Хорошая девчонка

- Хорошая девчонка, - говорит капитан Грей Эдвардс. Он не из тех, кто использует затертые армейские недокомплименты как способ знакомства при первой встрече, но покровительственная издевка звучания не мешает Аки приветливо улыбнуться в ответ. У этого человека чересчур уж перебор тепла прозрачной зелени во взгляде для истинной насмешки. Хорошая. - Ну, раз вы так считаете, то я постараюсь вас не разочаровать. Они могли бы быть вместе и даже – какое дикое кощунство для гниющего снаружи мира – счастливы, но Аки прежде всего ученый, а Грей – солдат. Аки упорно и с редкой одержимой ненормальностью ищет спасение для человечества – в мертвых городах, черных руинах, спящих в пыли, в горелых могильниках леса и пепельных пустошах на месте луговых долин. Столь глупая, несуразно-обидная жертва из-за своей обреченной добровольности, что капитан не понимает, замедляет шаг, отстает, и поиски уводят все дальше, единая некогда дорога петляет, раздваивается, Аки - жертва - уходит, а Грей где-то там на развилке остается - слишком медленно шел и теперь потерялся. Потерялся, заблудился, огляделся по сторонам и принял как факт то ли с досадой, то ли с покорным согласием. Хорошие девчонки во времена заката человечества предпочитают держать в сжатых ладонях идею, какой бы призрачной она не была, а не делить ее с человеком, который смотрит на все идеи через автоматный прицел. Белый халат и микроскопы, наверное, все же плоховато сочетаются с жженым запахом войны и перезвоном падающих гильз, хотя в их случае одинаково ведут к эшафоту. Эффективность ломающихся жизней была не доказана, но весьма понятна. Каждому – свое дело. И не требование это во имя необходимости, а – так банально, что смеяться не хочется – просто судьба. Смеяться не хочется и во второй раз, когда судьба спотыкается и капитан встречает свою хорошую девчонку в нью-йоркских развалинах. Девчонка злобно огрызается и убегает, пряча свою болезнь за отворотом комбинезонной ткани и пугающе-спокойным, всегда так неправильно деловым взглядом – если болезнью можно именовать того паразита, который поселился у упрямого и дорогого докторского сердца, понемногу вытягивая из него жизнь. Спасение человечества требует платы по счетам. Капитан в истинно солдатской манере плюет на упрямство и разошедшиеся много лет назад дороги и забирает доктора обратно – на общую беду, куда же без беды. В затопленный тинно-песочным закатом город, где сквозь заградительный барьер солнце может выглядеть только так – большим мутным шаром, недружелюбным, расплывчатым, крадущимся больным желтоватым светом по стальным улицам. Аки смотрит на солнце с чисто женской тоской. На фальшивое, неправильное, чужое солнце, не греющее – кусающее. Вылинявшее солнце, слепое небо - в мире больше ничего настоящего не осталось, и время уплывает, и смерть скребется костлявыми лапами в груди, и работа отчаянно и почти кровожадно требует доктора – жертву - к себе, и Грей опять обнаруживает, что он не у дел. Он все еще жив и уж точно не обречен. Солдат... В сухом равнодушном полумраке лаборатории Сид сжигает свой дневник и говорит Аки о Галилее, но та знает, что он думает в ту секунду о Джордано Бруно и о том, с какой радостью церковники сложили для него костер, а невежественная чернь сплясала вокруг, восславляя Бога. Но вряд ли им, ученым-отступникам, подобное грозит. Их мир сгорел на своем личном костре тридцать с лишним лет назад, а в этом и дров-то не осталось. Максимум для них сделают гильотину. Мысль весьма утешает. Почетно даже, что ли. Это воров вешали и ведьм топили, а королевским особам всегда изысканно и по-королевски отрубали головы. Грей слушает Хейна и ненавидит себя за то, что все-таки солдат, потому что таких, как он, нередко отправляют на различные грязные работы. Строить те же гильотины, к примеру. Гильотину он не строит. Солдат может быть чернорабочим, но так откровенно палачом - никогда. В конце концов оказывается, что и медицинские халаты, и оружейные патроны одной природы – человеческой. И что лишь докторское обреченное упрямство не хотело признавать возможность разделения одной - любой - болезни на двоих. Предположение о том, что каждому – свое, выходит из аксиом и рассыпается тем пеплом, которым рассыпался многострадальный человеческий мир. Но пепел всегда и постоянно хорошее удобрение для новых всходов. Уверовавший в то, что гранью уже готовых опуститься век не глухая стена, а порог, Грей шагает к нему свободно и решительно. Свет сочится навстречу лунно-рыжим, загадочно-сонным, противоречиво-сладким. Если это смерть и есть, то какая-то неправильная, слишком чистая, мятным теплом укрывающая усталое сердце. «Значит, все... Прощай, Аки. Хорошая ты девчонка». Хорошая. Хорошая девчонка не плачет, только провожает своего капитана, ласково гладя по ладони. Капитан позволяет фантомам внутри нее переплавиться в себя и отдает – дыхание, звонкие пение ветра, любовь мягким рыжим лучам. Лучи исцеляются снежно-голубым и утекают ввысь, унося чужие души и душу его к долгожданному обещанному покою. Прозревшее небо, никаких больше жертв. Держите ваше солнце, доктор. Настоящее. Так и быть, счет оплачу я.