Пожалуйста, не лги

      Ложь во благо.       Я никогда не задумывалась над этим высказыванием всерьез до определенного дня. Скорее даже не дня, а целого промежутка жизни. Я не знаю, когда это началось и, кажется, понятия не имею, когда кончится. Не знаю, как это прекратить и как реагировать на бесконечный круговорот лжи. Не знаю, имею ли право злиться, не знаю, должна ли обижаться. Но знаю одно:       Он лжет.       Каждый раз, каждый божий раз, когда твердит о не существующей фирме, которая предоставляет работу на через чур выгодных условиях и которая платит огромные деньги буквально за ничтожную работу, о которой он мне врет, когда я в сотый раз заявляю о ненадобности посещения дорогих заведений. А я продолжаю, нет, мне приходится строить глупую, наивную дурочку, которая не замечает, как он в очередной раз уводит взгляд, как нервно вздергивается его плечо, а на скулах пробегают желваки, когда он снова лжет.       Мне кажется, я так погрязла в этом омуте лжи, что уже просто не выбраться. Тягучее чувство обмана так гложет меня изнутри и засасывает в свои глубины, что создается ощущение, что я потеряла связи с реальностью, что правда, в которую я так верила, уже и не правда вовсе.       Нет, я никогда не сомневалась в его чувствах ко мне. В его уверенности, доброте и отзывчивости. Я знаю, какой он. Чуткий, преданный, веселый. Настоящий. Мой. Самый лучший.       Но он лжет.       Лжет, когда говорит, что полон сил. Лжет, когда прячет изрисованные ссадинами руки. Лжет, что синяки под глазами временные и исчезнут к концу сессии.       Я знаю, что он лжет. Но не понимаю, почему? Не понимаю, зачем все это? Ведь я никогда не просила его об этом, не требовала дорогих духов, не сходила с ума по именитым брендам и не ждала от него шикарных подарков. Каждый раз, когда я пыталась донести это до него, что не надо мне громадных букетов, что достаточно простого внимания, он лишь улыбался, тепло, так, как умеет он один, и отвечал, что это пустяк, что мне не стоит даже беспокоиться. И я боялась спорить. Боялась, что если заявлю о том, что знаю о его вранье, о том, где пропадает он по ночам, о пыльной и грязной его работенке, то он замкнется. Боялась задеть его чувства, боялась, что он поймет не так, боялась, что воспримет это как укор, как нож в спину.       Боялась и продолжала молчать. Потому что люблю, безумно люблю его. Всегда любила. Любила, когда в пятнадцать он притаскивал для меня целые букеты ромашек, собранные у бабушки в деревне, с трудом довезенные до города. Любила, когда в шестнадцать он тайком от родителей пробирался ко мне летними ночами в окно, притаскивал любимое мороженое и мы болтали обо всем на свете до самого рассвета. Любила, когда в семнадцать он учил меня водить его старенький поддержанный мопед, ругаясь за мою несобранность, но улыбаясь каждый раз, когда я начинала смеяться. Любила, когда в восемнадцать бродили по улочкам теплыми ночами, слушая страшилки о наших дворах, которые он выдумывал на ходу, до чертиков пугая меня, а потом сам же утешал в своих объятиях. Любила всегда и везде, и никогда не смогу разлюбить. Потому что он мой. Мой человек, мой воздух, мое все.       Но он лжет.       Лжет и убивает меня этим. Неужели он думает, что я выросла, что мои ценности поменялись, что мышление отяготело материальным? Не верю и не хочу в это верить. Не желаю быть в его сознании очередной дурочкой с лозунгом «Мужик должен платить!». Это мерзко. Дико. Я не хочу быть такой. Но создается ощущение, что если я не остановлю это, если не перестану закрывать глаза на его ложь, то потеряю свои ценности, потеряю свои чувства к нему, свою любовь. «Маш, ты только не переживай, но я у тебя тот еще лошара» — высвечивается на экране смс, а мое сердце тут же пропускает удар, пока как назло медленный интернет грузит прикрепленное к сообщению фото. «Представляешь, свалился прям на ровном месте» — приходит следом, пока я рассматриваю селфи своего парня, который неведомым образом склонился к загипсованной ноге и умудрился показать жестом руки лайк. Он улыбается открыто, пытаясь подбодрить меня даже с фото, а в глазах открыто читается усталость и отчаяние. Думает, что я не пойму.       Он снова лжет.       Лжет, чтобы я не переживала, не расстраивалась, чтобы не отягощала сознание его бытовыми заботами. Считает, что не должен мне ни в чем отказывать.       Проблема в том, что я готова отказаться от всего.       Кроме него. «Я скоро буду» — печатаю быстрее, чем он успеет возразить. Хватит уже делать из меня принцессу и строить для меня воздушные замки. Пора бы рыцарю понять, что его любовь гораздо важнее всех подвигов вместе взятых.       