Красный октябрь

Звонок разрывался злобной трелью. Минуту, другую, третью. Мужчина открыл глаза. Взгляд остановился на оборванной, желтой полоске обоев. Что-то было не так. Все вокруг было каким-то мутным и чужим. Он поднялся с продавленного дивана и пошел на звук звонка, с трудом переставляя ноги. В конце длинного коридора была дверь, обшитая какой-то паскудной, совершенно дерьмового оттенка тканью. С той стороны в дверь начали неистово колотить. Все вокруг казалось ирреальным. Предчувствуя что-то плохое, мужчина открыл дверь. Перед ним на лестничной площадке стояла неопрятная, дородная женщина в застиранном халате. Ее выкрашенные лиловым губы были сжаты в нитку. В толстых, узловатых пальцах она держала кривую пластиковую выбивалку для ковра. - Ты чагой это сукин сын меня заливаешь, а? У меня дети малые! Поганец, сейчас я милицию позову! – женщина замахнулась выбивалкой и надвинулась, ее голос вошел в диапазон крейсерской сирены, - Что, мерзавец, думаешь, коли ты на своих там заводах секретных работаешь, так тебе можно все, да!? Получишь у меня сейчас! Мужчина инстинктивно закрылся руками и отступил. Женщина продолжала пыхтеть и махать руками. - Беги выключать воду, обалдуй! Чего ты зенки на меня вытрещил, а? Урод, что с тебя взять-то. Понаполучают дипломов всяких, а руки из жопы так и растут. Вы только, посмотрите, люди добрые! Мужчина ошалело повиновался, развернулся и пошел по боковому коридору вглубь незнакомой квартиры, держась за стену. Через несколько метров под босыми ногами ощутимо зачавкало – по затертому дырявому линолеуму ползла лужа ржавой воды. Он чертыхнулся, в два прыжка одолел крохотный архитектурный аппендикс перед ванной, распахнул покосившуюся дверь и отступил в растерянности. На ноги хлынул поток грязной воды, вместе с водой в коридор поплыла газета, тазик и уродливая рыжая мыльница. Мужчина, словно оцепенев, неподвижно стоял и смотрел на льющуюся воду. Что-то было не так. Он отупело смотрел, как по кромке мерзкого зеленого оттенка эмалированной ванной скользит мокрый черный носок, как он мягко шлепается на пол и уплывает с потоком воды. Это не его дом. Он впервые здесь, это он осознал вдруг совершенно четко. Незнакомая женщина грубо его оттолкнула, и, громогласно проклиная его на все лады, перекрыла вентиль ванной. Он не слушал ее дальнейшие проклятья, осел на мокрый пол и обхватил голову руками. Женщина, докричавшись до хрипоты, ушла, хлопнув дверью так, что с потолка полетели хлопья штукатурки. Это слегка привело его в себя. Он встал, минуту постоял, и вдруг скачками побежал в комнату, в которой проснулся. В глазах все еще плыло. Комната как комната: продавленная тахта, немного прохудившиеся красные занавески, глянцевый шифоньер и трехногий трельяж, с толстыми энциклопедиями вместо утраченной ножки. Мужчина оперся о стенку. «Все как у всех,» - приходит ему в голову внезапная, неожиданная мысль. На трельяже лежали большие роговые очки, и он инстинктивно нацепил их на себя – мир приобрел приятную четкость. Он присел на пуфик, посмотрел на себя в зеркало – ничего необычного. Себя он узнал. Узнать-то узнал, но он – это кто? Ничего про себя он сообразить не мог, напряг память – в голове всплывали какие-то мутные, туманные образы, дым, зеркала, возбужденная толпа, оргазмические крики, микрофонная стойка, белая сорочка. Он вздрогнул, попытался сосредоточиться на ближайших событиях, которые мог воскресить в памяти. Память услужливо подсунула ему картинку ночного возвращения домой, как он собирается умыться, но зачем то закрывает сток в ванной, пускает воду и уходит. Ну, хоть утренний потоп это объясняет. Откуда он вернулся? Погодите, он сюда пришел сам, значит, все-таки здесь живет? Он распахнул