Корейская барби

Джухён ему напоминает куклу барби своими тощими белоснежными ножками, к сожалению не метровыми и все ещё не похожими на спички, колючими ручками, походящими больше на ветки стройной страдалицы Ивы - они такие же тонкие и цепкие, и, он уверен, также легко ломаются, своим неописуемо крохотным станом и совсем уж тоненькой муравьиной талией. Чем себе не корейская барби со смоляными длинными волосами, неизменно ровно и аккуратно подстриженными, словно по линейке мерили, и фарфоровым личиком, что вероятней сойдет за сошедший с еще не найденного холста шедевр руки великого мастера, например, Леонардо да Винчи. Ценители наверняка пришли бы в ужас, найдя очередное творение гения столь варварски ограбленным, с зияющим белизной, словно лучами прожженной, лицом очередной красавицы, которая никогда не порадует свет своим совершенством и загадочной полуулыбкой. Только проблема заключается в том, что Тэхён не ценитель, и искусство кровь в его жилах не будоражит, как и не заставляет напыщенно восторгаться, выискивая таинственный умысел каждого сделанного художником мазка. Он остается сторонником более приближенного, "заниженного", как он любит говорить, предпочитая по ночам расписывать стены бетонного города-коробки, выслушивая нелестные комментарии о своих "каракулях на стенах" и подростковом вандализме. Кукол барби же просто терпеть не может, скандирует он мысленно, то ли с отвращением, то ли с опаской рассматривая перед собой эти губы цвета спелой вишни, пушистые длинные ресницы, обрамляющие пугающие темнотой глаза, в которые боязно даже взглянуть - Тэхён не уверен, что выплывет. Джухён напоминает собой девочку совершенство, и от этого только ужасней. Когда её пурпурные, налитые кровью губы неловко открываются с приглушенным, почти пойманным, остановленным горестным выдохом, Тэхён хватает рукой штанину, сжимая пальцами податливую ткань брюк, отчаянно подавляя желание сдавить покрепче эти раскрашенные самой великой художницей румяные щеки, не давая себе выплюнуть ядовитое от злобы/страха "не смей". Только Джухён его немой просьбы не слышит, не понимает, поэтому еле различимо, как птичка майская щебечет слабым голосом "ты мне нравишься", свои огромные, бездонные омуты направляя в его сторону, загоняя в ловушку. Сердце Тэхёна в груди трепещется, отчаянно ломится, как раненый дикий зверь, загнанный в клетку, а сам он просит мысленно, чтобы она не смотрела так, отвела свой взгляд в сторону, ведь и без него тошно почти до отчаяния. Ему мольбы этой её не надо и слабости, и скопившихся в уголках глаз кристальных слезинок - спутниц томительного ожидания. Тэхён в ловушке, собою созданной. Он загнанным зверем смотрит, из последних сил держится, сопротивляется, отступая на шаг, но все же с ужасом/ожиданием спрашивает: - Почему? Джухён дергается незаметно, напуганная бархатом низкого голоса, и слегка краснеет под пронзительным, впервые на неё направленным взглядом шоколадных глаз. Она мнется, переступая с ноги на ногу, руки от напряжения подрагивают, во рту ощущается солоноватый вкус от искусанных, похоже, до крови губ. Ей хочется крикнуть: "Ты особенный! Единственный, лучший...", только вот горло словно рукой схватили, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, и Джухён на секунду даже рада этому - ей кажется, что бы она сейчас не сказала, всё бы звучало до жути бессмысленно, банально и заезженно, словно кто-то перед этим ей вручил карточку и сказал монотонно "читай". Джухён сконфужена не вовремя, поймана среди годами выстроенных стен порядочности и правильности, правил приличия и этикета, введенного, кажется, под кожу внутривенно. Говорить о своих чувствах ей впервые и боязно, но она решается нарушить почти все свои негласные правила разом доверчивое и ранимое, чуткое сердце на руках протягивая чуть ли не со словами: "Прими, прошу, без тебя всё равно не работает". И ей все свои чувства так хочется до Тэхёна донести, чтобы он услышал, понял и принял, ласково, заботливо притягивая за талию и утыкаясь носом в макушку, но до дрожи в коленях боязно. А если не любит? Джухён и думать страшится, потому что знает - не выдержит, рассыплется на песчинки, что потом не создать, не собрать заново, воедино; она так и умрет, кристаллами оседая по кафелю. Девушка понуро опускает голову, бессмысленно пряча свои глаза за темными локонами, пытаясь спрятаться от чужого пронизывающего некстати взгляда и корит себя за слабость, трусость, нерешительность. Тэхён смотрит на мнущуюся, почти распадающуюся Джухён с презрением/обидой и надменно/расстроено хмыкает, на каблуках темных лакированных туфель поворачиваясь. В мыслях, почему-то надломленно, проплывает "спектакль", задевая что-то хрупкое в груди, заставляя неизвестное от горечи пениться и скулить подбито, когда девичья рука ухватывается за рукав его пиджака, останавливая. Джухен держит испуганно, непонятно: боясь своей ли смелости или же обдающей леденящим до ужаса холодом спины уходящего Тэхёна - но крепко, отчаянно. Она с минуту медлит, пока парень в тишине пустого коридора ловит её сбитое с привычного ритма дыхание, по-прежнему невесомое, забывая что самому вдыхать нужно. Его руку жжет, опаляя не хуже, чем пламенем, и он не замечает как она начинает подрагивать, отдавая пульсацией на кончиках пальцев и чем-то электрическим в венах. Джухён подходит ближе нерешительно, почти касаясь носом ткани пиджака, и дышит обжигающе куда-то между лопаток, отчего Тэхёна дрожью пробивает. Он бы и рад успокоиться, но тело не слушается, предательским теплом, почти жалостливым, к девушке льнет по-кошачьи, тянется. А Ким держится, всё ещё борется, больнее впиваясь ногтями в мягкую податливую кожу руки и покусывая нервно пухлые губы. Он вспоминает очертания джухёновых омутов, в которые всегда так боязно было даже взглянуть украдкой, но сейчас ему впервые отчаянно хочется увидеть столь прекрасные, не веруя что могут быть человеческими, глаза и раствориться, хоть утонуть, оседая камнем в бездонной впадине, навек теряясь в оглушающей темноте. Он понимает что сдался, смирился попросту, ещё до того, как слышит тихое, такое простое и предельно правдивое, искреннее, от чего в сердце щемит: "Потому что люблю". И Тэхёну бы обидеться, воскликнуть "банальщина", но даже спиной, через считанные сантиметры, ставшие их личной пропастью, он чувствует как Джухён содрогается, всем телом трясется от страха и томления, проглатывая подступающие солёные слёзы, неуверенно сжимает рукав его пиджака, боясь отпустить, но и страшась хотя бы на миллиметр приблизиться. И парень сдается, ведь больше нет ни сил, ни желания и пора бы сознаться хотя бы себе. Тэхёну не нравятся барби. Они искусственные, вульгарные и лживые, только и сам себя он продолжать обманывать не может. Тэхёну не нравятся барби, все, кроме одной, и для неё он готов сделать исключение.