Моё прощение.

Дрожащие пальцы переворачивают ветхие страницы. Древние фолианты, свитки, рассыпающиеся пылью времени лишь от одного прикосновения. Архив Министерства Магии — место странное, поистине волшебное. Здесь архивариус Гермиона Грэйнджер с лёгкостью подхватит и бронхит, и аллергию на пыль. И страх тишины — давящей, убивающей изнутри. Тонкая кожа под цвет пергамента. На когда-то изящных руках видны вены — ярко-синие, от чего кажется, что она вся сине-желтая, болезненная. Как живой памятник когда-то прошедшей войны. Кто бы не заходил в это место, неизменно натыкается на неё — хранительницу архивов, а, вернее, вечную пленницу огромных шкафов высотой до небес и документария. Святая святых Министерства, а на деле — лишь тюрьма для одной единственной волшебницы. Когда-то она была красивой. Светло-карие, карамельного оттенка глаза сверкали ведьминским огнём, сводившим с ума всех: учителей, считавших её самой лучшей, друзей, которых она всегда защищала с присущим её темпераменту пылом и всегда получала ответную поддержку, любовников, которых было не так уж и много. Но почему-то она ошибалась. Всегда. Наверное, главная проблема Гермионы Джин Грэйнджер была в её абсолютной неприспособленности к миру. К миру, который невозможно было изучить по книгам. К миру, где надо было обладать зубами и когтями, чтобы сражаться за место под солнцем, а не длинным языком и незаурядным умом. Либо ты силён, либо ты посредственен. Третьего, увы… Она выла. По-собачьи скулила, обнимая его, такого желанного, такого близкого. Но отныне навеки далекого. Тонкие руки обвились вокруг широких плеч, а слёзы окропляли огненно-рыжие волосы, тускневшие с каждым мгновением, подернутые пеленою смерти. Казалось бы, вот-вот он откроет глаза и засмеётся. Своим особенным смехом, который раздражал её на протяжении четырёх первых лет обучения в Хогвартсе, а потом стал безумно родным. Улыбнётся, так, как умел лишь Фред Уизли. Он умел улыбаться глазами, оставаясь по-взрослому серьёзным. Правда, увидеть его в таком состоянии удавалось крайне редко, ведь даже когда он придумывал очередное изобретение, с его губ не сходила мечтательно-озорная улыбка. Гермиона любила наблюдать за ним, когда он работал: за лихорадочным блеском в глазах, которые то щурились, то распахивались широко-широко, за руками, недлинными, но гибкими пальцами, в которых он вертел перо, палочку, ложку — любой предмет, который оказался в его руках, когда его настигал порыв вдохновения. Она часто помогала им с заклинаниями. Не то чтобы они сильно нуждались в их помощи, но Фред часто спрашивал у неё совета. Как оказалось, чтобы привлечь внимание. Она поцеловала его всего один раз. В шутку, в щеку, на Рождество, когда случайно попала с ним под омелу. Она до сих пор помнит ощущение тёплой, слегка колючей щеки под своими губами. И голубые глаза, пристально смотревшие на неё. Тогда она впервые увидела его серьёзным, не смотря на то, что на губах играла улыбка. Ему было мало. Фред был холодным. Даже сквозь одежду — вызывающе яркую, как всегда — она чувствовала этот смертельный холод. Она ненавидела. Презирала. Саму себя. За то, что боялась открыть глаза и посмотреть на него. Принять тот факт, что Фред действительно умер. Тогда впервые в жизни Гермиона Грэйнджер поняла — она безумно боялась смерти. Его смерти. Увидев Гарри на руках у Хагрида, ей было больно. Тошно. Но пустота в груди и скручивающее внутренности, ошеломительное чувство потери настигло её лишь тогда, когда она увидела распростёртое на полу знакомое тело. В какой-то момент Гермиону настигло понимание того, что она жалеет, что на месте близнеца сейчас не лежит Джордж. Лишь озвучив в голове эту мысль, она осознала её чудовищность и эгоистичность, но она действительно этого хотела. И самое страшное было в том, что этого же хотел и Джордж. Алая кровь капнула на стол. Лишь капля, но она быстро растекалась по полированной поверхности, пропитывая древесину. Гермиона поспешно убрала просматриваемый в этот момент свиток, чтобы не испортить его. Понянчила палец, порезанный об острый край, чувствуя вкус железа во рту. Отвратительный, тошнотворный вкус. Она пережила смерть Фреда на удивление легко. Точнее, легче, чем она сама ожидала. И всё потому, что рядом был Рон. Милый-милый Рон, который любил её с пятого курса. По крайней мере, так говорил он сам. Но оба они знали, что это