Правила

Каждый человек может условно разделить свою жизнь на несколько периодов. Говард Линк не являлся исключением из этого правила. Период первый для Линка — период хаоса. Линк не помнил своих родителей и свою первую семью — они были, конечно, и где-то в самой глубине сознания сохранились смутные образы, но он не мог сказать, ни кем именно они были, ни как относились к нему. Поэтому он даже не относил их к какому-то периоду своей жизни. Для Линка жизнь началась с обретения своей второй семьи, сохранившейся на все последующие годы, с обретения тех ребят, которых годы спустя назовут третьими экзорцистами. Они сбились в стаю, чтобы выжить, и пусть давалось им это нелегко, но всё же давалось. Хлеба вечно не хватало, а маленький Киредори постоянно болел, и то и дело кому-нибудь (чаще всего — именно Линку) приходилось оставаться с ним, а не выбираться в город за добычей. Доставать еду и деньги можно было по-разному: Гоши, старший из них и громадный уже тогда, без труда отбирал что-то у домашних и обеспеченных детей, а ушлый и юркий Токуса мог промышлять ремеслом карманника. Он не был в этом деле мастером, его удача с раза на раз не приходилась, и нередко от полицейского участка или как минимум побоев его спасали только быстрые ноги, а также хорошее знание маленьких грязных улочек и укромных мест в них. Мадарао, как самый умный и терпеливый, первым научился выпрашивать милостыню у церкви. Обычно прихожане не выносили таких вот обтрёпанных вороватых мальчишек, калеки и матери с младенцами вызывали у них гораздо больше сочувствия; но у Мадарао была Тевак. Он садился на церковные ступени, а её сажал на колени к себе, и маленький ангелочек с длинными пушистыми ресницами и светлыми, как на фресках, короткими тогда ещё волосиками, вызывал у прихожан восторг и умиление, а монеты или хлеб так и падали в потрёпанную шапку. Тевак была спокойным и терпеливым ребёнком и обычно неплохо переносила эти долгие сидения на одном месте, а если и плакала иногда — что ж, это только вызывало больше сочувствия у прохожих. Скоро прибыльность занятия Мадарао признали все, и остальные мальчишки тоже стали околачиваться возле церкви, но, конечно, так успешно дела у них не шли (жалость у горожан нахальным оборванцам вызвать было сложновато), а добычи лидера всё равно не хватало на всех. Некоторые называли самые печальные периоды своей жизни адом; Линк адом не называл его никогда. Им было тяжело. Они были неорганизованными детьми. Они ложились спать, свалившись в кучу, чтобы было теплее; они ели хлеб грязными руками (не потому ли так часто болел Киредори?), вокруг них был бардак и хаос, грязь и вонь, и сами они тоже были частью этой грязи — валяющиеся в одной свалке обломки людей. Они были вместе и в то же время каждый сам по себе, они не слушали друг друга, и то и дело глупо и по-детски дрались из-за какой-то ерунды. И даже могли бы давно разбежаться от этих вечных споров, если бы нищета не прибила их так близко друг к другу. Им было тяжело, но для них это был единственный способ существования, и они не ведали ничего лучшего, потому даже не понимали, насколько ужасна их жизнь — а сейчас, глядя на эти времена спустя годы, Линк чувствовал к себе и к ним только жалость и презрение. Период хаоса закончился для него, да и для них всех тоже, в один, как казалось сначала, совершенно обычный день. Мадарао сидел тогда, как обычно, на паперти, а уже подросшая Тевак капризничала намного меньше; шла служба, весь народ собрался внутри церкви, и потому Линк с Токусой подошли к нему спросить что-то — что именно, Говард уже не помнит. Тогда к ним подошёл человек в чёрных одеяниях, которого они несколько раз уже видели здесь и считали местным священником, но шла служба, и местный священник не мог сейчас находиться рядом с ними. Человек в чёрных одеяниях спросил их, не хотят ли они помочь ему и наесться за это