Страница на ветру

…сначала была темнота. Темнее самой непроглядной ночи, темнее самых глубоких подземных туннелей и нор, проделанных существами, которым ныне нет ни имени, ни места в мире. Невидимая и неосязаемая, неслышная и неощутимая, она заполнила все вокруг – если может заполнить что-то абсолютная пустота. Прошли мгновения, а может быть – прошли века. Или же время вовсе замерло на месте. Акатош, утративший чувство присутствия своего первенца, снова свивался кольцами и пытался достать зубами выпущенный из них хвост. И в миг, когда он дотянулся до него, темнота исчезла, уступив место зеленоватым отсветам на бледно-желтом небе. Исчезла, впрочем, не до конца – непроглядно-черный океан вновь лениво катил свои волны, тягучие, как смола, далеко внизу, изредка вспыхивая в унисон пульсу неба. Потом вернулся слух – и мир вокруг перестал быть тем, что я могла лишь видеть теперь, став подобием того, что я могла видеть и раньше. Неумолчно завывал ветер, с тихим шелестом по нему неслись изожженные, обугленные, исписанные и перечеркнутые страницы. В каждой – чья-то история, чьи-то неразделенные или оболганные чувства, чья-то боль и чья-то надежда. Страницы непрерывным потоком разлетались по ветру – подвластные его воле, взлетали ввысь и падали на землю, огибали меня и липли к моему телу. Я видела это, слышала, но не чувствовала – как не чувствовала и движения того, что было здесь воздухом, не ощущала каменной (или лишь выглядевшей камнем?) поверхности под босыми ногами. Не было и боли; ни там, где меня коснулся огонь Алдуина, ни где вспороли кожу его клыки и когти. Далекое, смутное… биение? всхрапывание?.. мерный, слабо различимый рокот разносился надо всем, что я могла видеть, и перекрывал то, что могла слышать. А затем, наконец, вернулись остальные чувства – и ледяной ветер терзал неприкрытую кожу, а холодные камни кусали ноги. Вспыхнула боль в груди и тут же угасла; я непроизвольно схватилась за то место, где конец драконьего хвоста насквозь пробил мою плоть, но ничего не нашла: ни ран, ни шрамов, ни других следов. Нестерпимый смрад исходил от смоляных волн, тянувшихся до приподнимающегося горизонта, солоноватый привкус во рту не рождал ничего, кроме острой мучительной тошноты. Свет, пробивавшийся из-за зеленоватых клочьев, что застилали небо, стал нестерпимым – и сразу померк, выцвел, как выцветает лист бумаги за мгновение до того, как обратиться в пепел. Отдаленные глухие раскаты все так же мерно и неумолимо заполняли все мое существо, заставляли ныть кости, отдавались чудовищной пульсацией в виске. Словно раскаленный конец копья плавно вошел в него, остановившись на волос от мозга. А затем это острие начало медленно проворачиваться в такт биению странной жизни, пронизывавшей окружавший меня мир, составлявшей его, пробующей меня на вкус. - Ты вернулась, как я и обещал, – звуки ленивого тягучего голоса, словно бы нехотя произносящего слова в унисон с далеким биением, повергают меня на колени, вжимают в пол и заставляют исторгнуть сухой кашель из глубин тела – потому что больше нечего исторгать мне, вновь явившейся под небеса Апокрифы. Той самой, которой я так избегала со дня победы над ее предыдущим пленником. - Ты вернулась – как я обещал, и так, как я обещал, – слабый отблеск насмешки оттеняет лишенный интонации голос. - Ты всегда знал больше прочих, но говорил намного меньше, чем знаешь – что так непохоже на тебя сейчас, – вяло огрызаюсь я между приступами кашля. - Я знаю достаточно для себя, а говорю достаточно для тебя, – голос не меняет тональности, – но со временем ты сможешь знать больше, а я смогу тебе больше сказать. - Как сказал… ему? – я смотрю на огромный вихрь летящих страниц, исписанных безумно торопливой рукой, трясшейся сначала