Закатное небо

Закатное небо подсвечивало стальным цветом кромку деревьев, которые проносились в небольшом окне, как стаи взбесившихся перелётных птиц. Кэролайн ненавидела закаты. И птиц. Первые – означали окончание каждого прекрасного дня, каждой шумной пьянки, каждого весёлого праздника. Они приносили тянущее чувство неудовлетворённости, отсечённости, бесполезности жизни, как старого чёрно-белого кадра в фотоальбоме. Раньше Кэролайн обожала фотографироваться, позировать и громко смеяться, после вставляя самые несуразные фотокарточки в рамки – всем напоказ. Теперь прежние фотографии приносят лишь чувство вины, скорби и вполне объяснимой тоски. Она осталась одна. Ей казалось, все бросили её. Хотя девушка знала, что все просто пытаются жить дальше, преодолевать себя, заглушить боль от перенесённых страданий. Они врут. И просто пытаются сбежать. Кэролайн раздражалась по каждому поводу: будь то слишком милая парочка влюблённых, стоящих в очереди на предъявление билетов и беспрерывно чмокающих друг друга в губы с оглушительным даже для человеческого слуха звуком, или стайка выпускников, уезжающих в свои уютные дома, подав документы в пригородные университеты. Вся эта идеальная, размеренная жизнь казалась ей слишком пустой, фальшивой и неподходящей. Поезд мчался в ночную даль, рассекая пушистые облака над лесом и выдавая финты не хуже, чем те, что бывают на гонках «формулы-1». Деревья совершенно не хотели сливаться с небосводом, чётко разграничивая пространство за стеклом надвое. Оранжевые холодные просветы между облаками мелькали где-то позади, придавая хаос и разнообразие привычному пейзажу. С приближением километров нарастала и боль. Кэролайн Форбс впервые осознала, насколько ненавидит поезда. Её лихорадило, и каждые десять минут она снимала лёгкую куртку, а потом вновь надевала, потому что ей становилось зябко. Она понимала, что дело не в температуре салона, и не в том, что кондиционер работает как-то не так. Дело было в ней. В её чувствах, которые смешивались, как специи в соусе тартар. Кэролайн не любила зиму, потому что она колола праздниками прямо в сердце, закидывала снежками правды, разрушая иллюзию красоты и системности, порошила снегом мечты и горячие чувства. Но теперь она бы не отказалась быть погребённой под ледяной горой снега. Чтобы никто не искал её. Никто не спрашивал, как её дела. Никто не пытался привести в порядок. В принципе, это работало и без снежных жертв. Каждый из её окружения заботился лишь о собственном душевном равновесии и лишь для вежливости интересовался делами других. Весьма редко. Стефан звонил и писал в самые подходящие моменты: когда она горько рыдала, осознав своё одиночество и принимая боль, когда она вот-вот могла бы сорваться и пойти убивать людей, когда из рук валилась даже маленькая кружка с горячим кипятком, взятая из сервиза со звёздочками, подаренным её мамой на рождество. Он мог рассмешить её, в каком бы жутком настроении она ни пребывала. Он мог заставить почувствовать её живой, возвращая во времена беззаботности и приятных вечеров с друзьями, объятиями и смехом. Он чувствовал её, как никто другой. Остальные, позвонив или встретив, даже не удосуживались прошептать «прими мои соболезнования». Даже сквозь телефонную связь Стефан был рядом. Был. Она открыла бутылочку лимонада, которую берегла очень долго. Это был подарок Бонни на их весёлое заселение в общежитие - тем самым подруга весьма тонко пошутила про детство и алкоголь. Делая глоток за глотком, Кэролайн снова слышала её заливистый смех и мелодичный голос, вспоминала бои на подушках и пушистые вихри перьев, кружащихся по мановению руки подруги. И вспоминала слёзы, очутившиеся теперь сухой пустыней, обесточившей глаза. Ночь казалась бесконечной. Бездонной. Она заполнялась беззвучными криками, лопающими перепонки, и шумной тишиной, заставляющей молчать. Тусклый свет приглушённых неоновых ламп не давал девушке уснуть. Какая-то невероятно важная необходимость заставляла её просыпаться каждый час, с кружащейся головой и туго бьющимся о хрупкие рёбра сердцем. Утром она нуждалась в кофеине так же, как и успокоительном – чрезвычайно. Кэролай Форбс не разбиралась в кофе. Ей было откровенно наплевать, где готовят лучший – в «Макдональдс» или элитном ресторане за два квартала от её дома. Она не знала, какие цветы подходят для похорон и что необходимо говорить родственникам. Если быть честной, ей ничего не хотелось говорить. Неверной походкой выйдя из поезда, девушка направилась на пропёкшуюся от зноя автобусную остановку, где ей всё-таки пришлось заговорить с несколькими незнакомцами, чтобы узнать, на каком транспорте можно уже в конце-то концов