Колыбельная

Ее так это достало! Правда. Если честно. Хельге семнадцать, а гребаный Арнольд Шотмен все никак не покинет ее мысли. Не то чтобы Патаки думает о нем каждую секунду своей никчемной жизни… нет, все совсем не так. У Хельги слишком много проблем: подработка в магазине, торгующем спортивным инвентарем, успешно перекинутые Большим Бобом на ее хрупкие плечи дела по дому, перепалки в школе и ужасный кашель от большого количества сигарет, из-за которого она не спала уже несколько суток. Слишком. Много. Проблем. Поэтому у младшей Патаки почти нет времени думать о самом-тупом-в-мире-Арнольде. Честно-честно! Ей на него насрать! Ложь Чертов Шотмен лишь все усугубляет. Ведь благодаря его полнейшему безразличию к ней каждая проблема кажется нерешаемой. Бум! И вся хваленая уверенность в себе, все та решительность и истинно-хельгинское упорство рассыпаются прахом. Бум! И самой Патаки тоже больше нет, остался лишь след на том месте, где она только что стояла. След из тихих завываний, какой-то знакомой мелодией струящихся по кривому и пыльному асфальту, мимо школы №118, мимо пансиона «Сансет-Армз», мимо центрального парка, где на скамейке с потрескавшейся краской сидит та самая мечта-однобровой-девочки-с-розовым-бантом. Глупый, глупый и ни черта не внимательный Репоголовый! Он у Хельги где-то на уровне глотки. Она рвет свои голосовые связки в клочья и из ее опухших губ вырываются лишь тихие, жалкие звуки, почему-то так напоминающие Арнольду давно забытую колыбельную из детства. А Хельге вдруг становится так весело! До сумасшествия, черт возьми, весело! Патаки смеется в голос и понимает насколько она жалкая. Сейчас. Перед ним. И в этот самый момент, прямо сейчас, этот репоголовый придурок признается ей в любви. Хельга моргает, а после, покачав головой и опустив глаза на изношенные кеды, уходит. Все еще смеется и, кажется, ее хриплые смешки, что совершенно не в тему сейчас, задают колыбельной в голове Арнольда какой-то уникальный ритм. И лишь этот самый ритм не пускает его вслед за такой милой светловолосой девочкой. «Девушкой» — поправляет себя парень, смотря ей в спину, куда-то между лопаток, будто надеется на то, что так сможет остановить Патаки. Наивный Уж Хельга то знает. Знает ведь, что у Арнольда лишь временное помутнение рассудка. Знает, что сейчас, когда она уйдет, скрывшись в тени буйно растущих деревьев, он постоит немного, поборется с самим собой, в итоге чего победит благоразумие, и спокойно пойдет домой. Она точно знает, что Шотмен забудет свое признание, он ведь просто перенервничал. Расставание с Лайлой — это точно причина его бездумных слов в парке. По крайней мере, блондинка в этом уверена. На 99 процентов уверена. Один, всего один чертов процент Патаки оставит для себя. Засунет в грудную клетку вместо сердца, ведь свой главный орган она уже давно отдала Репоголовому. Девушка сделает это уходя, попутно раздирая себе глотку, надеясь вырвать таким способом из себя Арнольда. И по такой мертвой улице Хиллвуда будут литься, ползти, извиваясь, тихие звуки, больше похожие на хрипы и сопения приставучего Брейни за спиной. Так будет казаться Хельге и редким прохожим, что осмелились гулять по мрачному району ночью. Не согласен с такой ассоциацией будет лишь одиноко сидящий на ступенях пансиона Арнольд Шотмен. И только. Слушая хрипы Хельги Патаки, парень будет вспоминать неизвестную мелодию, колыбельную, наверное. Будет слушать и представлять, что девочка с одной бровью, ставшая вдруг такой нежной и хрупкой красавицей, поет для него такую же нежнейшую песню. Ну и пусть себе представляет