По лезвию слов

      — Андрей, а какие у тебя планы на эти выходные? — спросила меня Маша в начале недели, если память не подводит, это был как раз понедельник.       — Ты хочешь предложить мне увлекательное занятие? Машунь, ты знаешь, для тебя хоть на край света, — в памяти моей почему-то всплыли воспоминания, как я три дня сидел в засаде на областном кладбище. Как назло погода тогда выдалась холодной и дождливой. И о чём я только думал, порываясь взять это поручение себе? — Если только не среди могил предлагаешь ночевать.       — Я предлагаю провести воскресный вечер в кругу хороших знакомых и друзей, — по обычаю я не смотрел на Машу, но не заметить улыбку на её лице не мог. Даже если не видел бы совсем, почувствовал бы.       — У нас с Сашкой годовщина свадьбы, — пояснила Маша. Мне или показалось, или голос её и в самом деле стал грустнее. Может, я всего лишь принял желаемое за действительное?       Я бы с огромным удовольствием послушал её слова о разочаровании в Стеценко, с радостью воспринял бы информацию о разводе.       Я очень хотел бы услышать эти слова. Но в то же время слышать их мне было бы тяжело — не хочу видеть Машину боль, не хочу делать вид, что не замечаю слёзы в её глазах, не хочу, слушать скорбные слова, которые болью будут отпечатываться на моём сердце.       — Ты придёшь? — спросила любимая следователь, не сводя с меня взгляд. Не знаю почему, но я вдруг поднял на неё глаза. После своего неудавшегося признания несколько лет назад я не любил встречаться с ней взглядом. Боялся, что не сдержусь, сорвусь, вновь сделав только хуже.       Но в тот момент безумно захотелось взглянуть в эти красивые глаза, которые до боли заставляют сжиматься сердце, которые навеивают какой-то густой и дурманящий туман, которые так искренне улыбаются и так же по-настоящему грустят.       Я безропотно смотрел в её глаза, не в силах отвести взгляд в сторону и по выработанной привычке уставиться куда-то мимо Маши, разглядывая её лишь боковым зрением. Я всё никак не мог понять, какие эмоции смешались в единый клубок в её взгляде. Не мог считать информацию. Или она сама не позволяла мне этого делать?       — Прости, я не смогу. Работы много, — соврал я, предусмотрительно отведя взгляд в сторону. Конечно, никаких неотложных оперативных мероприятий у меня не было. Но просто так отказать Маше я не мог, не имел права.       — Много работы? — переспросила Маша, словно давая мне шанс объяснить отказ другой причиной. — Какая это такая неотложная работа вечером в воскресенье?       — Преступники — люди отнюдь не благородные. Одни убивают, другие — интересные мне «стрелки» в воскресенье устраивают, — продолжал врать я, молясь, чтобы Маша не поняла мой обман.       Признаться честно, я не сомневался в том, что Маша поймёт, да и, наверняка, уже с самого начала понимала, что я нагло вру ей. Она всегда умела отличить, когда фигуранты дела, совершенно незнакомые люди, лгут. А меня, человека, с которым знакома много лет, она должна просчитать за пару секунд, буквально рассмотреть насквозь.       Но в глубине души я всё же надеялся, что случится чудо, и моя глупая ложь сойдёт за правду. Не хотелось, чтобы какие-то недобрые мысли появились в Машиной голове на мой счёт.       Взрослый мужик и опытный оперативник. А всё ещё верю в чудо и ошибку лучшего следователя Петербурга.       — Я пойду уже, наверное, — я услышал, как голос мой прозвучал хрипло. Будто я не разговаривал несколько часов, а сейчас вдруг произнес первые после перерыва слова. Внутреннее чувство подсказывало, что ещё немного, и я рассекречусь сам. — Ты говорила, к тебе «клиент» один подъехать должен.       — А если я соврала? — буквально испытывая меня, спросила Маша. В тот миг я окончательно убедился, что мою ложь она умело раскусила и молчать, как я думал, не станет. — Точно также, как ты врёшь сейчас мне.       — Ты хочешь услышать правду? — спросил я с такой же провокацией в голосе, с какой говорила и она сама. Наплевав на все свои разумные мысли, я перевёл взгляд и смотрел Маше прямо в глаза. Дрожь отчего-то пробрала всё тело, и я был уверен, что она чувствует то же самое. — Я не хочу изображать счастливого гостя. Не хочу произносить поздравительный тост, который мне, наверняка, будет предложено сказать. Не хочу натягивать на лицо улыбку и говорить, как я рад вашему счастью, — я хотел продолжить этот список, но осёкся.       Разве я хотел высказывать ей в лицо всю то боль и обиду, которая засела в моей груди? Разве я не обещал сам себе, что не стану лезть в её личную жизнь и портить всё своей гложащей злостью? Я злился на себя, что не смог стать верным спутником её жизни. Злился на Стеценко, что тот оказался везучей меня. Злился на Машу… Я не могу! Не могу обвинять её в том, что сам, лично сам, оказался неудачником!       Я смотрел в её глаза, не отводя взгляд в сторону, казалось, даже не моргал. Неприятный вязкий ком подступал к горлу. И я повторял про себя, что должен держать себя в руках, должен вести себя достойно. Я, чёрт возьми, офицер!       — Я всегда хотел, чтобы ты была счастлива. Мечтал лишь об одном — чтобы у тебя всё было хорошо, — говорил я, всё так же не отводя взгляд. Мы словно гипнотизировали друг друга, постепенно лишая сил самих себя. — Я не знал, что смотреть на твоё счастье будет так больно.       — Андрюш…       — Не хочу портить твой праздник своей кислой рожей, — подытожил я, направляясь к выходу из кабинета. — Прости, — негромко сказал я. Дверь тут же закрылась за моей спиной.       Я стоял по ту сторону кабинета, прислонившись спиной к двери и плотно закрыв глаза. Я слышал, как что-то, видимо, стопка документов, упала на пол, едва закрылась дверь. Слышал, как Маша начала всхлипывать за дверью, давясь слезами и обидой.       А ведь когда-то я обещал ей, что защищу всегда и от всех. Твердил, что не допущу её слёз, когда буду рядом… А теперь она сидит в кабинете и плачет, плачет из-за меня, из-за моих слов, из-за того, что я не сумел порадоваться тому, что любимая женщина счастлива.       Хотелось напиться, забыв всех и вся. Но вспоминался далёкий год, когда мы отмечали моё награждение. Тогда я увлёкся, наливая Маше своеобразный коктейль. Тогда пообещал, что буду знать меру.       Хотелось накуриться каких-нибудь дешёвых, но крепких сигарет. Так, чтобы воздуха перестало хватать в лёгких. Но перед глазами всплывала наша с Машей первая встреча. Во рту как наяву появилась неприятная горечь — трупный запах смешивался со вкусом «Беломора».       Хотелось сесть в машину и по излюбленной привычке вдавить в пол педаль газа. Но и тут всплывал Машин образ и просьба не гнать так сильно.       — Вот так и сходят с ума, — сказал я сам себе, нервно рассмеявшись. Уткнувшись лбом в дверь Машиного кабинета, я вновь закрыл глаза.