Моя любимая Еретичка

Все стены этого кабинета были заняты стеллажами с раритетными изданиями всевозможных книг на всевозможных языках, у окна, украшенного тяжелыми портьерами из зеленого бархата, стоял стол и друг напротив друга — два стула. Лицом к солнечному свету, щедро заливавшему помещение, сидела белокурая молодая женщина, даже скорее девушка в очках, из-под которых как-то растерянно взирали на мир два глаза цвета электрик, и внимательно слушала то, что говорит ей, сидящая напротив дама, явно справившая пятидесятилетие, но всё ещё сохранившая гордую осанку и следы былой красоты.  — Надеюсь, вы понимаете, какая на вас лежит ответственность… — её Величество королева Великобритании имела интересную привычку — отдав необходимые распоряжения, потом ещё часа полтора говорить об ответственности и долге. Её собеседница, а скорее слушательница, с бесконечным терпением и без тени раздражения внимала каждому слову. На девушке был черный, расстегнутый из-за жары, пиджак под ним простая, хотя из очень дорогой ткани, белая блузка, на шее болталась цепочка с крестиком, блузка была заправлена в черную юбку длинной ниже колена с небольшими разрезами по бокам, чтобы не стеснять движения, ноги были обуты в строгие черные туфли с тупым носом и на невысоком квадратном каблуке.  — Понимаю, что это не очень приятная миссия, но так нужно для блага обоих наших организаций, да и вам, наверное, так будет спокойнее.  — Да, конечно, — согласилась девушка, вся её поза была какой-то растерянной и детской, она чувствовала себя неуверенно. Королева снисходительно улыбнулась — её забавляли попытки восемнадцатилетней Интегры Хеллсинг казаться серьезной и непробиваемой для всех невзгод. Интегру же ужасно раздражало это снисходительное отношение всех кто имел с ней дело, начиная с оперативников и заканчивая рыцарями круглого стола. «Может быть, дело в юбке?» — подумала она, выходя из кабинета королевы.  — Как прошла встреча? — как всегда вежливый и вездесущий Уолтер уже ждал её за дверью.  — Прекрасно, — немного устало ответствовала госпожа Хеллсинг, — нам понадобится личный самолет.  — Зачем?  — Католики, наконец, согласились о заключении договора. Мы летим в Ватикан на переговоры, — дворецкий вздохнул и помолился. Когда же это было? Так, мы заключили договор с протестантами в 1995 году 5 августа. Хм, значит пять — пять лет назад. Я тогда был лишь чем-то вроде подмастерья при Андерсоне, который работал в пятом отделе. Оперативная работа меня несколько утомляла, если не сказать раздражала и предложение «поработать переводчиком» я воспринял с величайшей радостью. Для переговоров с протестантами нужен был начальник каждого отдела специальных сил Ватикана и каждому же начальнику необходим был переводчик. У отдела «Иоанны» почему-то переводчика не было, и тогда я возблагодарил Бога за то, что усердно учил Английский язык практически всю свою жизнь. Сейчас я понимаю, что не стоило так рьяно выдвигать свою кандидатуру на этот пост, но тогда я был амбициозен, упрям и хотел стать великим. Именно из-за этого Интегра не понравилась мне — у неё было то чего хотел, но не имел, я — руководство солидной организацией очищающей мир от нечисти, высокое положение в обществе и большой дом. Я жил в небольшой комнате, находившейся в штаб-квартире ордена «Иоанны», там был душ с туалетом, один на весь этаж, подоконник моей комнаты почему-то облюбовали голуби, одна створка окна не открывалась, а ковер по неизвестной причине пах псиной. В общем, у меня было много поводов, для того чтобы ненавидеть эту белокурую, смуглокожую еретичку, постоянно поправляющую свою строгую деловую юбку длинной до колена с небольшими разрезами по бокам. Помню, как она вышла из машины, остановившейся перед главным входом в здание резиденции, и привычным жестом одернула юбку, хотя та и не собиралась задираться. Я надеялся, что Интегра притащит своего вампира — Алукарда, но вместо этого с ней приехал целый взвод солдат и её старый дворецкий, вечно смотрящий на весь мир, всех людей и кажется даже своё собственное отражение с ироничной усмешкой, будто бы всё окружающее было фарсом на ту жизнь, которую он знал когда-то. Впрочем, мне самому было бы смешно, если бы мной командовала молодая и, что уж там греха таить, красивая девушка, которой впору выбирать наряды перед зеркалом и бегать на свидания, а не управлять организацией и вести переговоры с Ватиканом. Помню переговоры — утомительные многочасовые споры, заканчивающиеся новым спором, помню, как усердно и быстро переводил все, что она говорила, правда, опуская неприличные слова, которыми её речь зачастую прямо-таки изобиловала. Бывало что переговоры, уже в менее острой форме, продолжались за столом, поэтому я вынужден