двери шифоньера – на вешалке сиротливо висел мешковатый костюм и две несвежих, разной степени жалкости, почти белых рубашки. Он похлопал по карманам костюма – во внутреннем нащупывалась пачка сигарет «Беломорканал» и коробок спичек. Он достал ее, не задумываясь, зажег спичку и закурил прямо в комнате. В правом кармане брюк обнаружилось что-то плоское. Он пошарил в кармане и извлек на свет красную книжечку, с красивым гербовым тиснением. Паспорт. Его паспорт. В угрюмом мужчине с тяжелым взглядом на чёрно-белом фото он узнал себя. Дрожащая каллиграфическая подпись внизу гласила, что зовут его Федор Крафтов, он уроженец города Омск. Внутри паспорта лежало два мятых пропуска, с такими же черно-белыми, однотипными фото. Один для пропускной, один для внутреннего цеха, с приметкой «старший инженер». Пропуска были выданы и подписаны начальником Ленинградского государственного завода «Краснознаменец», Христофором Константиновичем Королевым. Он похолодел. Преодолевая дрожь внутри, он продолжил исследовать помещение. Другая дверь, в уже знакомом ему коридоре, вела в крохотную кухоньку, в которой теснился холодильник, плита и стол на кривых ногах, под которым скрывалась такая же кривая табуретка. Он протиснулся на кухню. В холодильнике обнаружилась пустая бутылка водки Столичная – зачем только поставил пустую в холодильник, пучок сухого укропа издававшего прелый, но все еще душистый аромат и кусок розовой колбасы в пергаментной бумаге. Живот предательски свело от голода. Он оглядел кухню на предмет другой еды – на столе валялись засаленные газеты, и стояла ваза с искусственными цветами. Цветы ему не понравились особенно. Столешницу покрывал слой засохших крошек и тонких рыбных костей с ошметками желтой чешуи, как и остальные кухонные поверхности. В кухне витал стойкий, масляный запах рыбы. Живот свело еще хуже. Он наткнулся взглядом на пластиковую овальную коробку – чутье подсказало, что внутри может быть хлеб. На хлебнице верхом угрожающе шевеля усами, восседал рыжий таракан. Мужчина поморщился и согнал его. Внутри хлебницы, к его счастью, отвратительных насекомых не было, зато был окаменевший кусок хлеба с грубо обломанными краями. Он пожал плечами – выбор невелик. Кое-как отрезав кусок хлеба, он шмякнул сверху остатки колбасы и впился зубами в еду. Одернув себя, он уже степенно откусил кусок от бутерброда и медленно, вдумчиво прожевал. Что-то подсказало ему, что есть колбасу нужно крайне вдумчиво. Мозг, подсунувший неожиданное «дефицит» как-то попытался ему прояснить ситуацию, но тщетно. Доев, он надел костюм и наименее противную рубашку из двух, и вышел на улицу – ничто вокруг не казалось ему знакомым. Он доверился памяти тела и погрузился в мысли, позволив ногам выбирать путь. Бывает ли так, чтобы человек потерял память за одну ночь? Но ведь какие-то события он помнит. Как так? Он пересек маленький дворик, было довольно людно – в основном пожилые мужчины и женщины на скамейках и за самодельными столиками. Уже знакомая ему женщина, окруженная стайкой чумазых, разновозрастных детишек, радостно играющих в догонялки, остервенело выколачивала пыль из цветастого красного ковра возле дороги. Поймав его взгляд, она развернулась в его сторону и погрозила выбивалкой: - Чего вылупился снова? Я уж на тебя заявлю, куда следует! Даже не думай! Хулиган! Он вышел на проспект. Город был красивым и незнакомым. Ветер полоскал алые флаги с желтыми символами, по проспекту катили пузатые троллейбусы, но почти не было людей. «Разгар рабочего дня! Не работают только тунеядцы!» Тунеядцы и он. Он поежился, ему было неуютно. Все вокруг казалось ему враждебным. Он помотал головой и пошел дальше, в конце концов, у него даже нет денег, чтобы уехать