Ради нас

      «Стакан наполовину пуст или полон?» — легкий тест на определение твоего мировоззрения. Оптимист ты или пессимист? Знаете что, это полная чушь. Когда Джейн наливает себе кофе по утрам, коричневая гуща доходит ровно до половины. И она прекрасно понимает, что стакан, черт возьми, наполнен ровно на половину, на две четвертых и так далее. От этого ее настроение не улучшается, она все то же унылое дерьмо. Согласитесь, радостей в жизни мало. Настолько, что можно по пальцам пересчитать. Джейн даже не хочет считать, у нее было все, а по щелчку пальцев это «все» исчезло. Блуждать в лабиринте собственных желаний и мечтаний — худшее занятие для молодой девушки. Лучше не становится, даже если продолжать набивать по одной татуировке в день. Кожа привыкает к острию машинки и новым краскам, но татуировки — это обман. Самый настоящий, вы не поверите. Вы обманываете свое тело, пытаясь делать вид, что оно красивое, когда разукрашенное, но это не так. Твое тело — плен. И разукрасив его, краше не стать. Да и жизнь ярче не станет. Лучше поставить крест. Допивать свой паршивый кофе, бросать чашку в раковину, уходить в гостиную, садиться на потрепанный скрипящий диванчик и торчать до утра в интернете. На ноутбуке, который зависает каждые четыре секунды. Джейн посчитала. Математика вроде как спасает от медленных и противных мыслей. Математика — самая формализованная наука. Круто. Жизнь Джейн Доу может обойти саму математику. Ее жизнь доведена до жуткой формализации. Числа-числа-числа. В голове только они. Мысли — цифры. Чувства — цифры. Тошнит. Джейн просыпается резко, словно Морфей толкал ее в спину, и стонет от затекших суставов из-за неудобной позы. Смотреться в зеркало в ванной невыносимо. Тянет потрогать и помять свое лицо в руках, чтобы убедиться, что этот мученик в зеркале — ты. Джейн берет в руки расческу и задумчиво запускает ее в короткие черные волосы, ведя рукой вниз. Путь расчески обрывается так быстро, что Джейн снова с какой-то ностальгией вспоминает свои длинные роскошные локоны. Забудь-забудь-забудь. Ты здесь уже три года девять месяцев семь дней восемнадцать часов и четыре минуты. Ты в тюрьме. То, от чего любящие родители пытаются оградить свое дите, уже произошло. Джейн в заточении без шанса и права голоса. Ее выбросили за борт Титаника раньше, чем она смогла бы погибнуть со всеми. И каждый день одно и то же. Джейн натягивает белую майку, потертые джинсы, ботинки, на которых все время остается засохшая грязь, и кожаную куртку. Захлопывая за собой дверь олицетворения своей ущербности, она сбегает по лестнице, пропахшей мочой и куревом, и оказывается на улице. Джейн поднимает голову вверх и с какой-то отрешенностью наблюдает, как серые тучи безжалостно пронзают шпили высоток. Рука сама тянется в район живота, а затем безвольно падает на уровень бедер. Забудь-забудь-забудь. Ах, какая прекрасная мантра. Сдохнуть бы с ней на губах, да только Джейн Доу не привыкла нарушать данные обещания. Ей не позволяют умирать ее же слова, сказанные какие-то три года девять месяцев семь дней восемнадцать часов и десять минут. Люди проходят мимо и не замечают кутающуюся в куртку девушку с бездонными кошачьими глазами. У них свои дела и проблемы, какой им толк взваливать на свои хрупкие плечи еще и тараканы посторонних? Джейн бы не назвала это эгоизмом. Это скорее инстинкт самосохранения, разве нет? Прямой взгляд между лопаток ощущается почти так же, как раскаленная кочерга на оголенной коже. Джейн не оборачивается, ускоряя шаг. Быстрее и быстрее, давай, Джейн, беги от своих проблем! За спиной слышатся такие же глухие шаги, которые ускоряются вслед за шагами Джейн. Доу срывается на бег, и пыльный асфальт стонет про себя, моля о