досыта. Уличные мальчишки никогда никому не доверяли, но и терять им было нечего. Поэтому они и согласились. Несколько раз они бегали по его непонятным поручениям (узнать, ни вели ли себя странно родственники умерших людей, передать кому-то нелепые сообщения, перетащить какие-то ящики из одного места в другое), и каждый раз получали за это обещанный полноценный обед — для всех них. А потом человек в чёрных одеяниях предложил им присоединиться к одной организации. Для уличных мальчишек выбор был очень простым: продолжить прозябать на улице или же наслаждаться такими обедами каждый день. И, может быть, Киредори перестал бы тогда болеть, и не пришлось бы беспокоиться о том, что Гоши растёт очень быстро и одежды на него всё время не находится. Выбор был простым. Они отдали себя в руки таинственной организации и с этого момента перестали принадлежать себе. Так в жизни Линка начался второй период: период порядка. В Чёрном Ордене их первым делом отмыли, расчесали и переодели, так что когда они впервые собрались снова, то даже не сразу друг друга узнали, долго смеялись и удивлялись. Линк с Токусой даже подрались, потому что кто-то из них слишком больно и обидно ткнул другого. А потом они все получили выволочку за эту драку, и именно тогда им объяснили, что теперь они не просто выглядят по-другому, теперь они стали другими людьми и вести себя тоже должны были иначе. Каждый из них получил пять ударов прутом по ладоням, каждый — за двоих. А потом их стали учить быть другими людьми. Учили мыть руки перед едой, подолгу стоять в одной позе, не шевелясь и держа спину, говорить вежливо и почтительно склонять голову, когда это требуется. Учили молиться и держать себя в руках, и нести ответственность всем, но за каждого. Наука давалась трудно, правила и порядок слишком тяжело вбивались в головы тех, кто привык быть частью хаоса, но теперь, вспоминая тот тяжёлый переход, Линк считал строгость воспитателей суровой необходимостью. Сейчас это выглядело так просто: пока они были частью хаоса, они были голодными, страшными и дикими. Когда они стали частью порядка, они стали сытыми, аккуратными и полезными. Если хочешь жить хорошо, если сам хочешь быть хорошим человеком, способным принести пользу другим и себе, то ты должен содержать себя в порядке, должен соответствовать правилам. Правила и организованность стали почти синонимами абсолютного добра, а любое их нарушение — признаком того мира хаоса, который Говард никогда не называл адом. Когда они стали достаточно упорядоченными, по мнению руководства, их стали учить большему: сражениям и техникам печатей. Им дали силу воронов и высшую цель и должность — быть инструментом сбережения и соблюдения порядков в организации, ставшей для них миром, и будь Линк проклят, если он не считал это назначение и эту службу величайшим признанием. Разве беспрекословное выполнение требований руководства не являлось лучшим доказательством их значимости, их полезности, их миссии по распространению порядка, а значит, и блага? Потому и назначение на службу инспектору Рувелье Линк воспринял как поощрение, как большую честь. Малкольм С.Рувелье — человек, который занимал должность более высокую, чем Линк, и которому ворон должен подчиняться согласно субординации, согласно правилам. Правила для Линка являлись чем-то чуть ли не более священным, чем Библия (в отличие от, например, Токусы, вот уж на кого действительно сильно подействовали вечерние чтения). Линк довольно долго работал с инспектором, и пусть даже эта должность и не давала ему так часто видеться с его товарищами, как раньше, он не особенно расстраивался, как, наверняка, и все они. Во-первых, Малкольм С. Рувелье — человек расчётливый, умный, недоверчиво-проницательный, не позволяющий эмоциям захватить над собой контроль, чётко и последовательно ставящий себе цели и уверенно идущий к их выполнению. Линк