Рябина

Шани любила рябину. Любила ее всегда: весной, когда лопаются ароматные почки и под теплым солнцем рождается новая крона; летом, когда листья шапкой нависают над разлапистыми ветвями; осенью, когда наливаются силой и цветом кроваво-красные ягоды, и даже зимой — когда грозди багровых бусин алеют на фоне хрустально-белого снега. Шани любила рябину. Эта любовь шла еще из тех времен, когда мелкой конопатой девчонкой она носилась по закоулкам Оксенфурта, играла с мальчишками в салки и мастерила себе простенькие украшения. Материалом для них обычно выступали найденные на берегу реки ракушки, или красивые камешки, или полевые цветы, а осенью — крупные налитые ягоды рябины. Чтобы получилось нанизать их на веревочку, выбирать нужно чуть подсушенные солнцем грозди — и когда начнешь протыкать тонкую кожицу острой косточкой с привязанной леской, сок не будет брызгать во все стороны, пачкая пальцы и щеки. Эту науку Шани познала сама, путем долгих проб и ошибок. И единственная из всей округи потом гордо вышагивала с ярко-алым ожерельем на шее. Шани прохладно относилась к цветам (если только они не подходили для эликсиров) и не любила, когда ухажеры пытались ими набить себе цену. Да и не было у нее ухажеров. Но цветы ей все равно не нравились. Не любила она и разнообразные ягоды вроде малины или смородины. Грозди рябины же всегда были для девушки чем-то сакральным, важным, понятным только ей одной. Собственно, да и не в ягодах дело. Просто, алеющие на ветвях, они возвращали Шани в детство, когда главной заботой было не порвать новое платье и вовремя вернуться домой, чтобы обеспокоенная мама не вышла искать. Это было время, когда конопатая девчонка еще не выбрала свой путь, ведущий в медицинские дебри, когда родители всегда могли выслушать и защитить, а самый большой страх — разбить коленку или старую дедушкину вазу, которой очень дорожил папа. Рябина была лишь символом, не более того. Но очень дорогим, очень ценным символом родом из детства. Шани не смогла сдержать дрожи, принимая из рук ведьмака тонкую веточку с пышной россыпью рубиновых ягод. Стоило только коснуться одной — и на пальцы брызнул кислый сок, несколько капель даже осело на рукаве белоснежной рубашки. Мгновенно впитавшись, он расплылся безобразной кляксой, чуть блестящей в тусклом свете свечи. Тысячи таких же клякс, только намного больше размером, видела Шани за свою жизнь. Больше всего — когда работала в полевом госпитале на передовой реданской армии. Рябиновый сок тогда, казалось, пропитывал сам воздух, землю и воды безымянной реки, уносящей его к далекому океану. С утра и до глубокой ночи Шани перевязывала раны, зашивала разорванные органы, собирала переломанные кости в лубки. С утра до глубокой ночи ее руки до локтей были пропитаны рябиновым соком, въевшимся, казалось, в самую сердцевину костей. — Ты запомнил. — Она улыбнулась, с усилием разжимая дрожащие губы, стараясь, чтобы ведьмак не заметил. И он не заметил. Или только сделал вид. — Да. Тяжелая гроздь алых ягод тянула к земле тонкую хрупкую ветвь, и пальцы Шани были перепачканы рябиновым соком. С тихим шорохом переломилась надвое деревянная косточка и скользнула в россыпь рыжих волос, чуть кольнула нежную кожу за ухом. Девушка подняла голову, и ведьмаку оставалось лишь диву даваться, как чудно смотрится багровая розетка в обрамлении беззащитно-изумрудных листьев рядом с этими наивными веснушками и большими, отнюдь не наивными глазами. Для него это был лишь символ внимания, извинение за сумбурный вечер. Для нее же — вызов собственной сущности, знак, что не стоит сейчас сидеть сложа руки и ждать подарков от судьбы. Весь вечер Шани с легкой покровительственной усмешкой наблюдала за попытками Витольда распушить перед ней хвост. Но в каждом его действии, в каждом слове и поступке ей чудился тот, кто добровольно подставил свое тело под шалости разыгравшегося духа. Тот, кто совершенно непохож на болтливого, развязного фон Эверека, тот, чьими устами призрак пытался донести до нее давно известное. Тот, кто запомнил, что она любитненавидит рябину.