still breathing

Кэсси помнила все. Как обычно кажется, или же, как показывают в типичных фильмах-катастрофах, что выходят в кинотеатрах почти каждый год, во время апокалипсиса люди забывают о самом главном — о человечности, о том, что делает их таковыми. Во всех фильмах отлично показывается, как человечество забывает о дорогих им людях, забывает самые радостные и прекрасные моменты, что только были в их жизни, и идут сражаться, только так. Забывая, что именно воспоминания делают нас сильнее. Этого добивались и иные. Они стремились уничтожить все то, что когда-либо и как-либо напоминало людям о том, кто же они такие. Кто они есть. И что живет внутри их тел. Не какой-то механизм, работающий на автомате, по какой-то заданной программе, или маленький и зловредный жук, а настоящая душа, что еще способна бороться против пришельцев. Таких осталось не много. Таких осталось чертовски немного, таких, как Кэсси, которые днем сражались, пытаясь вырвать, выцарапать хоть еще один денек на этой зеленой планете из лап иных; а ночью лежащих на сырой траве, вдыхая морозный воздух и все еще цепляясь за воспоминания. Воспоминания — последнее, что осталось в людях от прошлого мира. Воспоминания — последнее, что осталось от человечности в Кэсси. Она прекрасно помнила тот вечер, когда впервые решилась заговорить с Бенджамином Томасом Пэришем. Тогда он залипал в маленький телефон сестры, а девушка отпустила неудачную шутку про чехол. Тогда парень посмеялся, так хрипло, а Кэсси потом еще долго жалела, что не смогла завести нормальный разговор. Последний нормальный разговор. В нормальном мире. Взглянув в еще нормальные, такие светлые глаза, которые светились горячим шоколадом, вновь и вновь позволяя давно влюбленной ученице глупо улыбаться. А потом все изменилось. Полное отключение электричества, цунами, смерть мамы, скорый переезд в какой-то лагерь у кромки леса — все это остается в каком-то далеком тумане. И Кэсси все еще сохраняет рассудок, лишь благодаря тем воспоминаниям, за которые она цепляется. Лишь благодаря шоколадным глазам, которые все еще смотрят. Идут месяцы. Салливан уже привыкает к винтовке, которая так приятно греет бок в холодные ночи, которая так легко теперь ложится в руку. Девушка практически не спит, перебежками продвигаясь все дальше, все быстрее, лишь бы спасти брата. И шоколадные глаза все по-прежнему направляют ее. Только вот надежда на то, что Бенджамин Томас Пэриш жив медленно угасает, постепенно забирая и все человеческое с собой. Добивая Кэсси. Внезапно появившийся Эван Уокер, навязывающий заботу и настроенный по-доброму странно для апокалипсиса навевает не самые лучшие мысли. Кэсси все еще верит. Она все еще прячет в глубине души ту самую, почти потухшую, но готовую в любой момент разгореться надежду — Пэриш жив. Лишь бы увидеть знак, любой знак, и тогда никакие преграды не страшны. И даже пулевое ранение в ноге, которое каждую ночь так неприятно саднит, вновь и вновь загораясь синим пламенем боли. Эван Уокер пытается что-то начать. Что-то, что чуждо для апокалипсиса. Что-то, что уже живет в сердце Салливан. Только он этого не понимает. Он — акула. Он — глушитель. Кэсси — жертва. И выход один. Побег. Наспех схватив теплую темно-зеленую куртку и любимую винтовку. Ударившись о косяк, но успев вцепиться в рюкзак. Прикрыв глаза и услышав такой глубокий, хриплый голос: «Беги, Кэсси». И просто повиноваться ему. Потому что надежда на Бена Пэриша все еще есть. Она не ожидает встречи с ним. Прижав к груди новый, взятый у какого-то военного пистолет, потому что винтовка безнадежно утеряна на проходной у иных, Кэсси бежит, чувствуя, как кислород медленно исчезает из легких, а горло начинает гореть, полыхать алым пламенем. Ноги начинают болеть от непрерывного бега, а кости, казалось, уже с хрустом ломаются. Она устала. Салливан уже давно не помнила, когда в последний раз нормально высыпалась. Возможно, когда еще верила, что чертов Пэриш жив. — Стой. Брюнет направляет дуло пистолета прямо ей в лоб, так, что Кассиопея готова умереть. И так было бы легче. В какой-то момент девушка просто шепчет прощай своему Сэмми, маленькому Сэмми, который все еще ждет. Она чувствует вину, чёрт возьми, она готова умереть от этого чувства вины. Но если пуля вонзится в голову, вот, сейчас, будет проще. Не будет погонь, перестрелок, щемящей боли в груди от потерь, и осознания, что Пэриш, возможно, мертв. — Я помню тебя. Кэсси, да? Кэсси Салливан. Я — Зомби.