отсюда. Да и вообще. Ни денег, ни ориентиров. Если ехать, то куда? Все карманы пусты, и единственная ниточка к истине – пропуск в кармане. Знать бы еще, куда его должны пропустить. Что-то вело его, словно он ходил так уже тысячи раз. Он сворачивал, петлял дворами, и в итоге остановился на краю сквера. Через дорогу, сколько он мог видеть, простирался высокий кирпичный забор, окружавший невероятных размеров алое здание. Он понадеялся, что пришел по верному адресу. Здание, к которому его привели ноги, было словно вылито из киновари – багрово-алое, гордо возвышающееся над окружающим, жалким мирком. Казалось, все вокруг имеет этот карминовый оттенок: здания, его одежда, ржавая пыль под ногами, даже мужчина у высоких алых ворот, который сверлил его взглядом по неясной причине, тоже был рыжим. Все, кроме льдисто-синих глаз его неожиданного визави. Незнакомец пошел ему навстречу, хмурое лицо осветилось улыбкой. Подойдя ближе, незнакомец хлопнул его по спине и приобнял, приветствуя: - Федь, ты чего такой вялый? Нормалек все? Вчера погудели как надо! Видимо, это его друг? Кажется именно с ним вчера они провели вечер. Видимо этот человек – «Товарищ», проговаривает его мозг – и был причиной пустой бутылки в холодильнике и этого адского похмелья. В голове прокрутилось неожиданно вкусное слово «получка» интересно, что бы оно могло значить? Ассоциации были самые теплые, но он пока отложил эту мысль. Наверное, это как-то объясняет пустую бутылку в холодильнике. Время вздохнуть спокойно. Он пришел куда надо. Он выдавил из себя улыбку и покивал собеседнику. - Нормально все. Все хорошо. - Вот и хорошо! – собеседник оживился. – Я как раз тебя и жду, думаю, где ж ты летаешь, сокол наш ясный. Ну, вот пришел, и слава богу. Я тебя как раз до обеда и отпросил. Как удачно, а? А то ты вчера едва ноги тащил, когда ушел, я боялся, кабы тебя за пьянство не приняли. Придерживая за локоть, новый друг повел его прямо в узкий проход в стене рядом с воротами. За кирпичными стенами скрывалась стальная вертушка турникета и сонный мужчина средних лет в стеклянной будке, тот сонно поднял на них глаза и поднес пальцы к форменной фуражке. - Адам Исаакович, пропуск, пожалуйста. - Ой, Леня, какой ты противный! – закатил глаза его рыжий спутник, - По имени отчеству меня зовешь, а пропуск требуешь. Нельзя быть таким правильным. Так и просидишь всю жизнь в этой будке, с таким то отношением к людям. Добрее надо быть! Человечней! - Дружба - дружбой, а служба - службой, Адик. И тебе, привет, Федь. Пропуск даешь? Значит, его друга зовут Адам. Ну, хотя бы что-то. Он порылся во внутреннем кармане и достал паспорт и пропуск, и прошел через турникет. Новоявленный друг, все так же придерживая за локоть, повел его в недра багрового монстра из кирпича и стекла. Внутри цеха было невыносимо жарко, он взмок, едва за ними закрылась дверь. Они шли по стальным подмосткам над рабочим цехом – внизу грохотали молотки, трещала лента конвейера, сновали люди, слышался негромкий гул голосов. На перекрестке мостиков от одного края зала к другому кто-то перегородил им дорогу. Мужчина был невысок, испачкан мазутом, на нем была некогда белая майка, волосы спутаны, губы злобно закушены, его поза выдавала агрессию, он утер пот со лба и презрительно сплюнул под ноги. Воздух накалился еще сильней. Адам недовольно фыркнул ему в лицо: - Саня, иди, давай своей дорогой. Не до тебя сегодня. Оценив, что шансы его при условии двух на одного не велики, незнакомец решил молча отступить. Но он еще долго чувствовал спиной его взгляд. У него в голове всплыло, что с этим патлатым коротышкой, похожим на обезьянку они как-то подрались во дворе столовой. Кто кого уложил, он как-то вспомнить не смог, как и