Пойманные мгновения.

В Гестапо Вальтера Шелленберга за глаза звали Красавчиком, и вовсе ему не в обиду. Пусть и не располагающий выдающимися данными, но миловидный молодой человек действительно выделялся на общем фоне чаще хмурых, потасканных жизнью, прожжённых гестаповцев. Располагающе опрятный, безупречно вежливый, он обладал каким-то буквально всепобеждающим обаянием. Жена его, портниха, прекрасно разбиравшаяся в самых модных тенденциях, внимательно следила за внешним видом супруга. Элегантный, продуманный до мелочей образ немного раздражал иных сослуживцев излишней, на полицайский вкус, щеголеватостью. Зато женский вспомогательный персонал единодушно был от Шелленберга без ума. Что, кстати, провоцировало большую зависть менее востребованных коллег.  Своего успеха у дам Вальтер не стеснялся, напротив, при всяком удобном случае подкреплял его загадочной улыбкой и легким, ни к чему не обязывающим флиртом. Но в компрометирующих связях уличён не был. Имея десяток вариантов и сотню возможностей, он хранил верность жене, по слухам, болезненно ревнивой особе. Кости её непрестанно перемывались под стрёкот машинок и дребезжание телефонов. Заигрывая с девушками, Шелленберг преследовал практичную, лишённую мужского тщеславия или аморального умысла цель. Внимательностью, комплиментами, обходительностью, шоколадкой там, цветочком здесь он сколачивал иной капитал – информационный. Только дурак недооценивает важность обслуживающего персонала и сплетни, которые тот разносит как пчелы пыльцу (или как другие насекомые – заразу). Высокие чины почти не воспринимают хорошеньких секретарш-машинисток как людей, скорее держат за канцелярский атрибут или удобную вещь, и порой бывают при них преступно болтливы. Невероятно, сколько секретов хранит женщина и с какой легкостью она с ними расстаётся, если знать, как правильно подступиться к ней.  Заманив «маленьких птичек» в силки своей харизмы, он частенько улавливал в легкомысленном их щебете интересные «мотивы», старательно записывал и откладывал до поры в закрома памяти. В конце концов, не милое личико привело его в СД, и не за красивые глаза повышают в звании и должности. Вальтер очень много работал, безропотно, добровольно демонстрируя чудеса трудоголизма. Учился на ходу и с нетерпением ждал, когда его наконец-то отзовут из проклятого Четвёртого управления. Гестаповская кухня вызывала у Шелленберга тошноту, и в глубине души он тайно негодовал, что так надолго застрял здесь «набираться опыта». Ему обещали другую службу и иные перспективы. Внешняя разведка — вот настоящее дело, под стать его способностям и призванию.  Но пока Гейдрих (во всяком случае, старшие неоднократно намекали, что группенфюрер лично им интересуется) не торопился вырывать его из лап папаши Мюллера. Своего угрюмого, с руками душителя начальника Вальтер побаивался и испытывал подспудное чувство недоверия. И, кажется, у них то было вполне обоюдно. Разговаривал папаша с ним исключительно сквозь зубы, сухо и официально, экономя слова. Правда и не имел привычки докапываться и придираться. Если ему не нравились результаты работы, он отправлял рапорт в мусорную корзину и лаконично приказывал: «Переделать». Если же оставался доволен – молча кивал. Такое компромиссное сосуществование Шелленберга устраивало, оба понимали: он в Четвёртом не навсегда и, может быть, они однажды будут на равных. То есть это Вальтер так думал, бредя по своим делам мимо пронумерованных дверей Принц-Альбрехтштрассе. Папаша Мюллер пусть и усматривал в парне хватку и потенциал, но и представить не мог, куда вспорхнёт этот щегол. Примостившись на подоконнике одна из стенографисток курила, выдувая струйки дыма в сторону открытой форточки. Она была грустна и совсем недавно плакала. Пройти мимо было бы верхом бестактности, и Вальтер остановился: утешить бедняжку и заодно выяснить, кто же стал причиной её расстройства. Неприятности оказались чисто бытовыми и не стоили особых переживаний. Мягко и заботливо растолковав ей это, он ободряюще улыбнулся, провоцируя девушку улыбнуться в ответ. Зардевшись от такого неожиданного участия, стенографистка разомлела и от печали сразу перешла к кокетству. Через десять минут они уже выясняли, насколько неуклюже танцует Вальтер и какая музыка способна победить его стеснительность. Длиться это могло ещё сколь угодно долго, если бы девушка внезапно не подскочила, торопливо разглаживая юбку. Скороговоркой известив, что засиделась и пора бы вернуться к делам, она торопливо упорхнула прочь. Столь поспешное отступление навело Шелленберга на мысль: дабы проверить её, он осторожно оглянулся. Тяжёлый взгляд Мюллера огрел его свинцовым кастетом, популярным тут орудием ведения допросов особо упрямых неблагонадёжных. Уже не в первый раз ловили Вальтера за праздной болтовнёй посреди рабочего дня. Возможно, о нём стало складываться неправильное впечатление.  - Господин бригадефюрер, - начал было Вальтер объяснительную речь. - И мне улыбнись, - ровным бесцветным голосом вдруг потребовал Мюллер. Приказ для немца дело святое, и Шелленберг улыбнулся самой невероятной своей сияющей улыбкой, на какую только мог сознательно быть способен. Никто на свете бы не догадался о её искусственной природе. Начальник не моргая всматривался в него, а тот продолжал улыбаться, потихоньку начиная ощущать себя идиотом. Но тут по каменной физиономии гестаповца прошла трещина: уголок рта предательски вздёрнулся. У Вальтера определённо был врождённый талант прошибать психологическую броню любой толщины.  - Тебе что, заняться нечем? - не давая подчинённому возрадоваться победе в этом импровизированном поединке, задушевно уточнил Мюллер. - Конечно есть чем, бригадефюрер! - Так вот и пиздуй, - велел гестаповец, уже откровенно ухмыльнувшись. - Так точно, бригадефюрер! - резво отсалютовал Вальтер. - И заканчивай мне тут коллектив расхолаживать, - заодно обозначил Генрих. - Так точно, бригадефюрер! - Ты что же, всё ещё тут? Шелленберг предпочёл больше не дразнить гусей и ретировался в том же направлении, что и стенографистка. Улыбающийся Мюллер недовольно качнул головой. «Понабрали интеллигентов вшивых, а что с них толку? Дамский угодник, видите ли, лыбится всем ходит, - размышлял он про себя. – Ничего, Красавчик, скоро ты разучишься всем подряд улыбаться. Станешь разборчивее». Однако Генрих до самого вечера нет-нет да ухмылялся недоступным для посторонних, неведомым своим мыслям, изрядно нервируя подчинённых, не привыкших к весёлому шефу.