Выжили. Оба.

      Нет ничего хуже ожидания. Особенно когда ты знаешь точно, что смерть неизбежна, что спасения нет. Когда ты чувствуешь каждой клеткой своего гребанного тела, что жизнь уходит, рывками сочится прочь вместе со сгустками крови.       Нет ничего хуже отчаяния. Особенно когда понимаешь, что сам во всем виноват. Сам рванул вперед, сам приказал ему уходить, сам обрек себя на смерть.       Он молодец. Главный урок жизни усвоил — старших надо слушаться беспрекословно. И выживать надо. Любой ценой. Даже через предательство, даже через побег от реальности.       Тяпка… Тяпкин Валентин Петрович, умоляю тебя, доберись! Выживи! За нас обоих доживи! Доложи о выполненном задании, о том, что все мы за свои грехи ответили, долг перед Родиной выполнили.       Голова кружиться начинает. И перед глазами все мутнеет. Ноги немеют, рука ноет и дергает. Наверное, так умирают. Долго это, однако. Только надо подождать еще чуть-чуть и, если получится, уснуть. Говорят, во сне умирать не больно.       Снег скрипит. Кто-то приближается. Что ж, это упрощает задачу: фрицы церемониться не станут и расстреляют. И я умру быстрее. И ждать не надо. Повезло.       Жаль, не вижу ничего. А так бы плюнул этой твари в рожу. Хоть что-то, все-таки.       Ну что ж ты встал, петух? Ну подошел же вплотную почти, я даже твое тяжелое дыхание слышу…       — Кот! Вставай! — голос Тяпы.       О, у меня уже слуховые галлюцинации начались. Еще немного, и мое сознание начнет убеждать меня, что войны нет, что я дома, а моя мама жарит на кухне котлеты.       Черт, а если бы не адская боль в руке, то в это не так и сложно поверить…       — Кот, мать твою, подъем!       Снова скрип, который давит на уши. Ближе, правее, дальше, где-то на заднем плане. И…       — Твою ж!..       И кто-то с силой толкает меня в спину, сажает и снова обходит, садясь передо мной на корточки и заглядывая в глаза.       Мутный взгляд пытается сфокусироваться. Красное лицо… Не красное, в крови. Альпийский свитер, автомат за спиной…       — Тяпка! — сорвался с сухих губ хриплый радостный оклик.       — Сообразил наконец-то, — угрюмо пробормотал друг, снова встал за моей спиной и, обхватив за плечи, постарался поднять на ноги. Я сдавленно закричал от боли, но постарался помочь ему помочь мне занять вертикальное положение. — Да не ори ты! Не помнишь что ли, что нам в лагере говорили? Нельзя в горах кричать, лавина сойти может!       — Побудь на моем месте, сволочь, тогда и говори! — морщась, да и вообще проявляя чудеса мимики, попытался я огрызнуться.       Тело слушалось отвратно. Тяпа поставил меня на ноги и отошел, чтобы забрать мой рюкзак и автомат, но я, на обмякших ногах не устояв и секунды, завалился вперед. Пока мое лицо вновь не соприкоснулось со снегом, Тяпка поймал меня и всеми силами, тужась и сжимая зубы, попытался удержать на себе.       — Нет, так ничего не выйдет, — в конце концов констатировал он и посадил меня на небольшой сугроб. — Надо как-то по-другому.       — Я и предлагал по-другому, — напомнил я. — Предлагал тебе в деревню идти.       — И так уже пробовали, мне тоже не понравилось, — ухмыльнулся Тяпа и критически оглядел окружающую местность. — Точно, придумал!       И с этими словами он снял с себя рюкзак, отвязал тросы, а потом начал то же самое делать со мной.       — Ты что творишь? — возмутился я.       — От балласта освобождаюсь, — не смутившись ни капельки, отчитался Тяпа. — Так мы с тобой точно не дойдем.       — Ты вот так уверен, что без оборудования мы далеко уйдем? — постарался я сделать саркастичное замечание. Но вышло едва ли что-то похожее на сарказм.       — Уйдем, уйдем, никуда не денемся, — ухмыльнулся пацаненок, заканчивая свое грязное дело. — Ты же сам говорил, что тут деревня недалеко и этот… как его… лесопил…       — Лесник, дурень, — машинально поправил я.       — Ну лесник, какая разница? Главное, что он из наших!       Воодушевлению на Тяпкиной морде не было предела. Не дождавшись от меня реакции, он вскочил и подхватил меня на руки. Чуть согнувшись под тяжестью моего веса, в полтора раза превышающего его собственный, он сделал пару неуверенных натужных шагов, приободряя нас обоих:       — Ничего, Кот. Зато представь: когда мы будем старые-старые, будем в школах и детдомах рассказывать, как сначала сгущенку с продовольственных складов тырили, а потом фашистскую базу настоящим тротилом взрывали.       Тяпа много еще говорил. В основном пургу какую-то нес про боевую славу и медали «За отвагу». Откуда он всего этого понабрался?       Кровь из руки хлестать перестала, а ноги, хоть и волочились по снегу, но уже не мерзли. Минут через пять я смог сделать первый самостоятельный шаг. Еще через десять, мы шли уже, опираясь друг на друга, потому что у обоих почти не осталось сил.       