причину драки. Но помнил, что тот едва не выбил ему глаз, и удар пришелся унизительно близко к виску. Еще бы немного и…эх. Что о грустном думать. - И что вы с Тертым не поделили? – Адам оглянулся и проводил взглядом уходящего мужчину, - Ты знаешь, тебя вот начальник хотел увидеть. Как удачно, что я тебя встретил, правда? Давай я тебя отведу сразу, что скажешь? Он покивал. Они некоторое время петляли по душным коридорам, и пришли к двери обитой красной кожей. Адам втолкнул его в кабинет, открыв дверь не стуча. Пальцы на локте не разжимались. Не то чтобы его это пугало, но как-то все-таки напрягло. Кабинет начальника был светлым и просторным: посередине стоял массивный дубовый стол, выкрашенный, неудивительно, красным. За столом сидел сухопарый высокий мужчина с узким лицом, одетый в смоляно-черный костюм в тон черным волосам и глазам, горевшим на его бледном лице как угольки. Мужчина поднял на них глаза и улыбнулся, растягивая тонкие, змеиные губы. - А вот и вы двое, наконец-то. Присаживайтесь скорее, - откуда-то из недр стола он извлек поднос с хрустальным графином и вереницей чарок. – Не стойте в дверях. - Здравствуйте. Он почувствовал себя участником какого-то театрального представления. В висках застучали молоточки. Адам усадил его в кресло перед столом, он бы рад был сжаться так, чтобы его не замечали, но сдерживал себя изо всех сил. Ему налили и подсунули стопку, в которой, судя по запаху, был неразведенный спирт. Он вертел ее в пальцах и ожидал дальнейшего разворота событий. По позвоночнику пробежал холодок. Две пары глаз сверлили его. Он поежился. - Как продвигается работа? - Да, как продвигается? Как успехи? Он запаниковал. Какая чертова работа? Он с трудом понимает, где находится и едва помнит, как его зовут, не говоря уже о какой либо работе! Он поднял глаза и, преодолевая себя, посмотрел Адаму в глаза. - Хорошо. Спасибо. Что он еще должен был сказать? В голубых глазах его друга таились какие-то демоны, имен которым он не мог дать, но которые вселяли в него неподдельный ужас. Чутье подсказывало ему, что что-то здесь не так. Еще оно кричало внутри, билось и выло, взывая к его инстинктам, умоляло как можно быстрее любой ценой покинуть это место. Что-то было не так! Что-то было неправильно! Легкие как будто вдвое сжались, и теперь ему приходилось дышать чаще, а делать это беззвучно, как оказалось, дьявольски трудно. - Я выйду, хорошо? Голова болит, – его собеседники покивали и переглянулись. Он выскользнул из кабинета в коридор и, ведомый уже знакомым чутьем, пошел, держась за стену. В конце коридора обнаружился туалет, он умылся и напился воды. Знать бы еще, что происходит. Он знал, что нужно возвращаться как можно скорее. Его ждут, и задерживаться не стоит, это он понимал даже спинным мозгом. У самой двери он остановился, чтобы поправить очки, и замер, услышав нервный разговор: - Адам Исаакович, ты уверен? Федор он же…Федор, ну. Безобидный, спокойный, очки дурацкие, привычек вредных не имеет, жених на выданье. В стенгазету даже нашу попал, как лучший сотрудник бюро, помнишь? Не лезет никуда, в кружке самодеятельности поет. Сидит себе, над чертежами своими слюну пускает, талантливо, я тебе скажу, пускает. - Уж мне ли не знать, насколько талантливо. Иначе меня бы к нему не прикрепили, – рычит ответ Адам. – Или вы думали, тут каждому придурку положен свой личный член чрезвычайного комитета? Ха-ха три раза, Христофор Константинович. Но он бомбу у вас разрабатывает вакуумную, а не рецепт колбасы, так что, знаете, наверху за этим следят очень строго. - Да привиделось тебе, Адик, ну, пошутил и будет тебе! Какая разведка? Какая Британия? А если и так! Они же союзники наши, Адик. Говорил бы он во сне на немецком, я