искренне восхищался им, в глубине души: вороны не должны позволять эмоциям повлиять на их действия, свою преданность лучше всего передать с помощью исполнительности. Он наблюдал за решениями руководителя, за его уверенностью и спокойствием, за последствиями его приказов — и хотел быть похожим на этого человека, и так же надёжно устанавливать порядок на благо в этой организации. А во-вторых, Линк знал, что если даже и потеряет на некоторое время контакт со своими товарищами, они всё равно связаны крепкой нитью, железной клеткой, неразрывной общностью душ и неразрывным законом ответственности всех за каждого. Весь второй период жизни Линка, период порядка, был наполнен незыблемой уверенностью в правильности своих действий и справедливостью установленных в голове утверждений, он был пронизан незыблемой верой, он — стабильный, крепкий и устойчивый, и Линк никогда не смог бы поверить или предположить, что когда-то этот этап сможет смениться чем-то иным. Наступление третьего периода Линк заметил не сразу, и даже когда заметил, то поначалу пугался и отрицал его, но, тем не менее, всё, что должно было произойти, произошло, и новый этап жизни вступил в свои права. Третий период, период сомнения, хронологически определялся совершенно точно. Он сделал первые свои шаги в тот день, когда инспектор Говард Линк получил своё новое задание: установить слежку за Алленом Уолкером. Линк всегда был ответственным исполнителем и к новому заданию отнёсся со всей ответственностью: подготовил все необходимые бумаги, список вопросов для изучения информированности Уолкера, его знаний, его отношения к происходящему… В общем, анкета вышла устрашающих размеров, но ситуация была сложной, и подобный разбор полётов, по мнению Говарда, мог сильно упростить жизнь в дальнейшем. А ещё он испёк пирог. Потому что так всегда делал инспектор Рувелье, и потому что, как показывала практика, в нужный момент явленная на свет сладость помогала наладить взаимодействие. Чёрный Орден с дверей встретил Говарда хаосом. Хаос раздражал, но Линк привык контролировать себя и не показывать эмоций больше, чем это требуется. В конце концов, не для того ли он и работает, и живёт, чтобы доказывать превосходство порядка над хаосом? Хаос был во всём. В распахнутом настежь узком окне, хлопающем от сквозняка, в потрёпанных и покрытых пятнами от каких-то химикатов халатах работников научного отдела, в слишком громком галдеже где-то за поворотом, в перекошенной табличке «не входить!» на одной из грязных дверей. Сам Говард раздражающе-неестественно смотрелся в этом строгом и симметричном здании. Там, где жил и воспитывался Линк, всегда было гораздо более тихо и степенно, и невозможно было вообразить подобные нелепые выкрики или вот такие ползания по коридорам со сгорбленными спинами. Держать осанку — один из первых навыков, вбитых в бродяг железным клином. Стол, за которым сидел Уолкер, был просто воплощением хаоса. Линк с каменным лицом вывалил пирог, оттарабанил своё заученное приветствие и понадеялся, что никто не заметит, какое желание скривиться вызывают в нём отвратительные манеры обедающих и самого Уолкера в особенности. Куча грязных тарелок была свалена в одном месте, а на столе ни сантиметра свободного пространства: всё уничтожалось многообразными чашками со вторым и десертами. Как он вообще мог при настолько заваленном столе и таком количестве опустошённой уже посуды с таким энтузиазмом набрасываться на пирог? Линк был почти уверен, что это задание потребует от него немалой выдержки и нервов. Впрочем, в том, что, несмотря на это, приказ будет исполнен безукоризненно, он тоже не сомневался. Уолкер был… ужасен. Он ел как попало, хватая что-то руками и совершенно не пользуясь ножом. Он мог заблудиться в трёх соснах и даже на пути к хранилищу трижды умудрялся свернуть не туда, в один из этих поворотов неудачно напоровшись на