Tokyo'95

      Вечер после визита к Асанао Хазуки провёл в некоторой прострации. Вроде бы, пока он разговаривал с Хасу, всё было относительно нормально, но, стоило придти домой, как мысли будто бы увязли в болоте. Происходившее каких-то пару часов назад, стало казаться нереальным, а заметки, которые в беспорядке валялись на журнальном столике — не более, чем клочками бумаги.       Часы пропищали семь вечера. Время продолжало идти, его оставалось всё меньше. Хазуки взял со стола лист, исписанный мелким корявым почерком. На этот раз Хасу ничего не писал. Собственно, и план дальнейших действий был гораздо проще, но Хазуки он понравился ещё меньше, чем прошлый.       В распоряжении у Хасу было всего девяносто минут. Наговорить всё сразу он не мог. Во-первых, как понял Хазуки, «посланник небес» находился под пристальным наблюдением едва ли не круглосуточно. Во-вторых, парень должен был вспомнить всё и всех, потому как никаких записей, а уж тем более — документов у него быть не могло.       В любом случае, до того, как кассета должна была оказаться у Симидзу в руках, оставалось целых три дня. Рассудив, что ещё не слишком поздно, Хазуки снял трубку и набрал домашний номер Харады. Тот как раз только что вернулся из редакции. Судя по голосу, главный был в хорошем расположении духа, и звонок по работе не вызвал у него раздражения.       Даже в случае провала плана с кассетой, Хазуки считал, что уже и так видел достаточно, а потому с чистой совестью пообещал шефу годный материал.       — Рад слышать. Говоришь хорошо, но голос у тебя что-то не слишком весёлый.       — Устал немного. Пустяки, — поспешил заверить Хазуки. — Шеф, простите за вопрос, но… Сын Сузуки-сана всё ещё работает в полиции?       Сузуки-сан был тем самым приятелем Харады, с которым тот нередко выбирался на рыбалку, пил пиво и периодически болтал по рабочему телефону. Эти двое были знакомы едва ли не со школы, а потому и детей друг друга считали кем-то вроде племянников.       Сын Сузуки-сана, Ичиро, работал в полиции. Будучи по натуре парнем простым и открытым, во время учёбы он часто представлял, как будет ловить преступников или хотя бы патрулировать улицы. Однако, судьба распорядилась иначе, и уже несколько лет Ичиро работал в архиве. Поначалу перекладывание бумажек не показалось ему чем-то важным и необходимым, но уже через месяц парень всерьёз взялся за дело. «Буду стараться, чтобы приносить хоть какую-то пользу!» — решил он. С тех пор архив полиции Токио находился в образцовом порядке, а начальство не спешило переводить Ичиро Сузуки куда-то ещё.       Всё это Хазуки узнал от шефа около года назад. Тогда они вместе ждали звонка от Сузуки младшего, чтобы узнать телефон и адрес одного не слишком разговорчивого предпринимателя. С подобными просьбами Харада обращался к Ичиро нечасто, но и тот никогда не отказывал. Помимо того, что Хараду он знал с малолетства, Ичиро считал, что сообщает конфиденциальную информацию не мошенникам или сомнительным личностям, а людям вполне надёжным и в меру вежливым.       В том же, что хотел узнать Хазуки на этот раз, вообще было сложно увидеть злой умысел. Выслушав его просьбу, Харада удивлённо поцокал языком.       — Что-то интересное нашёл?       — Пока ещё не нашёл, — ответил Хазуки и, предупреждая следующий вопрос, добавил: — Не думаю, что готов рассказать что-то сейчас.       Харада немного помолчал, а затем ответил:       — Хорошо. Самоубийства подростков за февраль девяностого года, я правильно понял?       — Или несчастные случаи. Главное — на железнодорожных путях либо в метро.       — Понял, — шеф уже собирался прощаться, но вдруг спохватился: — А имя?       — Я не знаю, — соврал Хазуки. — Мне нужно взглянуть на фотографии.       — Очень интересно, — задумчиво протянул Харада. — Это будет сделать уже сложнее. Но я передам.       — Спасибо.       — Будь осторожен.       «Я уже и сам не рад, что впутал тебя во всё это», — хотел добавить он. По крайней мере, так хотелось думать Хазуки.

