Праведник

Когда я умру, я предстану пред кем-то важным, кто всю мою жизнь изучил до последних дней: на троне своем расположится Он вальяжно, взирая с высот на идущих к нему людей; слегка усмехаясь в усы и следя спокойно за тем, как волочится хвост из озябших душ, Он рассортирует по качеству всех покойных — воров, адвокатов, слепцов, простаков, чинуш. Шеренгами ровными встанут они под стены дворца, между небом застывшего и землёй, и будут, смиренные, ждать, когда Суд почтенный решение примет, какой наградить стезёй того, кто при жизни завзятым был волокитой и множество женских сердец растоптал легко; того, кто из норки выглядывал, как побитый кутёнок, слизнувший не вовремя молоко… Один за другим они будут идти на встречу с судьбой, принимающей глазу приятный вид, и каждый второй будет думать: «Я был беспечен, и это Его, без сомнения, прогневит; я был слишком слаб /злобен, туп, груб, самонадеян/, не ведал, не знал, что ведётся грехам учёт, что всем по заслугам воздастся — прелюбодеям, шутам, сквернословам и много кому ещё». И будут дрожать, представляя свою расплату, хрипеть, будто нищие, жадные до воды. И будут стенать. И не выдержит каждый пятый, а каждый восьмой скажет: «Это лишь полбеды. Страшней наказания есть в нашем мире вещи — когда призовёт вас к себе этот Высший Суд, ему не нужны будут плети, тиски и клещи, чтоб выудить правду из вас». «Что они несут?» — воскликнут в слепом возмущении остальные, все те, что глядят перепугано из углов; восьмые продолжат: «Вы помните смотровые? Вот так вас осмотрят — от пяток и до голов, и вывернут всё сокровенное, как перчатку, и вспомните вы даже то, что под гнётом дней из памяти стерлось — придётся совсем не сладко глупцам, что отряды скелетов хоронят в ней». Накроет молчание гулкие коридоры, прижмутся друг к другу струхнувшие мертвецы — все в кучу: банкиры, стилисты и крючкотворы, чужие подруги, любовницы и отцы, и… …в то же мгновение голос сухой и тихий (он то ли Привратник, а то ли простой портье), прохладную тишь царапнёт, словно острый штихель, меня призывая идти на поклон к Судье. Пойду. И предстану. И смело глазами встречусь (тут главное что — не робеть и держать нажим) с седым Господином. Скажу: «Я за всё отвечу, но дай перед тем рассказать тебе, как я жил. Я был с малолетства родными приучен верить в посмертие — в Рай для блаженных и тех, кто чист; семьей ограждён от дурного сверх всякой меры, я вышел простой и опрятный, как белый лист (на нем расписать всю историю посподручней, чем на промокашках из старых тетрадных недр). Я был очень светлым и был, несомненно, лучшим: в семье добродетельных — передовой пример! Дитём не привязывал к кошкам консервных банок, старушек любил и монетки бомжам кидал; подростком таскался на выборы и вдобавок — звучит, будто хвастаюсь, но — никогда не лгал. Хранил, повзрослевши, свой галстучек пионерский и связанный бабушкой свитер; не изменял супруге, не гавкался с тёщей (была премерзкой; хотелось назвать её стервой, но я молчал). Не пил, не курил, не играл, не ругался матом, платил ипотеку и взяток, представь, не брал (хотя предлагали); слыл признанным дипломатом, судьёй, пацифистом, каких ещё свет не знал. И — не за себя, а радея об общем благе — молился по будням и даже по выходным, и был для других Робин Гудом, святым при шпаге, поборником сирых (жаль только, невыездным)… Ну, в общем, все поняли: праведник в чистом виде, сухой концентрат благочестия и добра, способный всю жизнь проходить босиком, в хламиде — такого, поверьте, не стыдно отправить в Рай». Качнет головой — весь суровый, неколебимый — Судья неподкупный (его бы да в арбитраж): «Гляди-ка, и впрямь… Не сказал бы — прошел бы мимо такого сокровища (страшный подхалимаж, но всё же приятно). Я знаешь о чём подумал?» «О чём?» «Мне давно не хватает святых людей — отчаянно-смелых, правдивых; не самодуров, не грешников, там, бюрократов или /б/лядей, а истинно праведных, чьи беспорочны жизни, чей путь без прикрас был нелёгок и щебенист… Ты — тот, кто мне нужен. Готов послужить Отчизне? За это я дам тебе новый опрятный лист и высохший тёрн — вот, бери, веры светоч вечный, сей колкий венец. До скончания светлых дней носи его, как корону, мой безупречный святой… Погоди, я отсыплю тебе гвоздей…» «Не нужно венцов. И гвоздей никаких не надо. Я вдоволь крестов натягался, пока был жив. За грешников я не в ответе, мне Рай — награда, я ради него сохранил чистоту души. Мне не по нутру быть распятым твоим мессией, козлом отпущения станет пусть кто другой. А мне же, обманщик скупой, мой Судья всесильный, дорогу в предивный Эдем поскорей открой…» Судья рассмеётся: «Вовек не найти управы на чудную добродетельность всех босых. — И скажет, кивнув: — В рай — четвёртая дверь направо. Иди, не заблудишься, праведный божий сын».