генерала Кросса. Он рассеянно смотрел по сторонам и ронял бумаги во время вполне серьёзного разговора, глупо и по-детски пытаясь отвлечь внимание инспектора на тёмное стекло. Уже в хранилище он рассеянно отвечал на вопросы и через несколько часов стабильно клевал носом, и никакие тычки Линка не помогали ему собраться, а потом всё равно заснул. Линк сидел в хранилище, удручённо смотрел на это ужасное средоточие хаоса, мирно сопящее и пускающее слюну на вполовину не заполненную анкету, и думал, что терпения ему понадобится гораздо больше, чем он рассчитывал. А потом выдрал бумаги из-под лица Аллена, пока они не испортились окончательно, и дописал всю необходимую документацию в одиночку. В конце концов, никакой неорганизованный мальчишка не помешает ему сдать отчёт вовремя. А потом пришлось тащить Уолкера в его комнату и сваливать на кровать, пытаться обустроиться в этой маленькой каморке самому, расстелить постель на полу, выкроить место в шкафу для аккуратной и небольшой стопки своих вещей, отыскать на невысокой тумбочке место для будильника… Вскоре он обнаружил, что перетаскивание Уолкера с места на место стало одной из его непосредственных обязанностей. С поля боя, когда подопечный получил уже столько ранений, что не мог пошевелиться, и куда бросился, не глядя и не думая; в лазарет, откуда он сбегал часто и неосмотрительно; снова — в комнату, когда он заснул, свалившись от усталости, где-то не на месте; и в какой-то момент заметил, что это уже не раздражает его так, как в первый день. Уолкер удивительно худощавый для тренированного экзорциста и для человека, съедающего за каждым завтраком и обедом порцию для десятерых человек, и он достаточно лёгкий, и в какой-то момент не напрягающая тяжесть его веса за спиной и размеренное (или, после боя — хриплое, срывающееся, будто вот-вот задохнётся) дыхание над ухом стало практически привычным и нормальным. Привыкнуть пришлось ко всему. К бешеным выходкам местного руководства, к панибратскому отношению экзорцистов и сотрудников первого отдела, к гаму и шуму по углам, к совершенно ненормальным чрезвычайным происшествиям, когда очередной эксперимент или дурная разработка вышла из-под контроля, к бардаку в бумагах, к бардаку на столах, бардаку в головах… Линк не мог не признавать и не чувствовать, что в этом бардаке всё равно была какая-то своеобразная атмосфера, свой уют, комфортное и размеренное тепло, точно такое же, как тёплое дыхание сонного Уолкера, вздымающее волосы над ухом. Здесь хотелось не сражаться, здесь хотелось расслабиться и улыбаться, и набираться сил перед тем, как идти на войну. Линк чувствовал это, но не признавал. Линк даже здесь держал спину ровно, так, словно в неё вбили железный клин. Линк после каждого дурдома, устраиваемого Комуи, грозился доложить обо всём руководству, заставлял Уолкера пользоваться салфетками хотя бы во время еды, протирал до светлого сияния все доступные ему поверхности в комнате, до хрипоты ругался с подопечным, заставляя его убирать за собой очевидный хлам (на самом деле Уолкеру не откажешь в относительной аккуратности, по отношению к вещам, например, но огрызки, которые оставлял голем, и переломанная голова какого-то чучела просто потому, что «она уже была в этой комнате, а выбрасывать жалко» — это совершенно неприемлемо). Линк не был готов смириться с хаосом никогда, ни за что, и ни за что не признался бы, что тепло этого хаоса начало понемногу проникать в него самого, и что заботился он об Уолкере уже не для того, чтобы привить порядок, а для того, чтобы этим порядком немного уберечь. Потому, что он помнит, как часто болел Киредори (может быть, от того, что ел хлеб грязными руками?), потому, что видел, как медленно синеют и отмирают конечности, в которые попадает неведомая зараза (Джордж из другого отряда воронов так и остался без руки), потому, что хаос для него самого