Тень от солнца

С острова Джеймс уплыл один. Это был крошечный островок посреди озера Толука. Туман тщательно укрывал его от посторонних глаз и даже в ясную погоду не рассеивался. Джеймс только однажды видел этот город ясным, тогда, три года назад они с женой проводили здесь медовый месяц. Мог ли он припомнить этот остров? Наверное, в те дни он просто не придал ему особого значения. На южном берегу остался парк Роузвотер; на северном — отель Лейквью, в котором они тогда поселились. Какой бы участок города Джеймс ни затрагивал, с каждым его связывала память о тех днях. Будто прошлое стало самым осязаемым из всего, что он имел. Лодка покачивалась на воде, плеск вёсел заглушал звуки, шипящие в голове, но Джеймс их еще помнил. То, что встретило его на острове, звучало, как змея, стучащая погремушкой. — Я не помню, сколько раз бывал здесь, но я тебя знаю, — сказал он в темноту, и звук потихоньку смолк. Тени еще плясали у кромки воды, когда он поднимался по ступенькам в церковь. Джеймс не оборачивался и все повторял про себя, что ему это не нужно. В тот момент, когда он повернулся к берегу спиной, что-то дыхнуло ему в затылок. Джеймс остановил дыхание, он хотел вскрикнуть, но голос его пропал. Вместо этого он только сумел задержать воздух в легких, а потом хорошенько прокашляться, словно задыхаясь. Волосы его встали дыбом, как наэлектризованные. Он нес Богу дар, но Бог не смотрел на него, и туман благосклонно ему в этом потворствовал. Джеймс читал, что древние индейцы свято чтили своих Богов, они верили, что могут общаться с умершими предками. Джеймс не хотел общаться со своими предками, он мечтал вернуть себе умершую жену, и для этого у него все было готово. В книге «Потерянные воспоминания», которую Джеймс обнаружил в городе, говорилось, эта земля до сих пор священна. Индейцы поклонялись Солнцу, каждый вечер оно умирало, чтобы возродиться вновь. Индейцы верили, Бог не покинул их, и этого им было достаточно. Джеймс не мог не знать, что ритуал запрещенный. Но он его выполнил. По правде сказать, он не мог его не выполнить. Что-то щелкнуло у него в мозгу и замкнулось. Он тоже верил. Когда он забирался в лодку и отчаливал от берега, тень мелькнула в проеме двери. Джеймс замер, пальцы его крепко обвили ручки вёсел, и несколько мгновений он смиренно ждал. Это место внушало тоску и уныние, он не помнил тех чувств, с которыми сюда добирался. Разумом его правило липкое помешательство, в трахеях скопилась слизь, которую без крови не откашляешь. Он уже видел нечто подобное, и еще ни разу ему не удавалось долго на это смотреть. От всего осталась только крохотная часть: желание, чтобы это поскорее закончилось. Так было и с болезнью жены. Скорее бы она закончилась… болезнь, жена. Скорее бы. Он не оглядывался больше на остров. И когда что-то тянуло за весло — не смотрел, и когда что-то плескалось за спиной — не слушал. Вялый и уставший он грёб, глотая туман открытым ртом. Добравшись до берега, он вернулся в отель Лейвкью и поднялся в номер, в котором в последний — тот самый, счастливый — раз отдыхал с женой. В коридоре ему встретились тени: по одной на стене и полу, тянущиеся от его ног в противоположные друг от друга стороны, а последняя — третья — удлинившись, нырнула в проем двери. Говорят, так бывает, если в помещении несколько источников света. У Джеймса был небольшой фонарик в нагрудном кармане, а еще изредка лампы под потолком удрученно ему подмигивали. В номере было пусто. Джеймс сидел в кресле напротив телевизора, показывающего рябь. Его руки покоились на подлокотниках, и он откинул голову назад, чтобы не видеть белый шум. Окно в комнату было приоткрыто, и ветер трепал легкие занавески, выглядывал нечеткий силуэт луны. Солнце умерло и скрылось. Умерло, чтобы возродиться. Скрылось, чтобы вернуться вновь. Прежним? Как раньше, как всегда, как ты, как ты, как ты... Шум бил по ушам, плескался легкими волнами, и Джеймс прислушался. Солнце, тот Бог, в которого верили древние индейцы, уснуло. Перед каким тогда Богом он совершал ритуал? По коридору за стеной раздавались легкие медленные шаги, услышав которые, Джеймс позволил себе улыбку. Он знал, что она вернется. Знал, что найдет его, где бы он ни был. Что больше никогда его не оставит. Он знал об этом. Так говорили древние индейцы, Джеймс об этом читал в книге «Багровая церемония». Он читал ее всю ночь — если время здесь еще существовало — пока окончательно не потерял счет часам и минутам. Он покинул остров на единственной лодке, на той, на который и прибыл. Что-то в воде пыталось его задержать, но у вновь пробудившейся Мэри таких проблем не должно было возникнуть. Он знал и это. Джеймс поморщился, мышцы его затекли от долго сидения, но шевелиться ему не хотелось, как и спать, перекусить или развлечься. Теперь все было хорошо. Дверной замок глухо щелкнул, и ручка прокрутилась вокруг своей оси. Джеймс не обернулся, он глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Дверь бесшумно отворилась, и только ссохшиеся половицы проскрипели, пока ноги не поволоклись по ковру. А волоклись они мягко, с едва слышным шелестом, потому как туфли ушли на корм рыб. Возможно, это называется залечь на дно. Возможно, это называется играть с дьяволом или даже играть в Бога. А может быть, этому еще не придумали названия. Может быть, подобное вообще не следовало начинать, но Джеймс не жалел. Его сердце исступленно билось, как будто в последний раз. Он мог поклясться, волосы на его голове шевелились. По номеру растекся тихий запах сырой воды, который он так хорошо запомнил, будто тот застрял в его легких, как сигаретный дым. «Побеждая смерть, каждый раз держи глаза широко распахнутыми». Джеймс разлепил веки и лениво пошевелил пальцами на ногах. Лицо его пришло в движение, когда он подумал, каким образом она добиралась через озеро без лодки. Она — его умершая жена, его Мэри. Губы его растянулись в ухмылке, сердце ускорило темп и поднялось — в самом деле — к горлу. Нервное напряжение заставило его вытянуться и напрячь спину, ожидание сводило челюсти. Он всё слышал. Что-то хрустнуло за его спиной, прежде чем раздался человеческий голос. Что-то хрустнуло у самого его затылка, а может быть даже — в нем. Голос, конечно, принадлежал Мэри — его жене, умершей три года назад или три дня — он не знал. Знал, что сам это сделал, но не знал когда — забыл, вытравил из памяти. Джеймс засмеялся над собой хриплым угрюмым смехом. Теперь-то всё будет хорошо. Теперь-то она перестанет болеть и мучиться, даже его мучить перестанет. Он улыбался, тело его замерло, застыло. Джеймс знал, что она мертва, так же хорошо, как знал, что она вернется. Теперь он знал всё, и это знание слегка давило на затылок. Мэри заговорила с ним странным медлительным голосом. Та самая Мэри — ну, разумеется! — другим, совершенно другим голосом. — Запомни одно, милый, — она положила руку, холодную от озерной воды и мокрую, ему на лицо. — Богу нравится смерть.