бы поостерегся. А так. Ну, полиглот у нас инженер, это же похвально! Ответа он не слышит. Голос начальника нарастает. - Андерман, я же его во-о-т таким помню! Он моим студентом был в университете, я его даже к грамоте приставил однажды. Я же его хотел к себе на астрофизику переманить, да не вышло. Адам Исаакович, ну не руби ты с плеча, прошу тебя! - У него на груди тату. Там надпись латиницей! Я думаю это какой-то пароль или опознавательный знак, как у фашистов. Христофор, это все очень дурно пахнет. - А у меня товарищ Сталин на груди, Адам Исаакович, ну и что! Погоди… - голос начальника стух на минуту, послышался звук отодвигаемого стула и горячечный, торопливый шепот, – Погоди-ка Адам Исаакович, ты откуда знаешь, что у него на груди, и что он во сне говорит? Это что за неуставные отношения у вас там с ним!? Адам, это что за непотребство? Дверь неожиданно распахнулась прямо ему в лицо. - Чего под дверью стоишь, Федь? Подслушиваешь, а? – Адам смеется, но втаскивает его в кабинет совершенно не шуточно. За спиной щелкнул ключ в двери. Ну, вот и все. Его силой вернули в кресло. Перед ним на столе появилась стопка желтоватых листов, убористо исписанных аккуратным почерком. Откуда-то он знает, что это его почерк. Но что это – понятия не имеет. Даже не узнает буквы алфавита. - Федь, ты вот скажи честно, что это? Ты зачем это в своем столе хранишь? Ответь по-хорошему. Он глупо пялился в стопку бумаг, исписанных незнакомым ему языком. Строчки складываются в ровные столбики, где-то нарисованы стрелки и ноты. Песни? Стихи? Он мотает головой и пытается отстраниться. - Это не мое. Это не мое, я не знаю что это! Меня вообще не должно здесь быть! Сзади на макушку ложится ладонь и словно паршивого щенка тыкает в бумаги. - Это в твоем столе лежало! Как ты можешь не знать! Что это? Шифр секретный? Рассказывай по-хорошему! Здесь все закончится, он понимает. Не будет ничего хорошего. Нужно бежать! Он видит за спиной начальника дверь, неожиданно срывается и в два прыжка преодолевает расстояние до нее, к счастью, она не заперта. Он захлопывает дверь за собой и задвигает узкий засов. За спиной раздается отборный мат и надломленный вздох. - Ключ есть? - Да нет там замка, только засов с той стороны, чтоб сквозняк не открывал дверь, если с бумагами работаешь. – Сука… Сука! Сраные диссиденты! Голос Адама звучал гулко, но в таком узком помещении каждый звук отдавался эхом. Он оглядывается – комната узкая, как гроб. Какое удачное сравнение. Вокруг пыльные коробки с папками и стопки газет. -Мы же друзьями были, Федь! Я ж тебя братом считал! Ну, за исключением, что ты, сука, предатель родины. Как мне жить теперь, Федь, с таким грехом? Мы же вместе пили, смеялись, пели, шутили. Семьями, можно сказать, дружили. Ты и я. Открывай дверь, поганец! Уже тише Адам обратился к начальнику: – Охрану зови, Христофор, не сверли меня взглядом! - Мы еще не договорили, Андерман, запомни. Ты мне еще расскажешь, и про груди, и про сны, понял? Адам взревел так, что дрогнула дверь: - Охрану, Христофор! Или я тебя пристрелю за неповиновение! Я при исполнении, а ты на меня голос повышаешь!? Подозреваешь в чем-то!? Да я тебя на Соловки! Послышался удаляющийся стук каблуков по паркету. Дверь скрипела под напором методичных ударов. Голос Адама звучал уже громче, у самой двери, словно он говорил прямо над ухом. Соседняя комната наполнилась топотом и голосами других людей. Адам снова воззвал к его здравому смыслу. - Куда ты денешься оттуда, кретин? Это же архив. Там даже окон нет. Открывай дверь! По-хорошему разберемся. Он молчал. Он не знал что говорить, не знал что делать, просто зажал себе рот ладонями и как загипнотизированный смотрел на дверь. Голос по ту сторону