***

      Следующий день Симидзу провёл с головой в работе. Пытаясь представить себя восторженным, но всё ещё достаточно адекватным последователем учения, он писал статью. Разумеется, этот текст никогда не попал бы в редакцию, он предназначался исключительно для Асанао. Подобный манёвр не был критически необходим, однако Хазуки посчитал, что в нынешнем положении просто не может исчезнуть из поля зрения секты на целых три дня.       Утром его разбудил звонок Харады. Ичиро обещал помочь, но когда именно будет готов — не уточнил.       — Я дал ему твой номер, если найдёт что-то — позвонит сам.       По правде говоря, Хазуки не особенно верил, что Хасу сказал ему правду. Если подумать, то вся история могла быть выдумкой направленной на то, чтобы заставить журналиста проникнуться и отбросить всякие сомнения. Однако, даже окажись это действительно так, Хазуки теперь едва ли пересмотрел бы свои планы. И всё же, отчего-то ему важно было узнать правду.       Ближе к трём Хазуки решил сделать перерыв. Он пообедал в дешёвой раменной недалеко от дома, купил в комбини немного еды и сигареты и уже собирался домой, когда его взгляд упал на витрину аптеки. За стеклом на небольшом плакате улыбалась известная актриса. Её лицо наполовину скрывала медицинская маска с забавным рисунком. «Будьте особенно осторожны в весенний и осенний периоды. Эпидемию легче предотвратить, чем победить», — гласила надпись ниже.       Хазуки остановился. Он не был известным человеком, а в масках в это время года и правда ходили многие.       Внутри аптеки оказалось слишком светло. Прищурившись, Хазуки выбрал пачку тёмно-серых масок, отсчитал нужную сумму и, уже забирая сдачу, поднял взгляд на продавца. Женщина лет сорока, заметив, что на неё смотрят, мягко улыбнулась и ушла куда-то вглубь магазина. Тряхнув головой, Хазуки сгрёб деньги и вышел на улицу. На отвороте белого халата провизора он заметил значок с изображением лотоса.       Вернувшись домой, Хазуки понял, что весь творческий настрой куда-то пропал. Мозг наотрез отказывался генерировать нужный текст, вместо этого выдавая вопросы типа: «Интересно, у той женщины из аптеки тоже дома дети, которые видят её лишь по ночам?».       В этом не было особенной необходимости, но привычное занятие помогало навести порядок в голове и, в некоторой степени, подготовиться к работе над настоящей статьёй. Кроме того, Хазуки просто в кои то веки хотел завершить начатое. Он спустился вниз и докурил старую пачку, затем посмотрел выпуск новостей, заварил себе чай и вновь взялся за карандаш. Дело не шло.       «Просто опусти кисть на бумагу, а слова польются сами», — всплыло в голове. Записки дзуйхицу* не слишком подходили для публицистики, но Хазуки решил попробовать. Грифель упруго упёрся в жёлтый лист, и рука действительно начала двигаться, будто по собственной воле. Перечитав написанное несколько раз, Хазуки устало провёл ладонью по лицу. На бумаге неровные иероглифы выплясывали очередной вопрос: «Каково это, стать Богом в семнадцать лет?».