лишь ложь, красивая сказка, в которую старательно верили. Ведь у двух героев войны должна быть проникновенная, длинная история трогательной любви. Прошедшая множество испытаний, пережившая войну, и с победой распустившаяся алым цветом. Ведь, казалось бы, теперь ничто не могло помешать двум влюблённым быть вместе. Проблема была лишь в том, что не было любви. Была привязанность, детская, наивная. Дружеская. Посиделки у камина под общим пледом со стаканом сливочного пива — ни он, ни она не любили огневиски — и бесконечные разговоры ни о чём. И ребёнок. Когда Гермиона узнала, что беременна, то почувствовала себя по-настоящему счастливой. Светившаяся от радости женщина, со счастливыми глазами, в которых ни было и отголоска былой боли. Рисовала в своём воображении очаровательного пухлого малыша с пучком рыжих волос и глубокими голубыми глазами. И веснушками. Дитя солнца носило бы имя Фреда. И Рон даже не пытался это оспорить. Всё разрушилось тогда, когда Рональд Уизли окончательно сломался. -Парижский филиал нашего магазина приносит намного больше прибыли, чем главный офис в Косом переулке. Рон всегда начинал разговор издалека. Вот и сейчас, сидя напротив неё за обеденным столом, он отложил нож и вилку и заговорил, едва успел прожевать пищу. Заинтригованная Гермиона отложила свои столовые приборы и невольно подалась вперёд. После смерти Фреда Рон решил помогать брату с магазином. Она не спорила с этим решением, а лишь принимала его. Спустя три года после победы над Волан-де-Мортом профиль магазина окончательно поменялся. Исчезли шутливые приколы, приворотные зелья — всё то, что делало «Всевозможные вредилки Уизли» особенными. Джордж всегда был ведомым. Идеи и пути их воплощения продумывались Фредом, а близнец лишь поддерживал и помогал. Был на подхвате. Фред умер и магазин начал чахнуть. Старые шутки уже не были актуальными, английская публика присытилась ими. А придумать новые, которые достойно продолжили бы ряд изобретений близнецов Уизли не способен был ни Джордж, ни Рон. Тогда на помощь братьям пришёл Гарри, и «Всевозможные товары братьев Уизли» подписали контракт с Мракоборческим центром. Но он был не такой большой, как в Европе, и открытие филиала в одной и столиц континента было лишь делом времени. Это была идея Гермионы. Рон вздохнул и опустил взгляд. Уже тогда она поняла, что это конец. Тяжесть осела внизу живота, тихим шёпотом она спросила: -И что теперь? Не поднимая глаз отец её ребёнка произнёс: -Я уезжаю в Париж. Только я. Она потеряла Фреда во второй раз. В висках стучало, глаза отказывали открываться. Тело будто налилось свинцом и отказывалось повиноваться хозяйке. Тихое жужжание приборов отдавалось жутким гулом в голове. Сделав над собой усилие, она проснулась. Гарри. Поттер сидел у её постели, опустив глаза на свои руки. Она любила эти руки: честные, по ним всегда можно было узнать настроение хозяина. Гарри очень хотел, чтобы она очнулась, но так же сильно хотел не говорить ей то, что был вынужден. Боль в этих ярко-зелёных, по прежнему юношеских глазах говорила об этом яснее всяких слов: -Рон уехал, Миона. И ты… У тебя был выкидыш. Лишь в темноте было спасение от всепоглощающей боли. И от жестокого диагноза, с третьего раза сформулированного взволнованным врачом. Она больше не сможет иметь детей. Никогда. Какое жуткое слово. Никогда. Резкое, отчаянное, на грани истерики. Как-будто жизнь закончилась в тот миг, когда это слово впервые было произнесено. Слишком много его было её в жизни. Она никогда не увидит Фреда. Она никогда не увидит Рона. Она никогда не станет матерью. Никогда. Никогда. Никогда. Набатом било жуткое проклятие. Персональное проклятие мисс Гермионы Грэйнджер, которая никогда не станет миссис. Хотя, было время, подарившее ей надежду на иной исход. Стены в Министерстве были неровными. Она никогда не задумывалась об этом. До тех пор, пока не оказалась прижата к одной из них. Резко. Внезапно. -Ты обещал, что мы не станем встречаться на людях. Хищная улыбка. Она смешила её в школе, пугала на войне. И чертовски возбуждала сейчас. -Кто сказал, что я держу свои обещания, Грэйнджер? Жёсткий поцелуй у основания шеи. Как клеймо у раба, навечно скреплённого клятвой верности со своим хозяином. Она действительно стала его рабыней. Той, что бежала к нему по первому зову, той, что уходила по первому приказу. Той, что