что её вот так вот нагло усадили и не дали даже посопротивляться.       — Если ты сделаешь всё по традициям своей страны, то тебя будут уважать. Разве ты сама не говорила о том, как много в жизни людей играют традиции и культура? — Эдельштайн аккуратно взял руку Элизабет в свои ладони и, поднеся к своим губам, поцеловал её запястье.       — Н-но…       — Ты главный хранитель ценностей своего народа, а значит в первую очередь должна их соблюдать, — мягко протянул Родерих. — И не забывай, что это всего лишь формальность.       Австрия был рад, что истерика Элизабет начала потихоньку утихать, так что можно было уже без страха находиться рядом с ней. Хотя глаз девушки опасно дергался, что являлось признаком возможных физических увечий окружающих Хедервари людей.       — Но разве мы не женимся по обычаям твоей страны? — едко процедила Венгрия. — Я что-то не заметила за окнами очертаний Будапешта. Я вижу только Вену. Так что не думаю, что выполнение каких-то глупых традиций играет сейчас важную роль.       Родерих даже замолчал на мгновение, понимая, что логика у Венгрии железная, а вот у него уже кончаются любые весомые и адекватные аргументы. Да и те, что были, распугал довольно громкий стук в дверь.       — Ну кто там? — раздражённо рявкнул Родерих, оборачиваясь к двери.       Слуга сначала опасливо посмотрел на Родериха, а потом, набрав в грудь побольше воздуха, сообщил:       — Герр Гилберт справляется о вашем здоровье и спрашивает, не хотите ли вы всвязи со своим не самым лучшим физическим состоянием безвозмездно отдать пару лишних земель, чтобы случайно не надорваться.       Повисла неловкая пауза, во время которой Австрия явно пытался прожечь в незадачливом слуге дырки, как от шрапнели, взглядом, а потом, вздохнув, как можно спокойней поинтересовался:       — Это всё, что просил передать герр Гилберт?       — Абсолютно. Все слово в слово, — подтвердил слуга, кивнув головой.       — Вот и отлично, а теперь… Вон!       Слуга еле успел закрыть за собой дверь, как в неё врезалась чашка с недопитым кофе, которое тут же темными разводами потекло по светлой деревянной поверхности.       На голову Австрии опустилась аккуратная ладошка Венгрии, но от того, что она была аккуратной, легче не становилось, потому что у Родериха появилось ощущение будто его голову вот-вот вдавят внутрь груди и он нервно сглотнул, повернувшись к Элизабет.       На губах Хедервари была та самая безмятежная улыбка, от которой у Родериха всегда по позвоночнику бегали табуны мурашек и барабанами. Элизабет медленно закрыла глаза, открыла их и убедилась, что Австрия всё ещё на месте, а значит с чувством самосохранения у него всё так же плохо, как и у Пруссии.       Улыбка девушки стала ещё шире, и Венгрия, наклонившись к Эдельштайну, заговорщицким тоном произнесла:       — Знаешь, а что если нам немного поменять эти традиции? Я, конечно, ничего не имею против «Родерихне Эдельштайн», но, по-моему, «Эржебетне Хедервари» звучит гораздо лучше. Это ведь всего лишь формальность.