***

      Ичиро позвонил вечером следующего дня. Звонок был довольно поздним, так что встреча в одном из маленьких тихих кафе Мэгуро состоялась уже ближе к десяти. К этому времени Хазуки всё же смог кое-как закончить со статьёй и даже перепечатал её на машинке. Отправить рукопись секретарше Асанао по факсу он планировал утром того дня, когда Хасу должен был передать кассету.       Выбрав отгороженный ширмой столик в глубине кафе, Хазуки сел на обитый искусственной кожей диванчик и приготовился ждать. Ичиро предупреждал, что может опоздать.       Когда полицейский зашёл в кафе, Хазуки не заметил. Просто в какой-то момент перед ним за стол опустился парень с портфелем в руках. Лицо его чем-то напоминало морду обезьяны, но это не вызывало отчуждения или неприязни.       — Добрый вечер, Симидзу-сан.       Хазуки удивлённо кивнул, но, оглядевшись, увидел лишь влюблённую парочку, компанию студентов и задремавшего у окна старика. Ичиро же времени зря не терял. Он вытащил из портфеля стопку бумаг и положил её на стол.       — Сами понимаете, выносить архивные документы строго запрещено, так что будьте аккуратнее.       — Конечно, — Хазуки отодвинул подальше свой кофе и с интересом притянул к себе бумаги.       — Возможно, это не всё, но что смог найти. Семь человек всего.       — Не так уж и мало, — задумчиво пробормотал Хазуки.       Двоих девушек он отложил сразу, на оставшихся документах первым делом просмотрел имена. — Это по всему Токио?       — И окрестностям, — кивнул Ичиро.       Три самоубийства и два несчастных случая. Никого из погибших не звали Юуки.       — Есть фотографии?       — Да. У всех кроме одного, — Ичиро забрал документы и показал Хазуки одну бумагу. — Вот.       Погибшего подростка звали Юу Мизуки. На момент смерти ему было семнадцать лет. Механически просмотрев фотографии остальных четырёх, Хазуки отложил документы. В голове так и стучало «Юу-ки, Юу-ки». В его фамилии тоже был иероглиф «вода». Именно его в фамилии Симидзу обводил Хасу в первую встречу.**       — Ну что, нашли кого-нибудь м… подходящего?       Хазуки пришлось напомнить себе, что он здесь не один. Он перевёл взгляд на Ичиро и покачал головой.       — Не думаю.       — Жаль, — парень убрал документы обратно в портфель и клацнул застёжкой. — Хотя, может, это и к лучшему.       — Скорее всего, — глухо отозвался Хазуки. Он вдруг понял, что Ичиро как-то странно смотрит на него и молчит. «Его нужно поблагодарить», — всплыло в голове. Хазуки уже собирался открыть рот, когда Ичиро вдруг сказал:       — Честно говоря, я согласился помочь вам только из-за темы.       — Темы?       — Да, — Ичиро придвинулся чуть ближе. — Вы ведь о секте пишете. Ну, про этих, Северный Лотос.       — Вроде того, — осторожно ответил Хазуки. То, что Харада рассказал об этом полицейскому, несколько напрягало, однако, как выяснилось, иначе встреча бы не состоялась.       — Не нравятся они мне, — Ичиро откинулся на спинку дивана и посмотрел куда-то вбок. Хазуки подумал, что, находись тот на улице, сплюнул бы на землю. — Не буду пытать вас, что да как. Просто хочу пожелать вам удачи. Пора прикрыть эту лавочку.       Последняя фраза явно была взята из какого-то фильма, но Хазуки подумал о другом.       — Да. Так считаешь не только ты.