пощаде. С неба, как по заказу, начинают капать крупные капли дождя, и короткие волосы Джейн сосульками свисают на глаза. Поворот, зигзаг, мусорный бак. Глухие шаги за спиной слышны теперь впереди, и Джейн переводит дыхание, окончательно выпачкавшись в грязи и мусоре. Плачущее небо никак не улучшает ситуацию, но Джейн снова срывается на бег, теперь уже в сторону своего дома. С нее довольно походов на сегодня. От вида родной квартирки хочется повеситься или утопиться, но ни один вариант не подходит, потому что а) для повешения нужна какая-нибудь крепкая балка на потолке или хорошо держащаяся люстра, чего в этом клоповнике, ясное дело, нет; б) перебои с водой не гарантируют вам быстрого и качественного утопления, так что удавитесь. Легче схлопотать молнией по башке, чем совершит суицид в «золотых квартирках» Америки. Кстати, о молниях. Одна такая рассекает серый поток за стеклом, и Джейн тянется за пистолетом под подушкой. Щелчок предохранителя, и вот дуло уже направлено в лоб мужчине, который повержено поднимает руки вверх. Его длинные светлые волосы уложены так идеально, что Джейн невольно воспоминает о своих коротких сосульках. Но эти мысли меркнут, когда за окном снова слышится громовой раскат. — Может, опустишь пистолет? — до скрежета зубов знакомый голос эхом отдается от хлипких стен, и Джейн медленно опускает оружие. Это, наверно, происходит чисто инстинктивно, потому что желание убить рядом стоящего мужчину никуда не пропало. — Опустила, — голос у Джейн хриплый, и ежику понятно, что мужчина напротив замечает изменения в девушке. — Что ты тут делаешь? — Ты не рада? — Пистолет заряжен, — предупреждает Джейн и уходит в ванную за полотенцем, чтобы утереть мокрые волосы. Мужчина остается стоять на месте, задумчивым взором голубых глаз осматриваясь вокруг. Джейн наперед знает, какое у него сложится мнение о ее жизни. Да и похрен. В какой-то мере он тоже виноват в этом. В том, что Джейн стала другой. — Тут… мило. — У нас с тобой явно разные понятия слова «мило». — Ты изменилась. — Неужели? — язвительно интересуется Джейн. — Это так заметно? Может, мои татуировки слишком бросаются в глаза? Или остриженные волосы? Я вообще собиралась их в голубой покрасить, а затем и линзы голубые вставить. Чтобы ты и твоя семейка меня больше никогда не узнала. Никаких повышенных нот. Джейн оставляет бесполезное занятие в виде сушки волос и присаживается на подлокотник дивана, сложив руки замком. Она знает, что мужчина начнет говорить первым. Потому что Джейн привыкла к этой удушающей тишине вокруг, а он — нет. Вечно окруженный вниманием и звонким смехом, этот незваный гость терпеть не мог тишину. — Тебе надо полететь со мной. — Нет. — Это не ради меня… — начинает мужчина, но Джейн его обрывает: — Я очень надеюсь, потому что ради тебя и твоего отца я и пальцем не пошевелю. Тебе стоит поблагодарить меня, Тор, — мужчина в ее гостиной — скандинавский бог. Не обращайте внимания, — едва меня заперли здесь, я хотела сдохнуть, но добраться до Хель и попросить ее забрать тебя к себе. Одинсон мрачнеет. — Я хотела этого, слышишь? — глаза Джейн блестят от крывшегося в ней безумия. — Я хотела смерти, хотела чувствовать чужую кровь на своих руках! Потому что, Тор, добрая сторона — это иллюзия. Не существует хороших богов, а людей тем более! Все мы грешны, — Джейн так близко к Тору, так близко, что может выпустить ему несколько пуль в живот. — Так, какая разница, сколько их висит на тебе, если наказание одно? — Это не ты, — шепчет Тор, отходя от Джейн. — Это не ты, Сиф. Собственное настоящее имя бьет под дых, а затем в солнечное сплетение. Сиф поджимает губы и трясет головой, пытаясь прикрыть коротко постриженными волосами свое бледное лицо. Не то чтобы