Наблюдатель

      Сложнее всего для человека справляться с собственными эмоциями, всепоглощающим опиумом чувств. Это такая же непростая работа, как приручить льва, выдрессировать его и лишь потом выводить на сцену. Только в реалии мы приручаем внутренние стержни, а они не уступают диким животным. Особенно когда пузырек, в котором выстраивалась жизнь, смысл жизни, неожиданно лопается, и все содержимое волной выносится наружу.       По иронии судьбы третий день непрерывно идет дождь, льет как из ведра, не пропуская сквозь грязные тучи солнце, а оно сейчас как никогда нужно. Хоть какой-то свет, живой, ощутимый, теплый. Оно нужно тебе, вечно задорной Елене, что теперь сидит, сжимая в ледяных руках горячую чашку имбирного чая, мертвым взглядом всматривающуюся через окно на прячущихся от ливня людей. Прежде в этой кофейне, за этим столом, ты хохотала, медленно наслаждалась большим капучино, и дарила улыбки мимолетным незнакомцам. Теперь же на замену любимому кофе пришел чай, горький, иногда даже безвкусный.       От этого становится больно, и я все еще удивляюсь тому, что могу чувствовать. Но не могу противостоять. Я наблюдаю за тобой, за пустой оболочкой, в которую ты превратилась за… четыре дня. Бледная, истощенная, ты все не отрывала взгляд от окна. Порой на тебя обращали внимание посетители, официант два раза спрашивал, может ли еще что-нибудь предложить. Четыре дня назад ты бы попросила еще одну чашку кофе и все-таки тот аппетитный миндальный эклер, а сегодня — сегодня через силу выдавленное «нет, спасибо». Третий раз официант не подходил, лишь со стороны бара с сочувствуем посмотрел в твою сторону. Они все здесь знали, они видели, умели понимать.       Взгляд мой все еще был прикован к твоему столику. Мне не хотелось отрываться, я хотел запомнить все детали, каждую мелочь, что окружала нас — тебя. И я настолько увлекся запоминанием мелочей, что пропустил появление Кэролайн. Она смотрела сквозь присутствующих людей, сейчас для неё существовала только ты с пустыми глазами, неживыми движениями и темными мыслями. Прости, Елена, прости…       — Как ты? — Кэролайн не тратила времени на приветствие, она знала, что тогда бы это выглядело глупо. Она знала, что и этот вопрос настолько же глуп, но он должен был прозвучать. Он должен был создать видимую визуализацию обеспокоенности.       — Как я? — безразлично переспрашиваешь, переводя взгляд с окна на кружку несладкого чая. Твой голос потерял свою мелодичность. — Как…       Ты словно зависла в прострации. Взгляд застыл на руках Кэролайн, на её безымянном пальце, где даже сегодня сверкал изумруд. Все теряет свой блеск, но не камни, камни сверкают неустанную вечность. Прикусываешь пересохшую губу и, подавив в себе подступающий гнев, смотришь в полные сожаления глаза подруги.       — Он мертв, Кэри, — говоришь осипшим голосом. — По-настоящему мертв.       Мертв. Это слово врезается в меня как груда тысячи осколков. Разрывает, уничтожает. И хотел бы я сказать, что ты ошибаешься, хотел бы закричать, что ты несешь вздор, потому что вот он я, вполне реальный. Но тогда бы меня никто не услышал, и собственный крик резал бы только мой слух, ничей больше. Я был мертв. Почти три дня как мертв и день, как погребен.       Я подхожу ближе к тебе, но ты меня не видишь. Хочу провести рукой по твоей холодной щеке. Но ты меня не чувствуешь, и я прикасаюсь к воздуху. Тебе сложно взять себя в руки после внезапного потрясения, но ты справишься. Человек умеет подчинять себя, мертвый же человек не умеет больше ничего. Сначала ты перестаешь чувствовать мир, затем ты теряешься в пространстве, — ты больше не ощутим, не видим, но можешь наблюдать. Это ли не ад? Где белый свет, где остальные, такие же, как я? Столько вопросов и ни одного ответа. И, разрываясь от такой неизвестности, перестаешь чувствовать. Гнев не подвластен. Ненависть не ощущается. Никаких эмоций больше нет, лишь боль и внутренняя тоска по всему, что было еще четыре дня назад…, а тогда я был жив.       