В этот вечер снова ждет тебя другой, Это он украл любовь у нас с тобой. Не ходи к нему на встречу, не ходи, У него гранитный камушек в груди. Не ходи к нему на встречу, не ходи, У него гранитный камушек в груди.
А начиналось всё очень красиво: совместные вечера в слизеринской гостиной, прогулки по заснеженным дорожкам, скрывшим обожжённую недавней битвой землю, посиделки в оконной нише на третьем этаже за портретом Вирцберга Косолапого. Они искали поддержку и утешение друг в друге, а нашли любовь. Восьмой год в Хогвартсе для победителей и проигравших был тяжёлым. Гриффиндорцы стремились отомстить, уязвить, добить выживших слизеринцев, бросались обидными словами и опасными заклинаниями, подстерегали в тёмных коридорах и били — долго, сильно, ожесточённо, пока тот или иной портрет не сообщал об этом директрисе. Озлобленные, потерянные, сломанные подростки мстили за смерть близких и друзей, за собственные искалеченные судьбы. Они не играли в вершителей судеб, а всего лишь вымещали свою боль на тех, кто хоть косвенно, но был её причиной. И никто не мог их винить в этом. Даже слизеринцы. На свободе он, Тео Нотт, остался чудом. Как и Малфой, Паркинсон, Булстроуд и ещё пара десятков слизеринцев всех возрастов, что участвовали в Последней Битве. Их ограничили в магии, изрядно потрепали кошельки, родители почти всех загремели в Азкабан, но они — остались. Судьи посчитали, что подростки шли за своими родителями по принуждению, не по собственной воле. Никому не нужная снисходительная милосердность, три раза «ха». Им словно плевали в лицо состраданием и свободой, но держали на коротком, очень коротком поводке, запретив выезжать за пределы страны. Победители презирали побеждённых, побеждённые отвечали тем же. Идиллия, мать её. Им даже разрешили доучиться в Хогвартсе, и все чистокровные с радостью ухватились за эту возможность. Потому что ещё один год взамен проведённого под контролем и обучением у Пожирателей Смерти давал передышку. Паузу перед тем, как им придётся ринуться в бой за место в этой обновлённой и теперь такой чужой стране. У них оставались деньги и связи — слабые, покорёженные, почти ничего не дающие, но они были. Оставалось только ими воспользоваться. Вот только ещё ждали враги — обиженные и разозлённые милосердием новой власти люди. Которые будут подстерегать в проулках и забивать до смерти, а утром со спокойным лицом пересказывать родным за чашкой кофе газетные новости, где мелким шрифтом будут говорить об убитых Пожирателях. И плевать, что их оправдали — для ненависти и мести нет времени. Поэтому Тео со всеми вместе вернулся в Хогвартс. Чтобы с болью, разделённой на всех вернувшихся, смотреть на потрёпанное, но по-прежнему величественное здание. Хогвартс был опутан строительными лесами, словно клеткой, и Тео чувствовал себя тогда как в клетке. Но клетка была лучше свободы. Гринграсс он спас случайно, когда задержался после Трансфигурации. Это было опасно — в любой момент из-за угла могли выскочить гриффиндорцы и начать избиение. Не драку даже и не честный бой, а жестокую бойню, видя в слизеринце всё то, что люто ненавидели и победили. Он услышал женский вскрик, звук упавшей сумки и глухой удар. Почему не прошёл мимо, Тео не знал. «Судьба», — нежно шептала Астория месяцами позже. «Судьба», — вторил ей Тео, гладя по спутанным волосам.Пусть он ходит за тобою по пятам, Ты не верь его обманчивым словам, Он слова тебе красиво говорит, Только каменное сердце не болит. Он слова тебе красиво говорит, Только каменное сердце не болит.