Путь от университета до квартиры моего парня не был близким, но пролетел в одно мгновение. Меня трясло от непонятного чувства страха. Я боялась. Боялась его обидеть, ведь он так старается. И старается для меня! Пусть я считаю это неправильным, ненужным, даже глупым, пусть. Но он так счастлив, когда радует меня подарками! И в то же время безумно измученный, усталый, а теперь еще покалеченный.       И это гложет меня, терзает. Умом я понимаю, что ни в чем не виновата, что не принуждаю его ни к чему. Но сердцу ведь не прикажешь, да? Не заставишь его перестать сжиматься всякий раз, когда в голове всплывают ненужные мысли. Меня трясло, пока я нажимала на звонок. Буквально лихорадило, пока раздевалась и здоровалась с Валентиной Игоревной, учтиво улыбаясь. Но стоило его увидеть, услышать неуверенное приветствие, слетевшее с его улыбающихся губ, и мое волнение кануло прочь. — Сильно болит? — я присаживаюсь на кровать рядом с парнем, слегка касаясь его загипсованной ноги. — Да нет, всего лишь небольшой перелом, — отводя взгляд и невольно напрягаясь, отвечает парень, скомкано улыбаясь. — Зимой каждый второй так летает.       Снова лжет. — Ром, — я устало откидываюсь на подушки рядом с парнем и, надеясь, что так будет легче, словно в пустоту произношу слова, которые давно носила в себе, которые крутятся на языке так долго, что уже невыносимо их сдерживать. — Почему ты мне лжешь? — В каком смысле? Ты не веришь, что у меня перелом? — усмехается Соколов, надеясь свести все шутку, но я чувствую, как нервно он дернулся.       Пожалуйста, не лги. — Ты же понял меня, Ром, — я продолжаю рассматривать потолок, надеясь, молясь, чтобы он понял меня правильно. На удивление он не спорит, просто молчит. Не пытается оправдаться, не лжет что-то вновь. Просто молчит. И это будет странным описанием, но молчит настолько грустно, что я не выдерживаю и крепко обнимаю его, устроившись на сильной, мускулистой и такой родной груди. Проходит еще ни одна минута, прежде чем он заговорил: — Давно ты знаешь? — расслабляется и опускает руку мне на макушку, нежно перебирая пряди. И я успокаиваюсь. Нет, он никогда не поймет меня неправильно, он знает, как сильно я его люблю. — Давно. — А почему молчала? — Боялась, — я поднимаю взгляд на парня и встречаюсь с его глазами, которые, как ни странно, горят облегчением. Ему тоже было тяжело. — А ты? — Боялся, — усмехается Соколов, расплываясь в глуповатой улыбке, а я от шока теряю дар речи. Хочу спросить, чего, но лишь продолжаю глядеть удивленными глазами на парня, и он понимает все без слов. — Боялся, что уйдешь. Ну, знаешь, все эти твои мальчики-одногруппники на крутых тачках доверия не внушали. Еще этот хрен на бэхе, который к тебе подкатывал!       И я смутно начинаю вспоминать, как в начале первого курса я действительно симпатизировала своему небедному одногруппнику, но быстро объяснила ему, что у меня есть молодой человек и он без проблем оставил меня в покое, переключившись на другую девушку с потока. И если я совершенно не придала этому никакого значения, то для Ромы это было важно? Он думал, что я уйду, поэтому вкалывал ночами на стройке чернорабочим ради дорогих подарков? Только ради того, чтобы я никогда ни за что от него не ушла? — Дурак ты, Соколов, — не сдерживая слез, глядя парню в глаза, уверенно произнесла я. — Куда я от тебя уйду? А кто будет есть со мной доширак на улице в минус тридцать просто потому что прикольно? Кто потащит кататься на роликах по закрытой на ремонт дороге, потому что лавировать между ям — весело? Кто еще будет рвать для меня тюльпаны, а потом вместе со мной же бежать от разъяренных охранников?       Он улыбается, вместе со мной вспоминая наши с ним года, наши моменты, только наши и ничьи больше. Только наши шутки, только наши эмоции, только нашу жизнь. — И самое главное, Ром, — стирая со щек слезы, говорю я. — Кого еще я смогу полюбить также сильно, если без памяти влюблена в тебя? — Прости.       Он больше ничего не говорит, лишь притягивает ближе к себе и нежно целует, словно я самое дорогое, что есть на свете, заставляя в одно мгновение забыть обо всем. Я знаю, чувствую, что мы поняли друг друга, чувствую, что стали ближе, чувствую, что он больше никогда не будет мне лгать. Слишком много спрятано в этом в поцелуе, слишком много в его «прости». — Слушай, Маш, а разрисуешь мне гипс? — весело проговаривает Рома, оторвавшись от моих губ, заставляя тут же засмеяться в голос, и откатившись, достать из сумки новую пачку фломастеров, купленную по дороге сюда. Во истину, у дураков мысли сходятся. А уж своего дурака я никогда не отпущу!