Девочка с ромашками

Чжиён вплетает ромашки в длинные пшеничные косы и пахнет апрельским солнцем так, что до одури. Хёнвон прячет в карманы сбитые в кровь костяшки и пахнет горьким сигаретным ментолом. Чжиён говорит, что постоянно влезать в драки — плохо, и носит в крошечной сумочке цветные лейкопластыри. Хёнвон стойко терпит на своих скулах розовенькие заплатки и пытается не курить, когда Чжиён рядом. « — Я нравлюсь тебе? — Нет. — Я это знала». Чжиён такая маленькая и такая по-девчачьи хрупкая, что Хёнвон чувствует себя рядом с ней каким-то неповоротливым великаном. Она на это смеётся звонко, в шутку называя Хёнвона «ворчливой башенкой», и он, для виду буркнув что-то якобы недовольно, через пару секунд уже хохочет вместе с ромашкой-Чжиён. И Чжиён, такой вроде бы крошечной, в жизни Хёнвона в последнее время слишком много. И Чжиён, такая вроде маленькая, в жизни Хёнвона в последнее время почти всё. Почти всё: улыбка глазами и забавные щёчки, тонкие холодные пальцы, которые он греет в рукавах собственной толстовки, громкий смех и жаркий шёпот в самые губы о том, что вместе они со всем справятся, нравоучения, которых Хёнвон даже от родителей уже не слышит, а ещё ромашки. Много ромашек — огромных и ярких-ярких, у Хёнвона — на подкладке кожаной куртки и в руках, когда он вечером встречает Чжиён из музыкальной школы, у Чжиён — на красивом платье и в волосах, когда она хочет быть самой красивой. Хёнвон не рассказывает никому о девочке из музыкальной школы, потому что Чжиён только для него, потому что делиться апрельским солнцем не хочется, да и не поняли бы его потому что. Ведь Хёнвон и девушки — это всегда было недолго, недолго и заканчивалось глупыми истериками, только вот ключевое слово здесь — «было». Сейчас у него ромашки на самом первом месте, и даже драки, в которые он ввязывался с завидным постоянством, постепенно отошли на второй план. « — Поцелуй меня. — А если не хочу? — Но я же хочу». И каждый раз, когда он целует Чжиён, в животе дурацкие бабочки из сопливых девчачьих романчиков появляются, машут крыльями невероятно быстро, словно чокнутые. В такие моменты — когда близко-близко, когда почти ребром к ребру, когда почти слышишь стук чужого сердца, которое тоже сбилось с ритма, Хёнвон обожает смотреть, как кнопочный чжиёновский нос забавно морщится и как подрагивают длиннющие чёрные ресницы, отбрасывая тени на бледные щёки. У Чжиён губы тёплые и на вкус, словно сладкий молочный шоколад, и Хёнвон думает, что, пожалуй, губы Чжиён он любит чуть больше, чем яркие ромашки. « — Я нравлюсь тебе? — Нет. — Я это знал». Она кружится на кончиках пальцев по комнате, и на худеньких голых лодыжках весело прыгают солнечные зайчики. Хёнвон улыбается, рассматривая чуть вьющиеся пшеничные прядки, что выбились из косы, и ромашки, которые кружатся на подоле платья вместе с Чжиён. И Хёнвону как-то совершенно неважно становится, что несколько часов назад его выгнали из дома, как какую-то собаку, бросив под ноги рюкзак, в котором одежды почти нет никакой, а ещё, что со своими дружками Хёнвон подрался и даже джинсы свои единственные в этой драке порвал. Чжиён резко перестаёт танцевать, замирая на носочках, словно фарфоровая кукла-балерина, которую они вдвоём видели давно-давно. Хёнвон продолжает наблюдать, отсчитывая секунды. Один. Два. Три. Она подлетает к Хёнвону, раскрасневшаяся и счастливая-счастливая. На столе рядом с нотной тетрадью лежит букетик ромашек, половина из которых уже у Чжиён в волосах. Словно маленький вихрь, быстро садится к нему на колени и, серьёзно нахмурив брови, берёт его лицо в свои тёплые крохотные ладошки. Чжиён такая тёплая и такая уютная всегда-всегда, что Хёнвон снова ощущает дурацких бабочек и думает: ударить того мудака, который назвал Чжиён «невероятной идиоткой», было правильно. — Теперь ты не будешь драться, — не то спрашивает, не то утверждает, глядя ему прямо в глаза своими огромными шоколадными глазищами. — Ты же хотела этого, ромашка, — разбитая губа саднит, поэтому Хёнвон невольно морщится, но затем через силу выдавливает из себя улыбку, бережно заправляя чжиёновскую прядь ей за ухо. Чжиён, кажется, совсем тихо всхлипнув, внезапно совершенно прижимается своим горячим лбом к его лбу, и дурманящий запах апрельского солнца кружит голову. От неё пахнет солнцем, а от Хёнвона почти не пахнет горьким сигаретным ментолом. Он почти бросил курить. — Ты справишься, — едва различимым шёпотом, — со всем справишься. Я буду всегда рядом с тобой, буду оберегать тебя, — такая глупая она, на самом деле, эта Ким Чжиён, а ещё такая до невозможности наивная, что её нужно саму ото всех на свете защищать. А она тут обещает за него заступаться, крохотная ромашка с нотной тетрадью. Хёнвон мягко касается губами пшеничных волос, в которых запутались солнечные зайчики, и знает точно, что он хотя бы раз в своей жизни, но он сделал что-то правильное. Сделал что-то правильное, когда выбрал свою девочку с ромашками.