— Звучит с какой-то гордостью в голосе, таком хриплом, глубоком голосе, а Кэсси, кажется, спотыкается, вновь и вновь, задыхаясь, только уже не из-за долгого бега, а из-за слов, которые так протяжно звучат внутри. Звучат, звучат, звучат. Добивая. Сладко растягиваясь, эхом отзываясь в сознании. И все это — чертов наркотик, который наконец-то достиг точки получателя. И Кэсси вздыхает. Наконец-то. По-настоящему. И вновь задыхается от теплых мурашек по спине. И больше нет преград. Бен Пэриш мертв. Он — Зомби. Господибожемой. — Бен… — Кэсси всхлипывает, готовая рухнуть на колени, прямо сейчас, вот в это мгновение, если бы не крепкая рука парня, что вовремя стискивает ее плечи. А девушка готова плакать, теряя ту самую сталь, что месяцами во время волн иных закалялась в ней. И стена, та самая, что отделяла настоящую Салливан от той, что цепляла на себя маски, падает. Падает, с диким грохотом. — Ты жив. И глаза у тебя такие же. Шоколадные. Она почти не отдает себе отчета в том, что говорит. Просто знает, что так правильно. Знает, что в любой момент они умрут. И важно говорить лишь то, что думаешь. Проходят несметные часы, сквозь пыль и боль, огонь и взрывы, прежде чем маленькая ладошка Сэмми Салливана лежит в более большой ладошке Кэсси, которая буквально заталкивает брата в вертолет, игнорируя грохот падающей в бездну станции иных. Они устроили погром, подрывая помещения один за другим. Позволяя Эвану Уокеру помочь. Кэсси чувствует, что должна ему. Только вот отплатить не может. Это что-то вроде неправильного чувства любви, которые отдано другому. Грохот нарастает, а пламя все больше поглащает местный аэропорт и взлетную полосу. Шансов все меньше. Вертолет отлетает подальше, где еще есть возможность подождать, а Кэсси и Бен бегут к нему. Только вот у одного из них желание бежать пропадет. Жить не хочется. Брат спасен, а дальше страдать, вот так, отсчитывая дни до своей смерти — этого ли она хотела? Земля под ногами стремительно исчезает, девушка спотыкается, вскрикивая, но даже этот крик утопает в оглушительном грохоте, и в тот момент, когда Кассиопея уже готова умереть, отправившись вниз вместе с тонной камней, забыв обо всем, просто рухнув в бездну, сильная рука хватает ее за локоть. Давая последний шанс. Бен… Нет. Зомби — ее последний шанс. — Ну же, Салливан. Не будь дурой, пока мы все еще верим в себя — мы живы. Я в тебя верю. Поверь и ты. — Пэриш пытается перекричать шум падающих камней, а Кэсси вдруг хочется жить. Жить, ради этих шоколадных глаз, в которых так ярко отражается пламя сгорающих домов. В вертолете, который плавно парит над огромной зияющей дырой в земле Кэсси заходится жутким кашлем — пыль попала в легкие. Зомби неловко обнимает ее за плечи, когда девушка устало роняет голову на руки, почти неслышно всхлипывая. — И что нам теперь делать? — Кассиопея почти не слышит своего голоса, мягко поднимая голову и смотря на парня. — Видимо, держаться вместе. Нам это нужно. Так просто. И Салливан вдруг понимает, что это «нам» не касается других. Это «нам» касается только их двоих. А после этого следует легкий поцелуй в лоб и более крепкие объятия. И Кэсси Салливан тает, плевав на апокалипсис. Позволяя своей голове мягко опуститься на его плечо. Позволяя ему еще крепче обнять ее за плечи. — Так рад, что ты жива. — И этот шепот намного лучше тысяч поцелуев, слаще сотен объятий. — А я знала, что ты жив. Зомби же не умирают? И, засыпая, Салливан вряд ли замечает его широкую улыбку на губах. А Зомби нашел свой покой на острове Кассиопея.