meet me in Sorrento

      Солнце клонилось к закату, тяжелой рукой натягивая на себя линию горизонта, словно та была его одеялом. И этот жест рождал горы, которыми они любовались в стрекочущем молчании, овеваемые приятным и чуть кисловатым ветром, принесенным из парка, где только скосили траву. — Я Лорел, кстати.       Зачем-то сказала она, почти тут же смутившись своей внезапной реплики, которая оборвала ленту времени, разделив этот вечер на до и после. Но когда она взглянула на него, то встретила понятное только им двоим, приносящее покой и ощущение уместности любой мелочи. На греческом профиле, облитом последними лучами солнца, лежал отпечаток задумчивой печали, и едва ли заметные следы звездной пыли на плечах подчеркивали его неземное происхождение. — Весьма кстати, — замечает он и улыбается. Его улыбка несет в себе чистых смысл этого жеста — она есть эмоция, она идет от сердца. Наверное, его губы на вкус как море, думает она, любуясь им, как только что любовалась солнцем. — Я Гарди. — Прямо как у Брэдбери. — Да, — вздохнул он, вдруг повернув голову влево и взглянув на нее тем нежным, но твердым взглядом, от которого тебе непременно захочется опустить глаза, приникнуть к нему и позволить себе понять, что такое любовь. — Как у Брэдбери. Наверное, такое же и солнце, отражающееся в море, подумала она.       Они смотрели друг на друга с застывшими на губах улыбками — поддернутыми уголками губ, щурясь от солнца и собирая в уголках глаз крошечные сеточки паутинки. Она видела в его глазах новые миры, открывала в них целые вселенные, даже чувствовала запах выжженной на солнце травы и сушеных пучков лекарственных растений. Что-то дикое, но прекрасное. Новый мир со старыми богами. Такими как он. Гарди, с морской пеной в волосах. — Я никогда не была на море.       Он моргает, растерянно, словно будучи уличенным в чем-то постыдном стирая следы улыбки, пряча ее, обращается к солнцу за помощью — но того уже остывал след. Она смотрела, как ночь пожирала своего брата, накрывала тонкой парчой, усыпанной крошками жизней, отнятых в обмен на одно желание. Она бы хотела оказаться там, она бы хотела верить в то, что желание все же имеет свойство воплощаться в жизнь. Неважно, какой ценой. — Удивительно.       Ей было непонятно такое искреннее, такое рассеянное удивление. А он растерянно разглядывал хлопушки ее веснушек на лице, стараясь не задевать взглядом глаз. Они выдавали ее. В них плескалось предзакатное море. И если они начали писать эту лжеисторию фальшивыми именами, он не имеет права раскрывать ее обман. А ей не стоит этого делать хотя бы потому, что женщинам не идет раскаяние.       Они приходили сюда порознь. Уходили тоже. Их каждый день делился на моменты жизни земной и жизни одного свободного вздоха души. В настоящем их всегда ждали родные и друзья. Всегда другие глаза и чужие руки. Всегда так удивительно незнакомые в родном доме. А здесь, на берегу, некогда оставленном самой тьмой, вечно полном звона золотых песчинок, щекочущих ступни ног, все было иначе. Они не знали даже имени друг друга — только позаимствованные из рассказа Брэдбери. Ни адреса, ни номера мобильного. Не связанные ни прошлым, ни будущим. Ни памятью, ни мечтами. Один случайно оброненный на землю во время заката луч солнца создал этот берег. Металлическая стружка, ссыпавшаяся с посеребренных волос звезд, дала начало им двоим. Их обману, новой жизни внутри старой, уже разбитой скорлупки.       Он любил, когда она смеялась. Ее смех был сравним с покалывающим воздух, мигающим крохотными вспышками искр светом в его кромешной тьме, окутанной запахом полевых трав. Но правда заключалась в том, что ее он не любил. Она вздохнула. Так, как это делают перед прыжком в пропасть. Так, как это делают, перед погружением в воду. С принуждением и заведомым знанием — пути назад нет. Весь этот вечер она была другой. Вела себя так скованно и словно бы неуютно ей стало в мире, созданном для них двоих. Она посмотрела на него. Глаза в глаза. Лишь доля секунды того крохотного взрыва искр в воздухе. И он понял, что этот день был их последней встречей.       