добраться до своего спасителя. Её снова раздражало всё до мельчайшей детали: даже то, что автобус был высшего класса и что молодой стюард разговаривал с ней слишком мило, не заглядываясь на её грудь, что было раритетно. Кэролайн заслонила ладонью глаза от солнца. Облака словно миксером разметало по небосводу, и, витиеватые, они почти бездвижно стояли, заслоняя голубизну неба, просачивающегося через них. Её рука горела, хотя на пальце было защитное кольцо. Кэролайн словно пересекла границу экватора, и её тошнило. Приближение нежелательного и в то же время необходимого разговора импульсами отдавалось в теле и голове. Стефан стоял на пороге своего нового дома, виновато спрятав руки в карманы джинсов. Его худощавая фигурка казалась сломанной, как ветка дерева после урагана – искорёженной и оборванной. Увидев Кэролайн, парень улыбнулся, закусив нижнюю губу, и зашагал ей навстречу неловкой походкой, за которой скрывал страх и нетерпение взгляда в глаза и разговора наедине. Его шаги раздавались эхом по неправдоподобно пустынной в час пик улице, окутанной чередой вековых клёнов, совершенно статичных, как статуи родственников в склепе. Сперва её душило чувство бесчувственности. Форбс не понимала, как она могла ничего не чувствовать? Ведь должна была заплакать, накричать на него, может быть даже ударить. Но внутри была абсолютная, вакуумная пустота, словно она зашла в дом умершего. Кэролайн не знала, что скажет ему. Не выстраивала диалогов, не писала за него реплики. Впервые в жизни она решила оставить всё на самотёк, раз её лучший друг решил так же. Где-то в глубине души ей отчаянно хотелось, чтобы разговор был продуктивным, чтобы Стефан забрал всю боль и сжёг, выкинул, разрушил сокрушительным криком. Ей хотелось, чтобы он смог защитить её. Слова ничего не выражали. Она на автомате отвечала, что всё отлично, погода её радует, а учёба не беспокоит, что лето идёт так, как нужно, и что она пытается радоваться, несмотря на смерть друзей. Ей даже удавалась почти правдоподобная улыбка и несмешные шутки, на которые голос Стефана отзывался нервным смешком. Самого Стефана словно тянуло на дно. Он не мог пошевелиться, как будто рыболовная сеть опутала его, как глупого окунька, сбившегося с пути. Его окутывала паника, отражавшая неспособность найти выход. Парень знал, что это затишье перед грозой. Духота и напряжение в каждом из них не могли избежать предела. Он знал, зачем приехала Кэролайн. Знал, что ей нужна помощь, и ненавидел себя за то, что его не было рядом с ней в последнее время. Он оказался таким же жалким и слабым трусом, как и его враги. Эта мысль била током по нервам и выжигала чувство собственного достоинства. Он скучал по ней. Она хотела бы, чтобы он её обнял. Постепенно чувства начали затапливать её. Кэролайн не заметила, как начала плакать. Боль была точечной. Она фокусировалась в одном месте, словно в ранке вырванного зуба, и наступала так же плавно, как отходила заморозка. - Можно, я буду плакать столько же, сколько длится полярная ночь? - Разумеется, - последовал нервный кивок головой. Стефан заставил её повернуться к нему, прикоснувшись прохладной ладонью к пылающей щеке, наклонился, норовя поцеловать в губы, но потом передумав. Всего сантиметр отделял их друг от друга, но на её губах горели четыре месяца порознь, переливаясь солёными слезинками и заставляя его стыдиться собственной глупости. Стефан глубоко выдохнул и прислонился к её лбу своим. Это всё, что он мог сделать, не опасаясь того, что Кэролайн сможет сбежать от него навсегда. Он не мог допустить, чтобы она оттолкнула его, хотя на её месте он сделал бы всё именно так. - Почему тебя не было рядом? – её вопрос был способен разбить его сердце, вывернуть лёгкие и вырезать печень. Он отдавался в его голове миллионом стеклянных звонов. В её глазах Стефан был эгоистом, и он это знал. Ветер приносил с собой слабые отголоски жизни. Чужой, совершенно незнакомой жизни. Кэролайн многое бы отдала, чтобы та жизнь стала её собственной. Стефан молчал, но в этой тишине было что-то библейское. Так он отмаливал грехи. В его зрачках девушка видела лишь своё отражение, более симпатичное и привлекательное. Ей хотелось думать, что именно такой он видит её. А не уродливой плаксой, какой она представала перед собой. - Я просто ничего не хочу, понимаешь? И мне страшно. Кэролайн прошептала это скорее себе, чем Стефану, но парень, тем не менее, поднял на неё обеспокоенный, полный горечи взгляд. Он хотел быть прощённым, но не позволял себе показать это. По щекам Кэролайн, как бусинки, катились непрошенные слёзы обиды. И она уже не пыталась их остановить. Ветер становился сильнее и уносил их прочь прежде, чем