не утихал: - А знаешь что, Федя? Знаешь, что!? Знаешь, что устав мне велит делать, когда друг оказывается не друг, не враг, а хуже? А я тебе скажу, Федя! Неприятельские агенты, спекулянты, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления! А я пожалел тебя, предателя! В руки Фемиды передать хотел! Но не выйдет, видимо. Ломайте, давайте уже дверь! Характерный щелчок оружейного затвора было слышно даже сквозь стену. Всего спустя несколько минут лаковая поверхность двери вспучилась, удар, еще один, и внутрь полетели щепки. Сквозь облачко древесной пыли он увидел искаженное гневом лицо неудавшегося друга. Выломав еще несколько планок из двери, Адам открыл дверь с обратной стороны и вошел в комнату. За его спиной плечом к плечу выстроились трое мужчин в кожаных плащах с расстегнутыми портупеями. Бежать некуда. Он уперся спиной в холодную стену, пот бежал по коже ручьями, ужас пронизал его до кончиков пальцев. Почему это происходит? Почему? Все не так! Он не должен здесь быть! Не должен, но он здесь. И сейчас здесь он и умрет. А ведь он даже не знает, за что сейчас получит пулю. Адам скривился и направил на него оружие. Он перестал дышать, крик застыл в груди. - Сукин ты сын. Ведь можно было по-хорошему разобраться… Стой смирно перед лицом смерти, крыса диссидентская! Во имя революции, за предательство родины и сопротивление задержанию, приговариваю тебя к расстрелу на месте! Время превратилось в вязкую патоку – вот, вспышка, облачко пороховых газов, яркий блик света на головке пули, хруст вминающейся в череп кости, противное чавканье свинца, разрывающего мягкую плоть. И неожиданно звук самого выстрела, только сейчас. Выстрел в узкой комнатушке гремит как раскат грома. Он почему-то не умер еще, просто лежит и пялится в потолок, наблюдает как мир понемногу блекнет. И слышит мерзкий писк, видимо лопнули перепонки, но если брать во внимание что ему выстрелили в голову это, пожалуй, меньшая из проблем сейчас. Писк не утихает. Неужели последним, что он увидит в своей жизни, будет этот говеный зеленый светильник? Он покорно ждет смерти. Но ее все нет. Он закрывает глаза. Дыхание стабилизируется. Он даже по каким-то невероятным причинам даже может шевелиться. Чушь. Так не умирают. Интересно, скоро ли его обидчики поймут, что он жив? Все-таки ему выстрелили в голову, они вероятно, не ожидают такого исхода. Как это вообще возможно. Писк нарастает и превращается в гул голосов. Он прислушивается. Слышит топот, крики, горестные стоны. - Погодите, доктор! Все, он перестал пускать пену и говорить на незнакомом языке! Да блядь, откуда я знаю, что он принял! Я пришел, а он лежит на полу в ореоле каких-то открыток, пенится и шипит как таблетка алказельцера! Нет, глаза не открывает! Да, еще дышит! Что значит, это не надолго!? – тот же голос только тише, - Тео, мразь ты эдакая, приди ж ты в себя. Сука, только приди в себя, я сам тебя убью. Вот этими руками убью, пожалуйста, приди в себя. Пожалуйста, Тео… Он чувствует на своем лице горячие капли. Что это? Кровь? Откуда? Тянется их вытереть и слышит вопль, настолько оглушающий, что ему кажется, что его барабанные перепонки лопнули вновь. Он открывает глаза. Его убийца нависает над ним. Но все иначе – нет оружия, нет архива, нет завода и кровавого заговора, он не инженер вакуумной бомбы. Он лежит на диване в гостиничном номере, над ним его лучший друг, настоящий лучший друг. В голове проясняется. - Адам? - Господи, какой же ты выродок, как же я ненавижу тебя, какое счастье, что ты не сдох, и я могу убить тебя сам. Какое счастье! Яростными скачками его мозг осознает произошедшее. Произошедшее только в его голове. - Адам? Дай… Дай мне мой телефон… Это были лучшие таблетки в моей жизни.