Тео снова кривится, поймав взглядом кружащуюся парочку, и наталкивается на взгляд Паркинсон. До странности понимающий, честный. Словно она его жалеет. Нотт поджимает губы — он не нуждается ни в жалости, ни в ободрении. Они все знали. Все здесь знали то, что за влюблённостью он не замечал. Астория бросает на него взгляд, на миг Тео замирает, видя льдинки в любимых голубых глазах. А потом поворачивается и уходит в парк, игнорируя шепотки за спиной. В конце концов, все знают, ему нечего скрывать. И винить себя нечего, и бояться Малфоя. Только до зуба в ладонях хочется по-маггловски расквасить ему нос, совсем как Грейнджер на третьем курсе. Заслужил. Он вытащил Асторию буквально из-под каблуков одной из сестёр Патил. Вторая отлёживалась в Мунго среди десятка таких же неудачников. Им всего лишь не повезло попасть под проклятия Пожирателей. Даже больше, чем самому Тео. Бить гриффиндорку не стал. Не из благородства и не из сочувствия к горю, просто знал, что ответный удар слизеринцам не простят. И драки станут ещё более жестокими и болезненными. Поэтому гораздо проще было залечить ссадины и синяки на Астории, что он и сделал. Водил палочкой над ней медленно, шепча целительские заклинания, прикрыв костлявой спиной от взглядов, и не знал, что это станет началом их дружбы. Из чего начала дружить Астория — благодарности, интереса или безнадёжности — Нотт не знал. И не хотел знать. Просто однажды обнаружил рядом с собой Асторию, которая тихо указала на ошибку в эссе. Он плевал на это дурацкое эссе вместе с дурацкими предметами, но ошибку исправил. И ещё одну, но уже по Зельеварению. А через неделю с удивлением обнаружил, что Астория сидит рядом, её белокурая головка клонится к его плечу, а объясняет она что-то о созвездиях. А он, Тео, слушал её впол-уха. С этого всё и началось — совместные разговоры об учёбе, светских новостях, однокурсниках и прочитанных книгах, которые затягивались в прогулки, тихие вечера у камина с очередными объяснениями темы. Тео нафиг не нужна была эта школа, но Астория объясняла, а он поневоле слушал. И запоминал, быстро выбившись из хвоста в устойчивый середняк. А потом шёл к Астории с очередной книгой, ведь было так приятно положить голову ей на колени и читать, иногда поднимая голову и заглядывая ей в глаза. А потом они снова говорили, и ещё можно было подержать девушку за руку, слыша, как серьёзно она рассуждает о последнем заявлении министра или новомодном цвете мантии. Только о войне они не говорили никогда. Предложение Тео сделал в мае, прямо перед экзаменами. В один из тёплых летних дней стояла шикарная погода, они сидели у озера, разучивая невербальные заклинания, и вместе с наколдованным цветком он поднёс Астории кольцо. На согласие Тео не надеялся — Гринграссы не настолько запятнали себя связью с Тёмным Лордом, чтобы без колебаний отдать дочь бывшему Пожирателю. Пусть и оправданному. Но и не предложить кольцо он не мог. Слишком долго замирало время хрупкой бабочкой, когда Астория проходила рядом, слишком нужна была ему светловолосая хрупкая девушка со звонким смехом и серьёзным взглядом. Астория согласилась, через пару недель пришло согласие её родителей. От радости Тео вместо натянутого «У» по Чарам получил «В», случайно наколдовав букет. В программу он не входил, но старания оценили. А свадьбу назначили на конец декабря прямо под Рождество.Ты останешься одна среди берез, Ты прольешь ещё немало горьких слез, Он тебя не пожалеет, не простит, Твое сердце разобьется о гранит. Он тебя не пожалеет, не простит, Твое сердце разобьется о гранит.