от страха, а позднее – от сдерживаемой алчности, переходящей почти в непристойно плотское вожделение. Ветер кружит их столбом, перекручивает – и тяжелая золотая маска с глухим звоном падает передо мной. – Упаси меня Восемь от такой чести. - Если ты будешь готова, – из ниоткуда возникает огромный глаз с опрокинутой восьмеркой вместо зрачка; глаз, обрамленный черными, слабо колыхающимися маслянистыми щупальцами. – Или, наверное, когда ты будешь готова, если ты так желаешь это слышать. - Я останусь тут, – задавая вопрос, я уже знаю ответ. - Здесь тебе есть место. Там, где ты была – места тебе нет. Там, где твое тело сейчас коченеет под ветром вечной зимы – нет тем более, – голос Хермеуса Моры все так же ленив и невыразителен, но еще более, чем прежде, исполнен непоколебимой уверенности. – Свой земной путь ты прошла, не постучав ни в одну дверь, за которой могла бы ждать передышка. Пусть тебе послужит облегчением знание, что ты предотвратила неизбежное. В той форме, что ближе прочих всех была к единственному и полному концу. Но что делать там тебе теперь, коль скоро выполнила ты свое предназначение? - Возможно, истинная смерть мне принесла бы облегчение, – парирую я ему в тон и опускаясь на холодные камни, скрестив ноги. – Что мне делать тут, с тобой, Человек Леса? Там, откуда я явилась сначала на бой с Пожирателем мира, а потом попала сюда, мне есть еще, чем заняться, кого увидеть и с кем вступить в сражение, если потребуется. А это потребуется, ты ведь знаешь все, что происходит в мире. Огромное око придвигается ко мне, зрачок слабо сокращается и расширяется вновь. В какой-то момент водоворот черных щупалец взрывается перед моим взглядом – а затем я оказываюсь приподнята над поверхностью Апокрифы, удерживаемая тысячами рук спрута, что присосался к судьбам и знаниям бессчетных жителей Нирна. Как ни странно, это не вызывает того отвращения, что впервые пропитало мою душу, когда я была здесь… в более телесной форме. Пусть их, щупальца Демона Знаний. Я в его власти – и вместе с тем, откуда-то знаю, что он не собирается причинять мне вреда. По крайней мере, пока. Скользкие, сухие, теплые и холодные – обвивая меня, они покрывают почти все тело, на удивление бережно и целомудренно избегая особо потаенных и чувствительных мест. С другой стороны – что может предложить не самая опытная в чувственной сфере смертная тому, кто знает все и обо всем? У меня не было времени учиться чему-то, что отличалось бы от интриг и убийств. - О, ты узнаешь и увидишь то, за что многие продали бы себя в вечное служение мне… за один лишь миг, за одно лишь прикосновение к этим знаниям. Прошлое или грядущее – не суть важно; ты увидишь, как колесо срывается с оси, а плен тленных тел освобождает чистейшие сущности; как одна кальпа сменяется другой, вопреки твоим стараниям – и одновременно благодаря им; как волны рока сокрушают сущее на материках и рождают новую жизнь на островах, как песни былого вкладываются в кости морских обитателей, что сами эти песни сложили. Ты увидишь, как рушатся империи, а на их месте встают новые, чтобы пасть в свой черед, как властители падают на колени перед терзаемыми муками совести убийцами и умирают на руках любимых. Разве это не забавно? Разве не хотела бы ты увидеть, как люди, чей век сменил век меров, обретают себя и учатся жить в мире, где от эльфов осталась лишь смутная память? Я дам тебе такую возможность и сам стану твоим проводником на шатких тропах. Придет миг – и тот, кем я однажды заново рожусь, взглянет на новый мир твоими глазами. - К чему мне смотреть на это? Этого ты хочешь? Чтобы я увидела, как мой мир становится прахом? – меня неожиданно пробивает крупная дрожь: я впервые осознаю, что все, кто были мне дороги, кого я научилась