ей стыдно. Ей плохо от того, в кого она превратилась. Сейчас в ней играет дух Сиф — храброй воительницы и верной асиньи, а то была Джейн Доу. Это она держала Тора на мушке и говорила все эти жуткие вещи. А, впрочем… Сиф поднимает на Тора бесстрастный взгляд и шепчет: — Мне не нужна вторая личность, чтобы быть самой собой. И все это, знаешь, мое. Я Джейн Доу и Сиф. Главное, что все изменилось. Больше никаких добрых побуждений, Тор, — ее шепот страшнее яда, но Тор продолжает смело взирать в глаза своей бывшей подруге. — Вы убили их во мне, когда Гунгнир пронзил меня здесь. Сиф берет горячую и сухую ладонь Тора в свою и кладет на живот. Одинсон продолжает смотреть ей в глаза, ощущая движение живота девушки при дыхании. Это ненормально. — Меня выбросило прямо в портал. Как тебя, помнишь? — Сиф чувствует, как вопит в черепной коробке Джейн, умоляя убить Тора. Но нет. Не сегодня, не сейчас и никогда. Пусть лучше живет, зная, в кого ее превратил. По глазам Тора видно, что Джейн поразила его до глубины души. Изменить уже ничего нельзя. На Земле не существует никакой Сиф. Есть только Джейн Доу. — Сиф, я… — Зачем ты называешь меня так? — Джейн отталкивает руку Тора и прекращает вести себя, как Сиф. Она ненавидит прошлую себя, а Тор все время напоминает о ней. — Потому что тебя зовут Сиф, и ты навсегда останешься той валькирией, которой я тебя знал! — Твой отец чуть не поженил нас, — Джейн горько усмехается. Так, как никогда не делала Сиф. — А все потому что ненавидел твою смертную! А страдать должна была я! И не могу поверить, что ты так спокойно отказался от Джейн! — Ты взяла ее имя. Зачем? Ты ненавидела ее. — Это было первое земное имя, что пришло мне в голову, — выдохнула Доу. — Тебе пора перестать искать во всем знаки и повзрослеть, Тор. Джейн была вся разрисована, словно холст художника-абстракциониста. Джейн так разительно отличалась от Сиф, но Тор все равно старательно выискивал похожие черты. — Я прилетел сюда не из-за тебя, — Джейн распрямляет плечи. — А ради Локи. У Сиф с Джейн действительно есть кое-что идентичное. Это Локи Лафейсон. Воспоминания о нем. Любовь к нему. — Я полечу, — Джейн без раздумий подходит ближе к Тору. — А если это ловушка? — Зато я успею увидеть его, — шепчет Джейн в ответ, и они выходят на улицу, где радужный поток захватывает их. Отвыкшая от перемещения, Джейн едва ли сдерживает себя, чтобы не выпрыгнуть из этой мозгодавки и доживает до момента, когда ее ноги касаются твердой поверхности. Джейн не здоровается с Хеймдаллом, уверенно вышагивая вдоль Радужного моста. Она знает путь в тюрьму. Из одной тюрьмы в другую, как весело, а? Тор семенит где-то позади, и Джейн, не слушая его, сама спускается в темницу для особо опасных преступников и застывает в нерешительности. Десятки озлобленных глаз оставляют ожоги на ее коже, но она находит в себе силы, чтобы подойти к одной-единственной интересующей ее камере. Знакомая худая фигура встает с кровати и приближается к стеклу. На лице девушки расплывается нежная улыбка, и перед Локи стоит именно Сиф. Пусть с короткими волосами, с телом, испещренном татуировками, но то она. Только Сиф видит промелькнувшее неверие в его глазах перед тем, как он останавливается перед ней, заложив руки за спину. Сиф не прерывает с ним зрительный контакт, и только она могла так долго выдержать такой долгий взгляд сына Лафея. — Выглядишь великолепно. Сиф продолжает улыбаться, как дурочка, словно стоит не перед богом лжи и обмана, который собирался покорить Землю. Какая ирония судьбы, что ее изгнали именно туда, когда она попыталась защитить Локи. Всеотец такой креативный… — А ты все такой же искусный лжец, — Сиф прекрасно знает, что выглядит как землянка, которых Локи