И он с ужасом осознал, что она ускользала из его несомкнутых рук, что кольцо вокруг нее еще не поздно сжать.. Но вместо слов и попыток остановить, оставить, не дать раствориться. Вместо сияющих на протянутой руке звезд, еще теплых, только накрой их своей ладонью и согрей. Вместо этого он выбрал их посеребренный пепел.       Он промолчал.       Из парка доносились голоса, гомон, музыка. Там жизнь, там не задумываются о звездах на небе, там не видят моря у подножья гор. Там нет ни пены из кудрей и мира нового в чужих глазах напротив. Там просто жизнь. Жизнь, от которой они бежали вдвоем, не касаясь друг друга горячими ладонями — ведь всё было иллюзией, способной растворится от одной единственной искры, от одной капли тепла. — Потанцуй со мной?       Его голос надломился, согнулся, упал к ее ногам, блестящий, но холодный. Она наблюдала за ним, невидимым, не решаясь поднять глаз и встретиться с ускользающим и желанным миром в глазах напротив. — Ты думаешь?.. — Она догадалась, она разгадала его надежду, запоздалую попытку остановить ход гигантских механических часов. Но как он ошибался, возомнив себя часовщиком. Он, они — были лишь крохотными медными фигурками, против собственной надломленной воли выходящие сквозь маленькие дверцы к слепящему свету, в танце скрежета и свиста. — Да, — торопливо ответил он, протягивая руку раскрытой ладонью вверх, — Да, я думаю, что не хочу. Что не могу отпустить тебя.       Она смотрела на него непонимающе. Ночь завладела их миром, на небе шелестели звезды, из парка все еще доносились звуки уличного оркестра. Вот он стоял перед ней, все еще невероятно молодой и глупый, чтобы вот так просто заявлять права на чужое. Его грудь тяжело вздымалась. Рука замерла в нескольких дюймах от ее плеча. — Но ты не удержишь меня. Не сможешь.       На ее взывающий к ответу взгляд он ответил понимающей улыбкой. — Я знаю. — Ничего нельзя удержать, — вдруг выдохнула она так, что казалось, силы вовсе покинули ее.       Музыка из парка стала громче и настойчивее, она буквально толкала его в спину, толкала навстречу к ней. Но он снова медлил. И медлил, и боялся смотреть на нее, только вскользь, украдкой, словно ее можно было спугнуть, словно он не хотел раскрывать ореол тайны, словно боялся, что она станет чужой. — Так легче, верно?       Их руки соприкоснулись. И как она была удивлена, осознав, что этот жест не породил ничего более, чем каплю тепла, которая тут же разметалась порывом ветра. Ни искры, ни вспышки. Только медленное покачивание из стороны в сторону. Только механический танец двух заводных фигурок. — Я не понимаю тебя. — Мы с тобой, — ответил он, глядя на сомкнувшуюся линию горизонта, — Притворяемся героями романа, говорим их фразами и как будто так все становится проще. — Так проще пережить. — Она осеклась; танец замер на мгновение. — Пережить что? — Мягко спросил он. — Жизнь. Не прожить, а пережить ее, как одну ночь в агонии метаний от страшного кошмара.       Несколько минут они молчали, даже не замечая, что музыка остановилась. — Ты уходишь, — наконец произнес он. — Я улетаю завтра утром. — Куда? — В Италию, — ответила она, когда оба синхронно замерли, устремив взгляд к звездам, как будто там, в небе, виднелась чужая страна, — Я возвращаюсь на свою родину. Но в чужой город, где никто не знает меня.       Он долго смотрел на нее, прежде чем спросить. — Ты бросаешь их?       Ветер подхватил слова, бросив их ей в лицо. Она отстранилась и, обернувшись к нему спиной, быстро и живо заговорила: — Да. Да, я бросаю их. Но они не будут скучать. Они не станут искать, и жизнь их не изменится, когда я исчезну. Они все стали неживыми декорациями проклятого театра, в котором я застряла на целых восемь лет, — она вдруг порывисто обернулась, на ее лице сияла улыбка. — Да. Я бросаю их. И швыряю им в лицо эту жизнь. Я дарю ее им. Пожалуйста! Пусть пользуются сами или продадут ее за бесценок! Мне всё равно! Я начну новую. Новую жизнь в моей новой Италии. — Найдется ли на твоем ковчеге место для еще одного искателя новой жизни? — только и спросил он. — Того, что не знает ни одну из твоих прошлых и настоящих жизней.       Она улыбнулась еще шире. Ее глаза до краев наполнились безумным весельем. — Встретимся в Сорренто.