любила. Безответно. Безотчётно. Безрассудно. Гермиона мечтала когда-нибудь стать его женой. Боялась сказать, что не сможет подарить ему наследника. В её фантазиях была красивая свадьба, и она в нежно-розовом платье шла босиком по мокрой траве. Рассвет озарял мир трепетно-невинным светом, лёгкий ветер трепал длинные волосы. Блестящие, будто светящиеся изнутри. Как и она сама. Рон был её тёплым огоньком спокойствия. Драко же стал обжигающим пламенем безумства. Грэйнджер окунулась в детство, смеялась, как ребёнок, говорила глупости. Малфой лишь молчал и лишь изредка коротко улыбался. Безэмоциональной улыбкой, которую она видела только у него. В их отношениях было очень много слов на букву «б». Но самым главным было лишь одно: «Безысходность». Казалось бы, аналитический разум лучшей ученицы школы чародейства и волшебства Хогвартс должен был просчитать вероятность того, что Малфой просто играется с ней, потакая своим собственным желаниям и амбициям. Вероятность в 100%. Она ворвалась в его кабинет точно фурия. Прекрасная маглорождённая фурия. -Архив Министерства Магии? По какому праву, Драко?! Он как всегда курил на рабочем месте. Наверное, никто бы не смог запретить ему делать то, что он хочет. Пусть даже на рабочем месте. Первый заместитель министра был всесилен, и Малфой упивался этим. -Во-первых, сядьте, мисс Грэйнджер. А во-вторых, не Драко, а мистер Драко Малфой. Не пристало простой библиотекарше обращаться к будущему министру столь фамильярно. Манерно растянутые гласные. Гермиона будто снова вернулась в школу, и ей захотелось просто врезать ему. Как тогда, на третьем курсе. -Архивариусу.- поправка была скорее автоматическая, но он позволил себе издевательствую улыбку в её сторону. Вспыхнув, женщина продолжила: -Хорошо, мистер Малфой. Не рано ли вы называете себя министром? Насколько я знаю, выборы были… -Сегодня. Она так и замерла с открытым ртом. Забавная поза, он бы обязательно посмеялся, но сначала стоило доиграть свою роль. -Но сегодня ты попросил меня встретиться с репортерами от имени нас обоих. Мне пришлось выдумать по меньшей мере угрозу мирового масштаба, чтобы объяснить, почему второй кандидат на пост министра отсутствует. Драко выпустил в потолок облако дыма и перевёл взгляд на неё. По взгляду серых прищуренных глаз уже можно было понять, что ничего хорошего она не услышит. Но Гермиона Грэйнджер не была бы Гермионой Грэйнджер, если бы отвела свой пристальный взгляд, полный желания услышать ответ. Театрально зевнув, Малфой продолжил: -Я действительно спасал мир, Грэйнджер. Спасал от министра-выскочки, министра-грязнокровки. Неужели ты всерьёз поверила, что тебе доверят этот пост? Ей было нечем дышать. В этом кабинете с плотными тёмными шторами было слишком мало воздуха. -Но, как же… Широкая улыбка Драко прервала её речь. Раздери меня Мерлин, как давно он хотел произнести эту фразу: -Это всего лишь секс, Грэйнджер. Всего лишь неплохой бесплатный секс. Она молчала. Он с упоением наблюдал, как гаснет свет в этих огромных карих глазах. -Через полгода я женюсь. А до этого времени, если хочешь, можем продолжить. И тогда она зарядила ему пощечину. Ладонь мгновенно покраснела и ещё несколько минут саднила. Словно в кожу впились миллионы маленьких игл. И самая большая — в сердце. -В архив, мисс Грэйнджер. Аудиенция закончена. И разозлённый до чертиков Малфой развернулся в своём шикарном кресле спиной к убитой девушке. Она ничего не рассказала тогда Гарри. Не хотела подбивать его на драку, которая вне всякого сомнения случилась бы. Гермиона тупо смотрела на каплю собственной крови. В свете свечи она была похожа на маленький рубин, завораживающий своим пленительным блеском. Перевела взгляд на свой палец, где по-прежнему стягивала кожу свежая корочка запекшейся крови. Повсюду розовато-красные оттенки. Ей хотелось остановиться, зажать запястья ладонями и прекратить. Но силы медленно оставляли её. Ноги холодели, вода, уже остывшая, окутала тело девушки. Волосы девушки прилипли к стенкам ванной, и там, где они соприкасались с водой, неизбежно окрашивались в жуткий розовато-красный. Он повсюду. Последним отключился слух. Последнее, что услышала Гермиона Грэйнджер перед тем, как провалиться в пустоту, был громкий булькающий звук, возвещавший о том, что тело, которое уже ничто не держало, под действием силы тяжести опустилось на кроваво-красное дно. Прости меня, Гарри.