Тео бредет по парку, загребает длинными ногами подтаявший снег, подметает полами нарядной, парадно-выходной мантии заснеженные дорожки. Ему плевать, что сейчас все шепчутся по углам, переглядываются, обсуждают. Как змеи в своем логове, кем они и являются. Вечный Слизерин, где одна ошибка может стоить жизни. Его жизни, чужой жизни, их собственных. Там нет права на слабости и на чувства. Только Тео плевать, он бредет по парку, сунув руки в карманы, смотрит на почерневшее небо и думает, что пришел сюда зря. Потому что быть рядом и дальше — невыносимо. Они часами гуляли по зелёным садам поместья Гринграссов, Астория срывала цветы и плела венки, звонко смеялась и говорила про восстановление поместья Ноттов, про детей и последние сплетни, про новые законы и то, какого цвета платье ей хочется. Тео же мог только улыбаться и молчать, он наблюдал за своей девочкой, впитывал в себя каждый её шаг, каждую чёрточку лица, забывал рядом обо всём. Иногда они приходили к нему, тогда Астория деловито махала палочкой над очередной разбитой после обыска вещью, а сам Тео сметал пыль. Смотрел сквозь кружащийся в воздухе хоровод пылинок на девушку и сам не верил своему счастью. Малфой пришёл в ноябре, они с Асторией как раз приводили в порядок одну из спален. Тео показывал ей старую колдографию под треснувшим стеклом — на ней девушка передавала парню цветок. «Моя мама», — с нежностью сказал он и хотел уже продолжить, когда различил отдалённый стук. Гостей Тео не ждал, поэтому лишь удивлённо пожал плечами на вопрос девушки и спустился вниз. Малфой стоял на пороге, кутался в не по-осеннему тонкую мантию, и как раз занёс руку, чтобы постучать ещё раз, когда дверь открылась. Хрипловато спросил: «Впустишь?» — и вошёл в дом, дождавшись ответного кивка. Тео проводил его до гостиной — одной из немногих комнат, что они с Асторией успели отчистить. Сама она спустилась чуть позже, когда поняла, что гость к Тео пришёл надолго и уборка откладывается. А потом потёк разговор — неспешный, тягучий и слегка кисловатый, как вино из подвалов Ноттов. Драко просил приюта — «на пару дней, будь другом, Нотт» — и обещал помочь с уборкой, внимательно смотрел на Асторию и тщательно скрывал брезгливое недоумение от того, где оказался. Друзьями они никогда не были, но Малфой был своим, слизеринцем, Тео просто не мог ему отказать. И Астория смеялась над шутками некогда блистательного, самоуверенного Малфоя, в чьих глазах навсегда застыл страх перед Тёмным Лордом, Азкабаном и аврорами, и мерно трещал камин, а вино из ещё прадедовских запасов оседало на языке лёгкой кислинкой. Гости и хозяин разошлись далеко за полночь, на прощание Драко галантно поцеловал его невесте руку, и Теодор впервые ощутил, как кольнуло сердце. Словно нечто невидимое его предупреждало: «Берегись! Малфой опасен, он отберёт твоё счастье!» Но Тео не поверил. Дни потекли размеренно и быстро, в три руки работать было быстрее, так что дом быстро обретал жилой вид. «Не Малфой-менор, но жить можно», — прокомментировал Драко, а потом часа два с упоением рассказывал заинтересованной Астории о родном доме. Та внимательно слушала, изредка помахивая палочкой, улыбалась слизеринцу и задавала уточняющие вопросы. На Тео она даже не смотрела. А потом был совместный ужин, рассказы о детстве, и Тео снова чувствовал себя третьим лишним, слушая оживлённую болтовню невесты и школьного товарища. Через две недели Астория, жалко улыбаясь, вернула ему кольцо. Шепнула в последний поцелуй: «Ты прости меня, Тео… Я его люблю» — и растворилась в пламени камина вместе с ожидавшим её Малфоем. Тео остался посередине гостиной, сжимая в руке злополучное кольцо, которое через секунду швырнул в стену.Твое счастье разлетится на куски, Ты с ума сойдешь от горя и тоски, Не ходи к нему на встречу, не ходи, У него гранитный камушек в груди. Не ходи к нему на встречу, не ходи, У него гранитный камушек в груди.