те успевали докатиться до милого подбородка девушки. Если бы Стефан мог, он собрал бы каждую слезу Кэролайн и использовал их, как личный яд. Опиум. Он понимал, что заслуживает наказания и этого укора в её широких, доверчивых глазах. Небо потеряло цвет. Оно стало стальным, словно крыша антиапокалиптического бункера во всяких там фильмах про конец света. Парню хотелось, чтобы армагеддон забрал лишь его одного и боль этой девушки, что приехала к нему за поддержкой, о которой он забыл на четыре месяца и которую должен был выполнять всю свою бесконечную жизнь. - Никто не предлагает мне помощи. Никого нет рядом. А я устала что-либо предпринимать в одиночку. Он понимал её, как никто другой. Он знал, что она не справится, если будет одна. Он знал, насколько ей тяжело быть сильной. И поэтому решил сказать то, что тяжёлым грузом лежало на душе и поедало сердце. - Кэролайн, прости. Тебе нужен был кто-то, кто оправдал бы тебя, заставил понять, что на тебе нет вины. И я не смог этого сделать. Даже не пытался. А я должен был. Должен был быть с тобой. Именно я. Это может показаться высокомерным, но раньше я помогал тебе и моё присутствие что-то значило. Я знаю, что не достоин тебя и не достоин прощения и звания друга, но я очень хотел бы быть с тобой. Без причин, корыстных мотивов и помыслов. Просто потому, что ты важна для меня. Знаю, что это неубедительно. Знаю, что вёл себя хуже всякого идиота, но, Кэр… теперь я понимаю, что так мне было бы спокойнее. И я был бы счастлив. Услышав извинения Стефана, Кэролайн Форбс хотела сбежать. Его шёпот с хрипотцой заставил что-то давно забытое зашевелиться внутри неё. Она думала, что больше никому не позволит касаться своей души. Но вот он плавно проводит пальцами по её стенкам, вычерчивая ослепительные города будущего. Все её противоречивые эмоции, беспорядок мыслей и переизбыток отрицательных чувств высвободились и улетели прочь лишь от того, что она осознала, что нужна кому-то. Кэролайн никогда не любила прощать любимых людей. Это казалось ей низким, словно она предавала себя и их. Но Стефан был особенным. Уткнувшись в его плечо и продолжая рыдать, Кэролайн чувствовала, что нашла того, кто сможет никогда не обижать её, всегда поддержит, согреет и разожжёт внутри неё искрящийся огонёк надежды на светлые дни. Обняв девушку за плечи, Стефан проводил её в дом, накормил её любимым мороженым в шоколадной обёртке и за пять минут испёк кекс с корицей и яблоками в микроволновке. Он знал, что это – ничто, по сравнению с тем, что он не сделал для неё. Но то, как она перестаёт плакать, как её щёки наливаются здоровым румянцем, а на алых губах появляется улыбка, было лучшим прощением за всю его долгую жизнь. За окном пошёл дождь. Сперва крупный, а потом мелкий, серебристый, словно алмазная крошка. Кэролайн впервые видела водную метель. В вихре, опускающемся на землю, она видела миллионы своих страданий, утрат и потерь. Но теперь она знала, что они больше не будут терзать её сердце, потому что оно было занято другим. Впервые за два дня Кэролайн не пожалела, что решила приехать к другу, бросившему её в трудную минуту. Впервые она осознала, что он так же нуждался в ней, как и она в нём, только боялся признаться. Стефан, всё ещё с извиняющемся видом, крутился на кухне, приготавливая горячий, согревающий, безалкогольный напиток из каких-то сортов чая, пары ложек варенья и разнообразных сладких специй. Он улыбался, глядя на то, как Кэролайн заворожено смотрит в окно, чувствуя, что девушка отпускает ненужную шелуху своей жизни. Сам он сделал это два месяца назад, когда окончательно порвал с прошлым. Как оказалось – оно всё-таки наступает, когда не ждёшь, возвращается непредсказуемым сюрпризом и пронзает в самое сердце. Главное – принять это как подарок, а не смертельный удар. Кэролайн обвила его торс со спины и уткнулась носом в лопатки, шепча «спасибо, что согрел». Стефан обернулся и долго вглядывался в её светящееся лицо, пытаясь найти в глазах осколки ненависти, которые просто обязаны остаться после того, что он сделал. Но Кэролайн смотрела чистейшим взглядом, лишённым боли и тоски. Всё, что ей было нужно – увидеть его. Только увидеть. И поцеловать. Мягко, словно маленького котёнка. Плавно, словно морскую волну. И долго, словно целую вечность. Закатное небо пускало последние лучи-лазеры в окно, преломляясь в стекле и разбрасывая свет солнечными зайчиками цвета чайной розы. Это был первый закат, который понравился Кэролайн Форбс. Стефан держал её за руку, её голова покоилась на его уютном плече, и больше не было ничего, что могло бы расстроить юную девушку, нашедшую свою тихую бухту, в которой намеревалась остаться навсегда.