ненавидит. Но его привязанность к Сиф гораздо сильнее, чем ненависть к людям. Локи видит, что Сиф не стала человеком. Ее божественная сущность при ней, но и душа… она все еще любит его. Человек бы забыл, вычеркнул из памяти, а Сиф помнит. Режет без ножа, зашивает раны без анестезии. — Тор ничего тебе не сделал? — Он бы не посмел. Они молчат, пожирая друг друга любопытными взглядами. Они пытаются запомнить каждую частичку друг друга, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь. Сиф протягивает ладонь к стеклу, и Локи выгибает бровь, рассматривая ее ладонь на стекле. Она знает, что ему чужды такие глупые сентиментальные жесты, но ведь просит так мало. Локи по привычке стискивает челюсти, не боясь посторонних глаз, и прикладывает ладонь к ладони Сиф. Кажется, будто бы он действительно ощущает ее тепло. Как когда-то давно, когда жизнь еще не стала таким хаосом. — Почему я здесь? — вопрошает Сиф, и ее вопрос не лишен здравого смысла. Всеотец не позволял Сиф пройти любую защиту, блокируя все попытки вернуться в Асгард, а сейчас… просто послал к ней своего любимого сына и дал шанс увидеть нелюбимого отпрыска. Сиф так ненавидит Одина Всеотца. — Фригг. Краткость — сестра таланта. Сиф так счастлива, что глаза начинают застилать слезы. Но она смаргивает их, не желая злить или огорчать Локи. Этот момент не должен быть испорчен человеческими слезами. Ведь боги не плачут. Они строят из себя всесильных, мнят себя бессмертными, но всему придет конец. И когда смерть настигнет, единственное, чего Сиф будет просить — это последней встречи с Локи. Перед смертью не надышишься, но Сиф будет достаточно всего одного глотка воздуха, всего одного взгляда на возлюбленного. — Я так хочу тебя поцеловать, — Сиф смотрит в глаза своей радости и печали. — Хочу разрушить эту стену и оказаться в твоих объятьях. Только не здесь, когда между нами стена. Ненавижу… — Эй, — Локи заставляет ее посмотреть себе в глаза, — не смей раскисать. Мы еще встретимся, и все твои желания будут исполнены, я обещаю. Локи придвигается ближе к стеклу и шепчет так, чтобы смогла услышать только Сиф: — Я все сделаю для тебя. — Не надо ничего делать для меня, — качает головой Сиф. — Сделай все для нас. «Как это делаю я каждый день на Земле». В тюрьме поднимается небольшой гул, что знаменует появление Тора. — Время вышло. А в глазах молодых богов зреет мысль: «Нет, наше время только начинается». Отворачиваясь от Локи и не зная, когда они встретятся в следующий раз, Сиф снова превращается в Джейн. Она зарывается в себя и молча проходит мимо Тора так, словно он не желанный всеми принц и будущий король, а мелкая сошка, грязь под ногтями. В обсерватории Хеймдалла Джейн встречает Фригг и Одина. Они смотрят на нее, но не узнавая, а Джейн отвечает тем же. Ни слова, Джейн. Рот на замок. Они от тебя ничего не услышат. Всеотец прожигает ее взглядом. Джейн не выдерживает и расставляет руки в стороны, гордо вздергивая подбородок: — Я готова. — К чему? — сухо интересуется Один. — К очередному позорному изгнанию. Вы же здесь за этим? Фригг печально смотрит на Тора за спиной Джейн, и тот только отрицательно покачивает головой, мол, ничего уже не изменить. — Я здесь, чтобы увидеть ту, кто без раздумий бросается в возможные капканы только из-за мнимого чувства любви, — надменно заявляет Всеотец. — Один! — охает Фригг, но Джейн успокаивает ее: — Все в порядке. Главное, что это не я отдала свой глаз, чтобы обрести мнимую мудрость. Прежде, чем Всеотец смог бы что-либо сказать, Джейн взмахом руки велит Хеймдаллу отправить ее обратно на Землю. Тот, кинув взгляд на царскую чету, открывает портал, и тело Джейн исчезает в цветном потоке, чтобы больше никогда не вернуться в эту колыбель порока и лжи.