***

      Отправляясь на работу, Хазуки старался думать исключительно о делах самого ближайшего будущего. Он представлял, на какой станции метро выйдет, чтобы сделать пересадку, как опустит рукопись в факс, как наберёт номер получателя. О том, что, возможно, уже сегодня заветная кассета может оказаться у него в руках, Хазуки старался не думать. И чувствовал он себя от этого крайне странно. С одной стороны, ему было безумно интересно, что он услышит, и получилось ли у Юуки, а иначе «посланника небес» Хазуки теперь не называл, осуществить задуманное. С другой стороны, внутренний голос продолжал упорно нашёптывать, что даже в случае успеха, особенно в случае успеха, проблемы не заставят себя ждать. «Я хочу уничтожить их», — были слова Юуки, а это означало, грядёт большой скандал, если не что-нибудь похуже.       Прежде, чем воспользоваться факсом, Хазуки огляделся по сторонам. Харада был у себя в кабинете, до обеда оставалось ещё два часа, так что вероятность появления главного редактора в отделе была невелика. Показывать статью для Асанао шефу Хазуки категорически не хотел. Да, он действительно старался сделать текст годным и не слишком сочащимся лестью, но не чувствовал себя в силах объяснять, что это и для чего.       Когда факс пискнул, оповещая об отправке, Хазуки забрал рукопись и вновь воровато огляделся. Никто из сотрудников не обращал на него внимания. Все они были заняты каждый своим делом. Делом, наверняка понятным и важным. Дверь кабинета Харады оставалась закрыта.       По привычке сделав себе кофе, Хазуки вышел на улицу и вновь направился к метро. Мелькнула мысль, что нужно поблагодарить шефа за помощь, а вернее, извиниться за доставленное беспокойство, но с этим Хазуки решил разобраться позже. Он вдруг понял, что вообще ни с кем не хочет говорить. Немного тишины было именно тем, что требовалось ему больше всего. «Все беды от слов. Лучше бы люди и вовсе не умели говорить», — подумал он и впервые за долгое время посмотрел на небо. Там, за паутиной проводов, плыли широкие перистые облака. К ночи обещали ливень.       Уже рядом с отелем Хазуки посетила идея. Вообще говоря, он снова приехал к штабу Северного Лотоса чтобы лучше осмотреться, но, проходя мимо главного входа, вдруг резко развернулся. Стеклянные двери уже привычно разъехались, и холл первого этажа снова встретил гостя тёплым светом и гулом голосов. На этот раз дверь соединяющая помещение с кафе была открыта, и Хазуки уловил запах свежей выпечки.       Женщина за информационной стойкой секты оказалась другой. Впрочем, в её одежде проглядывал всё тот же жёлтый цвет. Завидев направляющегося к ней человека, она встала и улыбнулась точь-в-точь, как её предшественница.       — Добрый день. Чем могу помочь?       — Знаете, я только недавно вступил в братство, и ещё многого не знаю. Но я слышал, что некоторые уроки учителя записаны на видео.       — А, вы говорите о кассетах? — кивнула женщина. — Да, их у нас много. Хотите приобрести что-нибудь?       Не дожидаясь ответа, она стала доставать откуда-то из-под стойки цветные коробки с записями.       — Честно говоря, я и сам не знаю, что бы я хотел. Столько всего нового…       — Понимаю, — сверкнула очками женщина, доставая очередную кассету. — Так много вещей, о которых вы раньше понятия не имели, вдруг вошли в вашу жизнь, да?       — Точно, — нервно усмехнулся Хазуки.       — Не беспокойтесь. Я вам всё объясню…       Слова о каких-то сутрах, йоге и небесных откровениях проходили мимо. Хазуки смотрел на коробки кассет. Практически на каждой был отпечатан портрет Асанао. Сидящий в позе лотоса или же на фоне гор Хоккайдо, везде был именно он.       — Извините, — попытался прервать увлечённый рассказ Хазуки. — Я имел в виду не первого свидетеля Асанао, а Хасу.       — Хасу? — женщина буквально застыла с открытым ртом. Несколько секунд она глупо смотрела на Хазуки сквозь толстые линзы, а после воскликнула: — Так это вы и есть тот журналист?       — Да. Наверное, тот, — не стал спорить Хазуки.       — И вы действительно разговаривали с Посланником небес?       — Разговаривал.       