Вернее, не так. Физических сил не хватало, потому что дыхание сбивалось, ноги начинали все больше подкашиваться, а глаза норовили закрыться. А вот энтузиазма Тяпке не занимать… Несмотря на то, что он дышал с трудом, как только мы оказались в окружении елок, ему приспичило жизнерадостно запеть:       — И тогда с потухшей елки. — Узнав знакомые слова, я саркастично улыбнулся, прикрывая уставшие глаза. Пусть поет, все равно вокруг ни души. — Тихо спрыгнул желтый ангел и сказал: «Маэстро бедный…       Оборвавшаяся на полуслове мелодия вряд ли могла сулить о чем-то хорошем. А то, что Тяпа так и не возобновил свои горлодрания — тем более.       Неуверенно открыв глаза, я с первого взгляда понял абсолютно все.       Перед нами стоял старик в расстегнутом ватнике и комбинезоне, направляя на нас дуло охотничьего ружья.       В ушах неожиданно зазвенело от паники, но даже сквозь этот непонятный шум я услышал, как рядом Тяпка нервно сглотнул.       Мужик тем временем, досконально нас изучив, опустил оружие и приложил указательный палец к губам, призывая к молчанию. Собственно я и так онемел от ужаса. Что насчет Тяпы — не знаю, но, по-моему, ситуация аналогичная.       Старик-лесник — видимо, это он и был — поманил нас за собой в стоящую в отдалении избушку. Я, подергав шокированного друга за плечо, заставил его сдвинуться с места и зайти в дом.       Если бы весь Советский Союз можно было уместить в одну малюсенькую комнатку, он бы выглядел именно так: деревянный стул, стол, шкаф, железная кровать с кучей подушек и пледов, единственное окно законопачено ватным одеялом, на столе алюминиевая походная кружка, плошка, открытая банка с солеными огурцами и бутылка с мутно-белой родной самогонкой. Где только лесник все это раздобыл в Румынии?       — Вы, чай, наши, да? Из диверсионной школы? — прошепелявил мужик, вешая ружье на гвоздь, вбитый в стену над кроватью.       — Они самые, — буркнул в ответ Тяпа, разглядывая все вокруг.       А здесь и дышалось легче. Таганком пахло, крепким рассолом и дешевым табаком.       — Спаслись, значит, — улыбнулся дед почти беззубым ртом.       — Частично.       — Это-й как это — частично?       — А так. Было нас восемь, а добрались полтора.       — Это-й как — полтора? — еще больше удивился мужик.       — А вон, — кивнул Тяпа в мою сторону. — Корешу моему руку оторвало, на мине подорвался.       — Ай-ай-ай, — запричитал лесник, качая себе в такт головой и направляясь в мою сторону. Я панически забегал глазами по сторонам, пытаясь понять, что у старика на уме. Тот подошел почти вплотную и поднял на уровень своих глаз мою руку, разглядывая окровавленные бинты. — Плохо дело, — констатировал он и ткнул пальцем в мой обрубок. — Ничего, сейчас поправим. На кровать ложись.       Не без опасений я аккуратно запрыгнул на высокую койку, Тяпка встал со мною рядом, видимо, в качестве поддержки. Лесник присоединился к нам спустя меньше полминуты, держа в руках кусок простыни и кружку отлитой самогонки. Отдав это Тяпе, он пододвинул к кровати стул, сел на самый его край, наклонился надо мной и, подцепив край бинта на моей руке, начал его раскручивать. Запекшаяся кровь, прилепившая бинты к моему запястью почти намертво, делала процедуру перевязки до жути болезненной, но все-таки терпимой. Морщась и мученически стоная, я всему силами старался сдержать крики, а, встречаясь взглядом с обеспокоенным другом, пытался еще и выжать из себя улыбку. Более или менее мне это удалось, и уже через три минуты обрубок моей руки был свободен.       Вид у раны был удручающий. Кровь, хоть и не хлестала как в первые минуты, но продолжала сочиться. Края раны набухли и покраснели, предупреждая о заражении.       — А сейчас, малец, потерпи.       Сказав это, мужик забрал из рук Тяпы кружку и все ее содержимое вылил мне на руку.       Животный крик вырвался непроизвольно. Рану жгло сильнее, чем в момент, когда мне оторвало кисть. Голова молниеносно закружилось, а горло заболело от ора. Закусив рукав на правой руке в надежде заглушить самого себя, я извивался на кровати похлеще змеи. Лесник крепко держал мне левую руку чуть выше запястья, не давая вырваться. От этого было еще больнее, и мне еще сильнее хотелось закричать. Стараясь сжать зубы, я, кажется, прокусил свою куртку, но об этом как-то думалось в последнюю очередь.       — Тряпку! Тряпку давай! — закричал мужик, и мозг сообразил, что он обращается не ко мне.       Стоящий в оцепенении Тяпа небыстро сориентировался, но все-таки отдал дедку отрезок свежей простыни.       С ловкостью санитара с огромным стажем старик перевязал мне рану и с чувством выполненного долга откинулся на спинку стула.       Приподняв левую руку, я оценил, что ткань не собирается багроветь на глазах, как в прошлый раз. Значит, рана затягивается. Значит, скоро поправлюсь.       — Вы пока у меня поживите. Как сил наберетесь, будем думать, как вас домой переправить, — предложил лесник, глотая оставшуюся в кружке самогонку.       — Спасибо! — благодарно отозвался Тяпа и сел на угол моей кровати.       Я отодвинулся к стене, освобождая ему место. Паренек сжал мою единственную ладонь в своей и посмотрел с какой-то щенячьей преданностью. Я улыбнулся ему и подмигнул.       И не нужно было слов, как всегда.       Просто мы выжили. Оба.