всегда будет однозначным злом, а порядок — однозначным добром, и, как бы то ни было, зла своему подопечному Линк никогда не желал. Первое осознание своей привязанности обрушивается на голову инспектору Говарду Линку во время миссии в Париже. Поначалу ничто не предвещало беды: привычно-раздражающий чрезмерный аппетит Уолкера, покусившегося на его, Линка, пончик (не то чтоб Линку было принципиально нужно съесть последний пончик, но сладкое он любил); привычная беготня по крышам (это просто удивительно, насколько часто экзорцисты умудрялись сэкономить время, бегая по крышам), привычное отпугивание Тимканпи от своих волос (они ему почему-то приглянулись, и к сползающему на глаз крылу Линк привыкать не собирался), привычное наблюдение — всегда из-за спины, из-за плеча, словно вечная тень или ангел-хранитель — Линк не был уже уверен. Переговоры с опекунами потенциального экзорциста проходили тяжело, но Линка это не особо волновало; успех присоединения этого ребенка к штату был не его заданием, а экзорцисты, несмотря на хаотичность и непоследовательность своих действий и неумение координироваться, свои задания всё же выполняли исправно. Это Линк успел понять уже давно, и не вмешивался в их работу, когда совершенно не похожие друг на друга люди каким-то совершенно неведомым образом объединялись и действовали, будто детали единого уродливого и неправильного механизма, опираясь только на одну неведомую точку пересечения. Вмешательство акума в переговоры было неожиданным для всех; привычка полагаться на левый глаз Аллена позволила им считать, что сейчас они в относительной безопасности. То, что их застали врасплох, было плохо, но не критично, экзорцистам не привыкать к непредвиденным обстоятельствам. Для Линка задача была проста: выбраться из сложившейся ситуации, победив каким-то образом акума. Выполнить приказ, не нарушая устава. Выполнить свой долг, соблюдая правила. Правила — это благо, правила созданы, чтобы контролировать безопасность, чтобы регулировать взаимодействие идеальных деталей, правила созданы для блага, так почему, чёрт возьми, почему Уолкеру так легко даётся решение об их нарушении? — Я открою врата в ковчег! — сказал Аллен, и Линк был готов взорваться от негодования. Линк говорил о запретах, Линк говорил об ограничениях, Линк говорил о правилах — Линк говорил о том, что для него незыблемей, чем Библия. И вполне естественно, что когда Аллен назвал это чушью, недостойной беспокойства, он сорвался на крик… да они оба орали друг на друга без всяких преград, что уж там, наскандалились за время совместной жизни. — Тут же женщины и дети! — кричал Аллен. — Ты что, хочешь из-за них ухудшить своё положение?! — кричал Линк и осёкся. И понял. Что так же, как Уолкеру наплевать на все запреты и наплевать на свою собственную участь, ему, Говарду, наплевать хоть на всех в мире женщин и детей, если из-за них Аллен подставит себя под удар. Линк мог бы сказать: «Как же так можно, о чём ты думаешь, это же ты пойдёшь под трибунал, даже если все они спасутся!» «Думаешь, победителей не судят? Судят, да ещё как, если эти победители ни во что не ставят законы и правила!» «С какой стати ты думаешь, что твоя жизнь не так важна, как жизни этих людей?» «Вы и так постоянно нарушаете правила, но зачем делать это, подставляя себя под удар?» «Я за тебя беспокоюсь», — а вот это Линк сказать бы не смог и, наверное, никогда не сможет. Наверное, даже к лучшему то, что открыть врата Аллену так и не удалось: Линк был слишком ошеломлён осознанием своей привязанности и симпатии, и он представления не имел, как отреагировал бы, если б Уолкер продолжал упорствовать. А то, что они бы, скорее всего, так и не справились сами по себе, не нарушая правил, без вмешательства Третьих — это дело десятое, правила важнее, чем риск. …Когда Линк узнал, кто такие третьи и что они с собой сделали, он почти не