sky is over

      Чародейка — пепел и искры, от нее пахнет гнилью и болотной водой, и когда она прижимает длинный изящный палец к своим губам, когда смотрит на него не моргая, у Рика нет иного выхода — он опускает пистолет и плечи. Эту битву он проиграл до ее начала; пора бы уже признать поражение. Он даже не пытается звонить Уоллер, нарушая протокол и собственное обещание Джун. Чародейка улыбается и гладит его лицо; бесконечные цепи-браслеты едва слышно звенят. От ее прикосновений остаются черные полосы, будто сажей мажет по коже. Рик закрывает глаза.       Чародейка что-то говорит, слова причудливые и незнакомые. Ему кажется, она его проклинает, быть может, призывает смерть. Она не идет — танцует, манит его за собой. Рик повинуется, слушает тихий голос, гортанно вибрирующий на рокочущих буквах, чем-то напоминающих ему «р».       Рик Флэг совершенно не может понять: почему она его не убьет? Он задает этот вопрос немым отчаянием, понимая, что ни вернуть себе Джун, ни воспользоваться сердцем ведьмы для достижения цели не способен. Чародейка молчит, игнорирует вопрос и лишь мажет, мажет, мажет чертовой сажей по лицу, вычерчивая линию скул и границу синюшных пятен под глазами. Эта сажа — остатки его сердца, он точно знает. Она пересыпает еще тлеющую золу из ладони в ладонь, и губы корежит ухмылка абсолютного понимания своей победы. Рик слишком устал, чтобы бороться. Рик молчаливо смотрит в окно: небо еще на месте, лишь молнии ломанными линиями расчерчивают небосвод. Он ждет неизбежного: когда же оно упадет ему на голову, погребет под осколками.       Рик озвучивает свои мысли ей, и она удивленно склоняет голову на плечо, прекрасно понимая, о чем идет, перебирая в пальцах потрескавшиеся жемчужины ожерелья. А после укладывает его голову себе на колени и посыпает волосы пеплом. Он засыпает под звуки ее голоса и звон браслетов.       Чародейки в его жизни уже больше, чем Джун, и это его не волнует так, как должно.       Чародейке смешно, и она смеется скрипуче, чуть сумасшедше, и что-то шепчет на неведомом языке древних, принципиально не разговаривая так, чтобы он понимал. Слова, произносимые ею, мелодичны, похожи на мантру или какой-то заговор, и после них Рик заперт в ловушке собственного сознания — это ее забавит — и вынужден вновь и вновь, как заевшая пластинка, ощущать, как слабеет рука Джун, как ее пальцы выскальзывают из его ладони, как врачи выталкивают его из палаты, толпятся у безмолвного тела, вслушиваясь в монотонный писк, вспарывающий ножом грудную клетку.       В этих видениях Рик стреляет себе в висок, но вместо смертельного коктейля из крови, мозгов и раздробленных осколков черепа из его головы вылетает пепел, кружащийся в потоке искр. И нестерпимо пахнет болотной водой.       Чародейка смеется, играет с ним, иногда просто сидит на кровати, изучая. И что-то говорит, как рассказывает истории из своего прошлого; ему нравится думать именно так. Рик слушает, Рик засыпает под монотонный рокот древних заклятий и сквозь толщу забытья ощущает, как тонкие пальцы скользят по переносице и вниз, по губам.       Ему снится аспидного цвета пепел, вываливающийся из его распоротого живота, грудная клетка раскрыта и торчат белоснежные ребра-крылья, освещаемыми искрами. Небо покрыто молниями, небо совсем близко и вот-вот упадет.       Рика будит Джун робкими поцелуями с привкусами соленых слез и смирения, но ему кажется, что ее губы с привкусом пепла, что они оставляют золу на щеках. Он трет кожу с остервенением по утрам, вот только от черноты, видимой лишь ему, никак не избавиться. Древние символы покрывают его лицо перманентными татуировками, спускаются на шею и, кажется, скоро начнут заползать на грудь.       Чародейка его проклинает, он уверен, когда что-то говорит, склоняет голову набок, а после исчезает, оставляя после себя гнилостный запах и опадающий на пол крупными хлопьями пепел. Рик просто стоит в опустевшей комнате, путает реальность с выдумкой и подносит дуло к виску. На основании языка горчит болотная вода. Он спускает курок, закрывает глаза и ждет, когда из его головы посыплется пепел. Небо хмурится, грохочет громом и сердится бесконечными всполохами молний.       Пуля остается в стволе, сколько бы он не спускал курок. Щелчок. Щелчок. Щелчок. Чародейка грозит ему пальцем, держит в руках статуэтку подобную той, из которой ее освободила Джун.       — Она дорожит тобой, — Чародейка впервые говорит с ним на его языке, трется, ластится и оглаживает плечи, засыпая их золой, поджигая одежду витающими вокруг нее искрами и заставляя рубашку тлеть.       — Если хочешь убить — убивай, — слишком устало и покорно, осталось лишь встать на колени. Чародейке это точно понравится. — Только не причиняй вреда Джун, — на колени он все же встает — по собственной воле, опускает голову, как на плаху, смиренный, покорный, пропахший болотом и тиной. Чародейка опускается на пол рядом с ним.       Ее губы холодные и какие-то склизкие, пепел забивает легкие и не дает дышать. Она отрывает фигурке голову, выпуская еще одну душу. Рику больно, он давится тем, что проникает в него сквозь рот и нос, закашливается и цепляется за нее. Чародейка гладит его по голове, перебирает волосы и снова целует.       Рик понимает каково было Джун. Заперт в собственном теле, выдворен в темную каморку сознания: невольный гость, ненужный узник. Что-то чужеродное занимает каждую клетку тела, и его уже не остается. Чародейка говорит с ним на неведомом ему языке, который он начинает понимать.       Чародейка ему поет, и Рик засыпает, озаренный пониманием: проклятий не было никогда.       — Очнись, брат мой, — она снова целует, но уже не его. У Рика на дне зрачков — горящие угли, испарина на лбу и совершенно другой голос.       — Я вернулся, сестра, — нежится в объятиях, с наслаждением вдыхает пепел и растворяется в расчерченных золой линиях на щеках.       Небо над ними умирает в криках грома и панически вспыхивающих молниях.