Женщина покачала головой и стала убирать кассеты обратно. Во взгляде, вскользь брошенном на него, Хазуки заметил зависть.       — Так вот, — она выпрямилась и поправила очки. — Я служила братству два года, прежде чем меня пригласили на мессу. Вам невероятно повезло, вы должны это понимать.       — Я понимаю, — поспешил заверить Хазуки, хотя, откровенно говоря, весь этот цирк начинал ему надоедать. — Так что насчёт записей?       — Их нет, — отрезала женщина в жёлтом. — Посланника небес строжайше запрещено не только снимать и фотографировать, но даже изображать в художественной форме.       — То есть, рисовать?       — То есть рисовать или как-то иначе изображать в художественной форме, — она вновь поправила очки и с видом университетского профессора продолжила: — Возможность приобщиться к истинному знанию из первых уст — уже счастье, которое даруется лишь тем, кто честно и преданно служит братству!       Дальше спорить не имело смысла. Хазуки на всякий случай извинился и быстро зашагал прочь. Уже на ходу он достал из кармана одну из купленных недавно медицинских повязок и надел её. По правде говоря, он уже совсем забыл, что взял её с собой, но разговор с женщиной в жёлтом ясно дал понять: Симидзу Хазуки здесь запомнили. Впрочем, главным было не это. Отсутствие фотографии теперь говорило больше, чем снимок пятилетней давности. Скажи Хазуки кто-нибудь, что все детские фотографии Хасу, начиная с младшей школы, собраны и уничтожены, он бы не удивился. «Запрещено изображать в художественной форме. Ну надо же. И кто только эти формулировки придумывал?» — фыркнул про себя Хазуки и свернул за угол.       Окна обратной стороны гостиницы выходили не во двор, но на улицу гораздо менее оживлённую, чем перед фасадом здания. Задний двор был обнесён глухим забором, который вплотную подходил к боковым стенам и был практически не виден с передней стороны. Пройдя ещё немного, Хазуки увидел большие ворота. Видимо, сюда приезжали машины с провизией и всем необходимым. По периметру Хазуки насчитал уже три камеры, и, дойдя до конца забора, увидел четвёртую. Её объектив был направлен прямо от угла наискосок по улице. Судя по креплениям, камеры не вращались. Хазуки замедлил шаг и заглянул в узкий промежуток между гостиницей и соседним домом. Отросток улицы шириной в полтора метра оказался глухим тупиком. Забор в этом месте подходил вплотную к зданию, так что при всём желании, перелезть через него было нельзя. Там вообще не было ничего интересного, и Хазуки не заметил внутри ни одной камеры. Мысленно поздравив себя, он дошёл до следующего перекрёстка, после чего вернулся к главной улице и спустился в метро.       Фонарик горел тускло и то и дело начинал гаснуть. Хазуки не мог припомнить, чтобы пользовался им в последние полгода. Должно быть, батарейки сели сами по себе. Он положил фонарик обратно в бардачок, закрыл машину и отправился в ближайший магазин. Времени оставалось ещё безобразно много, и Хазуки некоторое время бесцельно бродил между полок. В итоге к батарейкам добавились резиновые перчатки и моментальный супер клей.       Остаток дня прошёл в скитаниях по квартире и мучительном ожидании. Наконец, когда часы у кровати пропищали половину десятого, Хазуки буквально вылетел в прихожую, надел старую куртку, сунул ноги в кроссовки и едва не сбежал вниз по лестнице. На пути к парковке с неба начали падать редкие капли, но он едва ли заметил это. Даже в привычном звуке мотора седана ему послышалось нетерпение.       Спустя час Хазуки был уже возле гостиницы. Он проехал мимо чёрного входа, оставил машину на парковке соседней улицы и вернулся обратно. Темнота давно спустилась на город, и редкие прохожие спешили по своим делам, не обращая на человека в маске ни малейшего внимания. Хазуки прошёл вдоль забора и свернул в тупик под угловой камерой, не попав в её поле зрения.       Мусорных бака было четыре. Самые обыкновенные, Хазуки в тот момент они показались просто огромными. Он остановился, надел резиновые перчатки, достал из кармана фонарик и на время застыл в нерешительности. Здесь определённо был элемент удачи: перерывать все четыре бака или найти кассету в первом же. Хазуки решил начать со второго слева и двигаться направо. Он щёлкнул кнопкой фонарика и открыл крышку.       