Нотт возвращается в дом, ловит тень беспокойства в глазах Паркинсон и мотает головой — нет, не надо жалости, я в порядке. Она не верит — поджимает губы, стискивает веер, но отступает, не спорит с ним. Астория что-то щебечет Малфою на ухо, тот криво ухмыляется, демонстративно целует ей пальчики и уводит в дальний конец зала. Тео чувствует, как внутри него раскручивается тугая пружина и грозит ударить по Малфою, Астории и всем остальным. А потом ловит её взгляд — долгий, умоляющий — и, не прощаясь, уходит. Потому что Астория сама знает, что Малфой её не любит. И знает, что не вернётся к Тео. А он всего лишь соглашается с её решением, как и тогда. Неделю он не находил себе места — громил поместье, рвал их редкие общие колдографии, сжимал в руках ткань штор, рыча и воя от бессильной злобы. А ещё пил — долго, много, беспробудно. Пил и умолял о смерти. Потому что видеть их — счастливых, улыбающихся — на третьих полосах газет (первые предусмотрительно были отданы Герою и новому министру) было невыносимо. Потому что каждый из бывших однокурсников выражал свои соболезнования и предлагал помощь. Потому что рядом с ним Астория никогда не была такой счастливой. А потом пошёл к Малфою. Драко впустил его молча, без лишних слов, домовик — жалкие остатки былой роскоши — проводил его в кабинет нового хозяина Малфой-менора. Налил Тео и себе скотч на два пальца, внимательно посмотрел и стал рассказывать. Как тяжко живётся Малфоям, как страдает мама, не справляясь с огромным поместьем, как в новом послевоенном обществе важно восстановить статус. Говорил сухо, безэмоционально, словно читал по бумажке или сотни раз проговорил про себя. Малфой рассказывал о том, что из множества кандидаток только сёстры Гринграсс были подходящими, но Дафна отказала, сходя с ума по какому-то французскому аристократу, а Астория просто ухватилась за возможность жить красиво. Тео слушал и не верил, его девочка так поступить не могла, а Малфой всё говорил и говорил. Об оставшихся богатствах, заступничестве Поттера и потенциале, об успешности этого брака, о том, что Гринграссы-старшие намного больше рады Малфою, чем неудачнику Нотту… А потом Тео просто впечатал кулак ему в скулу — резко, без замаха, и услышал за спиной за спиной приглушённый писк. Астория кинулась к Драко, как какая-то гриффиндорка, оттолкнула Теодора обеими руками, обняла нового жениха, что-то жарко шепча в губы. И он окончательно понял, что чтобы не говорил Малфой, во что бы не верил сам и не пытался убедить его, это больше не имеет значения. Потому что она его любит. Любит так, как любила когда-то Тео — отчаянно, беззаветно, целиком. И отобрать её не получится, да Астория и не игрушка, чтоб её отбирать. Тео молча развернулся и пошел к выходу. Он чувствовал провожающие его взгляды, которые буравили затылок. Словно терновый венок оцепил голову, впился шипами в виски, касался самого мозга, заставляя голову гореть. По пути Тео со злостью пнул подвернувшегося домовика и покинул Малфой-менор. В его жизни больше не было места ни для Астории, ни для Малфоя, ни для любви.У него гранитный камушек в груди, У него гранитный камушек в груди...
Тео выдыхает морозный воздух, слышит шаги. Ему не надо оборачиваться, чтобы понять, кто за его спиной. Конечно Паркинсон, кто же ещё мог сорваться следом. Панси молча его догоняет, идёт рядом, подстроившись под неспешные шаги. Кутается в накидку — дурочка, выскочила, в чём была. Тео небрежно скидывает с плеч мантию, протягивает ей и закуривает. Дурная привычка, к которой пристрастился сразу после ухода Астории. Панси отбирает сигарету, неумело затягивается и надсадно кашляет — так, что Тео даже останавливается, оборачивается и наблюдает. А потом долго вглядывается в тёмно-карие, почти чёрные заплаканные глаза и также молча протягивает на раскрытой ладони кольцо.