удивился. Так должно было случиться. Все они подчинились бы любому приказу, все они беспрекословно отдали бы своё тело для любых экспериментов. Все они несли ответственность за каждого. Это естественно и нормально, так было всегда, такой была их связь с детских лет, единожды и навечно. И то, что сейчас «каждым» снова становился Говард, не особо его смущало. Он привык доверять правильности решений Рувелье и верил, что это правильно и нужно для блага. И тем не менее, глядя сейчас на странную уродливую клешню Гоши, на знакомо-ехидную усмешку Мадарао, на необычно бледную по контрасту с чёрно-красными глазами кожу Киредори, на новый и непривычный образ тех, кто был воплощением стабильности, правильности и нормы где-то там, за границей его новой хаотичной нормы, защищая от них своего нового подопечного, Линк чувствовал странную горечь на языке. Интересно, важна ли она? Он же знал, как правильно, он умел следовать нормам, он всегда держал спину прямо, а то, что чужое тепло и мягкость постепенно вползло под кожу… это ведь ничего не значило? Линк никогда не был любителем копаться в себе, он всегда только учился и исполнял, и вся система мира, всё, находящееся в ней, было простым и понятным. Разбираться, в принципе, было не в чем. Только вот сейчас, когда система неожиданно начала обнаруживать слабые места под напором новых чувств, новых привязанностей и неожиданных совершенно сомнений в правильности собственных действий и действий руководства, от этих попыток обдумать всё происходящее было никуда не деться. Линк испытывал почти привычное раздражение от привычного бардака, почти по привычке одёргивал Аллена, когда он путал что-то второпях или ронял, или заваливался в сапогах на кровать (какая дикость!), и почти не грозился рассказать обо всем Рувелье, когда очередное дурное произведение смотрителя разнесло несколько стен и пару десятков работников научного отдела отправлялось в кабинет медсестры с мелкими царапинами… и даже не потому, что Рувелье и так всё знал. Потому, что привычка дошла почти до автоматизма. Потому, что раздражение его не такое искреннее, как хотелось бы ему самому. Потому, что даже если бы Уолкер нарушил тогда правила, они бы спасли гражданских без помощи Третьих экзорцистов, а уж Уолкера он спас бы как-нибудь сам. Он ведь сможет это сделать, правда? Линк только начал учиться разбираться в себе, когда его, словно взрывом, накрыло четвёртым этапом его жизни. Четвёртый период — период хаоса. В самом полном смысле этого слова. И Линк никогда не назвал бы этот хаос адом, потому что знал, что где-то там есть порядок и норма… где-то там, но не с ним. Хаос ввалился в его жизнь, хаос взорвал её почти до основания. Будто череда сильнейших ударов, все события валились одно за другим, и каждое било сильнее и сильнее по тому, во что Говард уже незыблемо научился верить. Первый удар — Киредори и Гоши мертвы, Токуса, Тевак и Мадарао похищены Ноями. Его семья, его незыблемая семья, надежней которой не было, его якорь — сожрана хаосом, будто и не было её никогда. Впрочем, не хаосом даже, а их собственным законом, все за каждого. Линк был готов, что за его решение им придётся платить свою цену, как и он заплатил бы за любого из них. Линк не был готов заплатить такую цену. Линк, наверное, навсегда запомнил, что именно он стал тем самым роковым «каждым», который, как все они знали, в конце концов пустит их ко дну. Второй удар — Уолкер в тюрьме, и Говарду казалось, что привычный хаос Чёрного Ордена внезапно стал колючим, жестоким и тяжёлым, и в нём почти не осталось ни капли прежнего тепла. Злые острые взгляды сопровождали его, когда он шёл по залу с выпрямленной спиной, как и ходил всегда. Линк бы принял эти взгляды и шепотки, не вздрогнув, будь они тогда, когда он впервые пришёл сюда, Линк бы даже не заметил, Линк бы только нашёл в этом обстоятельстве подтверждение для своих