Баки были высокими, но переворачивать их представлялось плохой идеей: на грохот мог выйти охранник или кто-нибудь ещё. Пока Хазуки светил себе фонариком, он мог разгребать мешки лишь одной рукой. Это было неудобно и слишком медленно. Разобрав таким образом с треть первого бака, он обнаружил, что четвёртый наполовину пуст, и сложил просмотренные мешки туда. Запоздало пришла мысль, что для начала следовало просмотреть, нет ли кассеты там, но Хазуки отмел её, опять же, положившись на удачу. Чтобы освободить обе руки, он взял фонарик в зубы. Так как в своих изысканиях он углублялся всё дальше, очень скоро медицинская повязка, через которую он держал фонарик, намокла от слюны. Вкупе с противным запахом чего-то кислого из бака это было отвратительно. Хазуки начало казаться, что его тошнит. Он снял повязку и бросил её в тот же бак. Из-под мусора послышался какой-то странный звук, а затем, пробежавшись прямо по руке журналиста, наружу выпрыгнула небольшая крыса***.       Тихо выругавшись, Хазуки вернулся к своему занятию. Ему вдруг вспомнился отец. Симидзу старший никогда не поддерживал сына в его стремлении писать. Хазуки получил хорошее экономическое образование, и отец надеялся, что он станет банковским работником или, на худой конец, менеджером в приличной компании. «Копаться в чужом грязном белье», — так говорил старик о прессе в целом. Впрочем, это не мешало ему начинать каждое утро с чтения какого-нибудь толстого издания с большими броскими заголовками.       Пальцы коснулись дна. Хазуки вытащил последний мешок, надорвал его, засунул внутрь руку и чуть не застонал от отвращения. Перчатка оказалась в чём-то полужидком. В темноте нельзя было разобрать цвет того, во что он вляпался, но Хазуки точно знал: приятным тот не был. Но запаха почти не чувствовалось. Снова засунув руку в мешок, через пару мгновений Хазуки вынул оттуда стеклянную баночку. Непонятная субстанция оказалась всего лишь детским питанием с истёкшим сроком годности. Хазуки запихал обратно все разорванные мешки и закрыл бак. Последнее вышло громче, чем он рассчитывал. Мелькнула мысль, что нужно было начинать с первого. Хазуки вспомнил, что была какая-то задачка-парадокс про три двери с одним призом. Но бака было четыре, и Симидзу плюнул на это дело.       Когда часы в кармане пропищали полночь, Хазуки выпрямился и посмотрел на небо. Серые облака отсвечивали огнями фонарей эстакад. Они были так близко, будто вот-вот собирались опуститься на город и спрятать всех людей друг от друга. Хазуки даже не удивился, когда почувствовал, как ему на лицо упала первая капля.       Дождь так и не перешёл в обещанный ливень. Он лишь моросил, не становясь ни меньше, ни сильнее, и, казалось, не собирался заканчиваться. Хазуки замёрз уже с полчаса назад, и в мокрой одежде имел все шансы подхватить простуду. В его голове засела мысль, что у Юуки не получилось записать кассету. Возможно, у него нашли диктофон, возможно, уже готовую кассету. Могло быть и так, что мешок, в котором она лежала, попросту не донесли до баков.       На пути к гостинице Хазуки смог увидеть краешек оранжереи на крыше. Может быть, Юуки тоже видел его, и теперь думает, что всё в порядке? Вероятность этого была крайне мала, но тот факт, что на него действительно рассчитывают, не давал Хазуки просто уйти. Возможно, не будь этого, он бы давно послал всё к чертям, а через неделю-другую устроился работать тем самым пресловутым менеджером. Родители были бы рады, а самому Хазуки не приходилось больше копаться в мусоре и вступать в секты.       Кассета нашлась ближе к часу ночи. Как и говорил Хасу, она лежала в родной коробке с витиеватой надписью: «Ф. Шопен. Избранное». Пластиковый корпус был сломан, но настолько аккуратно, что склеить его не составило бы труда. Плёнка выглядела целой.       Сев в машину, Хазуки первым делом включил обогреватель. Клей он взял с собой, но, прослушивание собственной «сенсации» решил отложить до дома. В конце концов, путь предстоял не слишком близкий, и Хазуки не хотел врезаться в какой-нибудь столб, задумавшись о том, что слышит.