Но сложнее всего мне выносить тоску по тебе, Елена. Она словно затягивает в пропасть, утягивает в беспросветную тьму.       — Знаешь, говорят, первые три дня душа человека еще здесь, на земле, — произносит Кэролайн в надежде подбодрить. Она забывает, что это колит тебя. И режет меня.       — Ты в это веришь? — сталь в твоем голосе заставляет Кэролайн насторожиться: тебя пора реанимировать. А еще она забыла, что ты не веришь в это, забыла, что твоя вера умерла ещё давно.       — Верю. Представь, если он сейчас рядом с нами. С тобой.       Набираешь в легкие больше воздуха и тяжело вздыхаешь, пробегаешься взглядом по залу и снова смотришь на Кэролайн. Я знаю, что тебе сложно даже подумать об этом, о моем присутствии. Но сколько бы я не шел против этой блондинки, сегодня она права как никогда. Потому что я здесь, Елена, и я хочу хоть на секунду почувствовать тебя снова.       — Он, — Кэролайн запинается, переводя взгляд на настенные часы, и я по инерции смотрю туда же, — он может быть здесь еще десять минут.       16.23. И вот тот момент, когда я снова не хочу быть с ней согласным. Но это может оказаться настолько же реальным, как мое присутствие здесь. Мне бы хотелось что-нибудь изменить в это мгновение, но последующие минуты утонут во времени, я больше ничего не могу. Я наблюдатель, зритель твоих страданий. Меня выбросило за борт.       И снова я смотрю на тебя. Сложнее всего видеть глаза, в них отражается так много скорби, боли, слабости. Вчера ты хотя бы ненавидела. Била посуду в пустой квартире, — теперь уже только твоей, — разбрасывала одежду, переворачивала фото и кричала в никуда. А затем упала на осколки, утонув в истерике, слезах и грязи. Пусть будет как вчера. Кричи, Елена, бей посуду и порти мебель, но не разрушай себя, не держи это внутри, отпусти.       — Отвези меня домой, пожалуйста, — прошептала ты, оставляя нетронутый чай.       Официант не торопился со счетом. Он нарочито медленно выполнял работу по просьбе Кэролайн — она не хотела отвозить тебя и оставлять одну. А остаться с собой ты бы не позволила: в квартире бардак и в твоих мыслях тоже. Пока ты слепо в который раз всматривалась в стол, я снова обошел заведение. Попадались очень знакомые лица. Мы не были знакомы лично, но косвенно — да. Порой даже здоровались, настолько сильно мы любили здесь сидеть.       Голос администратора меня отвлек. Она попрощалась с вами и придержала дверь. И мне пора уходить. К тебе или за тобой, не важно. Я всегда буду рядом, Елена.       На крыльце ты уронила сумку, и я поспешил. Не хотел отставать, невыносимо выпускать тебя из виду. И как только я выбежал на улицу, ты исчезла. Исчезло всё. Город превратился в темное пятно, или это можно было бы назвать туннелем?.. А там дальше мерцание. Десять минут вышло, третий день иссяк. Так вот как выглядит конец… Скучно, Елена, не особо впечатляюще.

***

      — Эй, ты в порядке?       Елена замерла в двух шагах от машины. Сначала она почувствовала тяжесть во всем теле, а затем неожиданную легкость. Она оглянулась на вход в кафетерий, а затем посмотрела на Кэролайн. Ей больше не хотелось умирать, не хотелось отталкивать и быть одной. Ей нужна была поддержка и чье-то плечо… По её щекам покатились слезы, — горькие, полные боли. Елена закрыла лицо руками и плечи её начали содрогаться в тихих рыданиях. Кэролайн обняла подругу. Это было видеть легче, чем-то безразличие и тот отталкивающий холод. Эмоции всегда проще выпускать.       — Не оставляй меня одну, — Елена вздохнула с настигшей и необъяснимой легкостью.