любить и уважать, закончат свою жизнь у меня на глазах, а я не только не смогу с ними проститься, но и не встречусь ни с одной из покинувших их душ: троих ждет царство Тени, а прочие и вовсе не знаются с высшими силами, правящими миром. - Все и всегда становится прахом, – огромный глаз дергается в раскатах дальней грозы; я не сразу понимаю, что принц даэдра смеется. И смех его проникает сквозь ткань Апокрифы и отдается во всем моем существе, заставляя все-таки ныть невидимые и неосязаемые раны от последнего боя. Щупальца пропадают, и я мягко опускаюсь на все те же холодные камни, которые на глазах светлеют, меняя свой рисунок. Небо уже не желтое с прозеленью, а до рези в глазах голубое и ясное; откуда-то снизу идет нестерпимый свет, а прямо передо мной Башня Белого Золота висит перевернутой в пустоте под неестественным углом – и столь же неестественны застывшие языки пламени вокруг нее. Страх пронзает меня – я резко поворачиваюсь, лишь бы не видеть этого сокрушенного символа Империи. И вижу бескрайнее голубое ничто; и лишь огромный кит с мученически закрытыми глазами висит в нем, заставляя меня вновь терять равновесие, когда я всматриваюсь в эту странную и бессмысленную картину. В поисках опоры, чтобы унять бунтующий разум, я перевожу глаза вниз – и вижу мертвое тело в богато расшитых одеждах. Знакомые черты лица заставляют меня упасть на колени – передо мной тот, кого я столь недолгое время знала как Императора. В сторону откинута изломанная рука, и листок бумаги рядом с ней испещрен лишь одной фразой, повторяющейся раз за разом: «ТЫ НЕ СМОГЛА ЕГО СПАСТИ». Чем больше я смотрю на этот листок, тем сильнее теснятся друг к другу буквы, складываясь в эти слова, пока, наконец, весь лист не становится черным… …и не теряется в вихре других обугленных, исписанных листов, что все так же мчатся под безразличным ко всему небом Апокрифы. - Человек есть плоть, кровь и разуменье. Ему виден рок, но час неведом, – бесстрастно произносит Хермеус Мора, и от этой бесстрастности и невыразительности вкупе с напевным порядком слов я вновь чувствую тошноту. – Так говорил когда-то последний Император из тех, в чьих жилах бежала кровь дракона. Он знал свою судьбу – и час, когда она наступит. И то же знал и тот, другой. Но лишь одно из двух известно третьему. - Зачем ты мне это показываешь? – моя душа, душа дракона, заточенная в смертное тело и так привыкшая к нему, что даже после смерти не желает принимать иное облачение, неистовствует, взрываясь яростным пламенем, заставляя меня бросаться на висящий в недосягаемой вышине гигантский глаз и бессильно грозить ему. – Чего этим хочешь добиться? - Будущее не предопределено, кто бы что ни думал на этот счет, – око Моры внимательно следит за мной, размеренно пульсируя. – Но их много, и кто-то иной бы увидел уже нечто другое – возможно, то же самое, но с иными словами на листке. Возможно, это помогло бы тебе в другой момент решить и поступить иначе; но в этом суть всех знаний, что я передам тебе. Содеянное исправить мы не в силах, подвластно к изменению лишь то, что в будущем грядет. Но хочешь ли ты этого? Я на мгновение замираю. В каждом слове хозяина Апокрифы таится угроза, каждое из них – лишь дверь в лабиринт зеркал, из которого нет выхода. Но что-то изнутри без малейших сомнений подсказывает мне, что если есть еще возможность прозреть, исправить, помочь и указать путь – то только этот даэдра, столь далекий от того, чтобы вызывать доверие, может помочь ее найти. Осознав это, я неожиданно успокаиваюсь – и понимаю, что куда бы ни завела меня дорога вне границ мира живых, но она теперь – единственная. - Хочу, мой принц. Пусть даже мне в том мире нет места. И вновь черный водоворот щупалец и глаз разверзается передо мной.