***

      «Для начала я хотел бы назвать имена участников верховного совета „Северного Лотоса“. Скорее всего, в бумажном виде этот список не существует, однако, ознакомившись с большим количеством документов организации, вы легко можете понять, что я говорю правду. Итак, в совет входят: первый свидетель Асанао, Рейко Сома, Коноэ Рю…»       Попытавшись вначале записывать, очень скоро Хазуки бросил эту затею. Юуки говорил коротко, чётко и очень быстро. Каждое сообщение заканчивалось коротким щелчком — звуком кнопки «Пауза», а голос был искажён так, будто Юуки говорил, прикрыв микрофон пальцем. За пару минут он успевал назвать конкретный инцидент, время, когда он произошёл, виновного и того, по чьему указанию он действовал. Далее следовали краткие указания, откуда можно достать улики, где найти свидетелей и так далее. В ход шло всё: рейсы поездов, бухгалтерия подконтрольных секте предприятий, номера машин, банковских счетов и имена. Десятки и сотни имён.       Когда запись подошла к концу, Хазуки откинулся на спинку стула и выдохнул, будто до этого вёл автомобиль по ночному шоссе на скорости больше двухсот километров в час. Он успел насчитать около шестидесяти эпизодов. Шантаж, похищения людей, незаконные сделки, уклонение от уплаты налогов, убийства, применение психотропных средств на адептах секты и многое другое. Вопреки обещанному, примерно к трети того, о чём он говорил, Юуки не мог привести никаких доказательств. Однако, оставшиеся две трети позволяли с легкостью упрятать за решётку любого из членов совета.       Вдруг что-то вновь щёлкнуло, и, спустя несколько секунд тишины, Юуки заговорил снова. Теперь его голос не был искажён, и очень скоро Хазуки понял, почему.       «Господин Симидзу, теперь я обращаюсь лично к вам. Если вы ещё не на пути в полицейский участок, то я хотел бы поблагодарить вас за доверие и проделанную работу. Думаю, теперь вы понимаете, сколько пользы принесёт обществу эта запись, поэтому постарайтесь быть как можно более убедительны, когда будете передавать её нашим стражам порядка.       Взамен у меня есть просьба. Сотрите эту часть записи сразу, как только прослушаете её. Выньте кассету и тщательно протрите её тканью. Желательно смоченной в спирте. И запомните: меня не существует. Если вас будут спрашивать, а вас будут спрашивать, откуда у вас эта кассета, скажите, что её вам дал неизвестный член братства, придумайте что угодно, но ни в коем случае не говорите обо мне. Любая ваша неосторожность может убить меня. Впрочем, когда всё закончится, я, скорее всего, и так буду мёртв.       Желаю удачи. Прощайте».       Послышался продолжительный треск. Хазуки хотел уже остановить воспроизведение, но, видимо, Юуки решил что-то добавить:       «Кстати ваша статья понравилась Асанао. То ещё ведёрко лести, но написано хорошо. Надеюсь, следующая будет ещё лучше».       Юуки не пытался драматизировать, вовсе нет. О своей возможной скорой гибели он говорил так, будто предупреждал Хазуки о дожде. Хотя даже это сравнение было не вполне верным. В общем и целом складывалось впечатление, что всё, о чём говорил и просил Юуки — уже давно свершившийся факт. Наверное, именно из-за этого, как только магнитофон щёлкнул кнопкой, оповещая о том, что плёнка подошла к концу, Хазуки отмотал кассету на пару минут назад. Он убедился, что выбрал правильное место и нажал на запись. Две минуты тишины в его голове превратились в два часа мёртвого времени.       Когда плёнка вновь закончилась, Хазуки сходил за полотенцем и протёр кассету средством для мытья окон. «Если вы всё ещё не на пути в полицию…» Можно было подождать до утра, но Хазуки понял, что просто не сможет уснуть, а сидеть в комнате наедине с этой вещью и своими мыслями было выше его сил. Размышляя так, он вдруг понял, что до сих пор даже не снял куртку. Машина всё ещё стояла возле дома и, положив кассету обратно в коробку, Хазуки вышел в прихожую. Стоило ему открыть дверь, как в голове мелькнула уже полузабытая мысль. Несколько мгновений Хазуки колебался, стоя на пороге, а затем закрыл дверь и вернулся к магнитофону.