убеждений, и мир его остался бы тогда прочным и незыблемым. Только вот так не случилось. Его успели научить этому теплу, ему показали, что и в хаосе можно жить, что в нём может оказаться даже легче дышать, чем в железной клетке правил, выпустили его из этой клетки… И теперь, когда всё тепло внезапно исчезло, Линк чувствовал себя обнажённым и беззащитным перед этими шепотками по углам и взглядами исподтишка. Третий удар — он сам был во всём виноват. Третий удар — подчинение правилам обернулось ошибкой. Третий удар — самый сильный. Это он, Линк, не позволил Уолкеру попытаться спасти Токусу. Это он принёс тёмную материю шефу. Это он, Линк, всегда и безукоризненно следовал приказам, всегда верил в незыблемую святость правил, так почему же правила в итоге разрушили его самого? Хаос разрушил Линка, хаос обратил всё, что в нём было, в пепел. Был ещё шанс попытаться что-то раскопать в своих странных эмоциях, только смысл, если всё завалено обломками? Линк жил по инерции, действуя, глядя, выполняя приказы, чувствуя, как жестоко и нагло что-то разламывается внутри… А потом Линк умер. Когда Говард Линк воскрес, его ждал инспектор Малкольм С. Рувелье. Рувелье — своеобразное воплощение правил, воплощение твёрдости, уверенности и расчётливости, и Линку хотелось забыть о том, к каким последствиям привёл один-единственный его приказ, только для того, чтобы снова научиться во что-то верить. Когда Говард Линк воскрес, обломки уже рассыпались в пепел, и для жизни ему снова нужна была вера, нужны законы и нормы, нужно нечто незыблемое, на что он сможет опереться и двигаться вперёд. Рувелье милостиво дал эту точку опоры, Рувелье отдал приказ. Рувелье смотрел на него внимательно-пронзительно, так, словно видел до всех потаённых глубин, до конца, до предела, и спросил: – Есть возражения? Это было ново. Линка никогда не спрашивали о том, есть ли у него возражения; должность ворона возражений не допускала, только исполнительность. Линк никогда не думал о том, что мог бы отказаться от выполнения приказа, и что его могли об этом спросить. Но сейчас, когда хаос Чёрного Ордена с теплом тех людей по капле проник в него, когда пришлось сполна хлебнуть последствия своих решений, когда обломки уже рассыпались в пыль, и его мир был готов к тому, чтобы отстроиться заново — этот вопрос воспринимался удивительно правильно. — Есть возражения? — спросил Рувелье ещё раз, и Линку казалось, что инспектор видел каждую его мысль своими узкими глазами. У Говарда был выбор. И Говард сделал этот выбор. — Никак нет, сэр! Этот приказ он сознательно выбрал своей первой точкой опоры. Своей второй точкой опоры Говард Линк сознательно назначил совершенно другого человека. Человека, которому он не посмел поверить в последний момент; человека, которого видел и в минуту радости, и в минуту боли; человека, которого в любой момент мог защитить и обвинить; человека, который имел наглость заставить его усомниться в незыблемости его веры в правила и законы. Свою жизнь Говард Линк посвятил тем принципам, которые он запомнил, тем, которым он привык верить, тем, которые пропитали его насквозь: теперь он посвятит себя выполнению приказа или умрёт ради этого. Но если хаос имел не меньшее право на существование, чем железный порядок, если в этой жизни можно не только идти по проторенному пути, но и выбирать самому, если человек мог думать и решать сам за себя, и эти решения, своевольные и хаотичные, могли привести к благу — Линк хотел это увидеть. Он будет рядом с этим человеком, даже став его врагом. Будет, как делал это всегда, стоять за правым плечом, наблюдать, запоминать, замечать детали, как тень или ангел-хранитель. Будет верить и наблюдать. И если однажды он увидит, как этот хаос победит тот порядок, который навязан ему приказом свыше, то — пусть даже Линк останется его врагом — он будет знать, что ради этого стоило жить.