был присутствовать на завтраках, обедах и ужинах. Всегда когда выпадала такая возможность — я наблюдал за Интегрой, видел, что многое в итальянской кухне ей не нравится, видел, как она смущается под любопытными взглядами католиков, она всегда была какой-то несчастной и нерешительной. На поверхности её синих глаз плавала, растерянность и детская обида на весь мир и судьбу, которая вынудила красивую женщину похоронить себя под ответственностью перед семей и своей страной. Постепенно ненависть, злость и зависть ушли, сменившись жалостью и желанием помочь. Помню четвертый завтрак — теплое, летнее утро, открытые окна, квадраты света на полу, она с тоской смотрела на гору только что принесенного спагетти, но потом в её глазах засветилось непоколебимое упрямство и Интегра, взяв вилку, принялась, за еду. Сомневаюсь, что до этого завтрака леди Хеллсинг хотя бы подозревала о моем существовании, но именно в тот день мы одновременно встали из-за стола. Я засмотрелся на что-то в окне и неловко смахнул со стола вилку, которая, издевательски позвякивая, откатилась от меня на несколько метров. Интегра фыркнула и, жестом показав дворецкому, что ей не нужен охранник и что он может спокойно закончить свою трапезу, пошла к двери. Наверное, я слегка покраснел, пробормотал что-то в своё оправдание и тоже направился к выходу. В коридоре, кроме нас никого не было, Интегра шла впереди меня, а я, к своему стыду, увлекся видом её стройных ног, результатом чего явилось мое столкновение со статуей. Мраморное изваяние покачнулось, но я ухватил его за руку и оно, слава Богу, падать передумало.  — Вы просто встали не с той ноги или вы всегда такой неуклюжий? — спросила Интегра ехидно и тут же смутилась, поправила юбку, пробежалась рукой по волосам. Я разозлился, не столько на нее, сколько на себя и свои глаза, которые вечно лезут не туда куда надо.  — Из-за красивых женщин я совсем теряю голову, — ответила я честно, стараясь звучать так будто наоборот: нагло льщу ей. «Красивая женщина» смутилась окончательно и снова отдернула свою юбку.  — Хм, у вас хорошее произношение, — ответила она через некоторое время.  — Спасибо, много практиковался, — Интегра, видимо вспомнив, что я ей вовсе не друг и даже теоретически не могу им быть, резко развернулась…слишком резко и начала падать. Пусть я не англичанин, но это не значит, что я не могу быть джентльменом, поэтому я быстро подбежал к ней и, подхватив под мышки, предотвратил падение.  — Эмм, спасибо, — поправляя съехавшие очки, сказала она.  — Видимо вы, тоже сегодня не с той ноги встали? — съехидничал я.  — Не ваше дело! — надо отдать ей должное — она упрямо держала дистанцию между нами, несмотря на то, что зародыш дружбы уже появился между нами. Мне нужно было поддержать её в этом стремлении удержания дистанции, но я не сделал даже этого.  — Это из-за спагетти? — от моего вопроса она вжала голову в плечи, словно это не мой голос, а внезапный раскат грома.  — Что простите?  — Я видел, как вы смотрели на спагетти за завтраком. Оно вам не нравится? — Интегра неожиданно улыбнулась и потупила взор.  — Я бы ничего не имела против, но слишком уж часто меня им кормят. Скучаю по английской кухне, — она снова развернулась, на этот раз более удачно, и пошла к залу заседаний. Я нагнал её, когда она уже держалась за ручку двери, и, положив руку ей на плечо, приблизив свои губы к её уху, прошептал:  — Знаю один ресторанчик, там хорошо готовят английские блюда.  — И что? — ответила Интегра безразлично и вошла в зал. В тот день мы, наконец, продвинулись на несколько пунктов договора, даже не на несколько, а на целых десять, но одиннадцатый ни одна сторона уступать не хотела. Зато все единогласно решили, что пора ужинать. Видимо ещё один шедевр итальянской кухни дался леди Инетегре с трудом. После ужина она сама меня догнала.  — Так что вы говорили о ресторанчике?  — Он, конечно не в Ватикане, но…  — Я готова на всё! — пылко выпалила она, сжав моё плечо весьма ощутимо.  — Да? — я похабно улыбнулся и развернулся к ней…дальнейшее вспоминается смутно, но с тех пор у меня не хватает одного заднего зуба. Пятый день был ужасен, Интегра прямо-таки рвала и метала, так что мы уступили одиннадцатый пункт, поклявшись, что двенадцатый и тринадцатый без боя не отдадим. Все разошлись, а я почему-то остался, кажется, мне просто не хотелось вставать со стула, тело болело так, будто я целый день работал на плантациях или занимался погрузкой тяжелых ящиков.  — Кхм, — деликатное покашливание вывело меня из состояния дремы, грозящей перетечь в настоящий сон.  — Да, я уже иду! — далее раздалось чьё-то хихиканье, я, наконец, сообразил обернуться. У меня за спиной стояла Интегра, совсем не похожая на ту хищницу, которая сегодня весь день словно за добычу дралась с нами за пункт договора. Это была смущенная, усталая девушка с грустным взглядом.  — Простите, я вчера вас ударила, — пробормотала она.  — Ничего страшного, челюсть уже почти не болит, — «зато зуб уже не вернешь» — добавил я мысленно, без всякой злобы, просто с сожалением. Интегра опустила взгляд и улыбнулась одним уголком губ.  — Да, но…в общем…вот, — она протянула мне сжатый кулак, а потом раскрыла его — у неё на ладони лежал мой зуб. Помню, как стоял под окном выделенных ей апартаментов на первом этаже, и не мог поверить сам себе. Меня окружала темнота и теплая июньская ночь, только из окна, под которым я собственно и находился, лился, чуть приглушенный шторами электрический свет. Силуэт Интегры Хеллсинг иногда появлялся в поле моего зрения и снова исчезал, я тогда ещё с веселостью подумал: неужели она не знает что надеть? Это действительно было забавно — Интегра не была похожа на девушку, которую волнуют подобные вопросы, да и гардероб её не сильно отличался разнообразием. Наконец, свет в комнате погас, еретичка отдернула шторы, и некоторое время вглядывалась в темноту, наверное, меня было сложно разглядеть, так как я был одет в черные джинсы и черную рубашку-поло, только седые волосы могли меня выдать. Потом Интегра открыла окно и спросила:  — У тебя есть карманы?  — В смысле? — я уже был настроен на несколько романтичный лад, и это прагматичный вопрос некрасиво вернул меня в реальность.  — То есть на чем-нибудь из одежды, — словно разговаривая с непроходимым идиотом ответствовала она.  — А…а да есть.  — Отлично, помоги мне спуститься, — я подхватил её под мышки, как маленькую и снял с подоконника, на который она до этого взобралась. В принципе она была одета как обычно — юбка до колена с разрезами, туфли на квадратном каблуке, но вместо пиджака и блузки на ней был надет…топик! Обычный трикотажный, белый топик на бретельках, который очень эффектно облегал её тело, выдавая отсутствия нижнего белья. Мои руки скользнули вниз к талии, потом на бедра и уже там остановились. Интегра была то ли слишком смущенна, то ли слишком зла, для того чтобы отреагировать.  — Ради Бога, еретичка, где ты взяла этот топик? Я не смогу спать, если ты мне не ответишь, — она фыркнула.  — Я ношу его как майку, под блузкой.  — И тебе не жарко? — сначала Интегра хотела ответить твердое — нет, но, кажется, потом передумала.  — Да, но…короче это не важно! — рассердилась девушка и скинула мои нахальные руки со своих бедер. Уже позже я узнал, что она каким-то немыслимым образом забыла дома бюстгальтер, её блузка была слишком прозрачной, а постоянно носить пиджак в такую жару мог только самоубийца. В общем Интегра была жуткой скромницей и в то же время тиранкой. Она протянула мне свой бумажник и тоном, не терпящим возражений, заявила:  — Положи к себе в карман.  — Но… — попытался я изобразить из себя джентльмена.  — Не думай, что я позволю тебе оплатить мой ужин, — сказала, как отрезала, и я не стал возражать, прекрасно понимая, что мой карман таких растрат не вынесет.  — Тогда разделим пополам.  — Дурак, — сказала она недостаточно тихо, для того чтобы я не смог услышать. Но тогда я был не таким вспыльчивым, как сейчас, и промолчал. Хотя обида с моей стороны и настороженность с её — неприятным ощущением напряжения висело в воздухе, всё время пока мы шли к условной границе между Ватиканом и Римом. Помню, как, оказавшись в большом городе, наполненном, несмотря на поздний час, огнями и людьми, я обнял Интегру за талию, притянул к себе, она тут же дернулась и, мне показалось, даже захотела меня укусить.  — Что? — невинно хлопая глазами, развел руками я.  — А ты себе, не слишком ли много позволяешь?! Я уже начинаю сомневаться в правильности своего решения, — нахмурилась Интегра.  — Прости, но здесь так принято — если девушка идет с парнем это ещё ничего не значит, поэтому к тебе могут начать приставать, не взирая на моё присутствие, — чистая правда, итальянцы народ горячий.  — Ладно, только не думай, что это что-то значит, — она сцепила пальцы рук и боком придвинулась ко мне. Я тихо засмеялся, обнял её за плечи. До сих пор помню ощущение тепла исходившего от её тела и дыхания на моих щеках. Она прямо-таки дышала невинностью, а мне было стыдно, потому что мои мысли крутились вокруг её полных грудей, на которые мне открылся чудесный вид, когда Интегра положила голову на мое плечо. И в то же время я ревновал — на неё смотрели, смотрели и мужчины и женщины, смотрели внимательно, с любопытством, мы шли к ресторану, оставляя за собой застывших, словно статуи мужчин с открытыми ртами. Чем дальше мы уходили от Ватикана, тем сильнее во мне закипала кровь, а собственнические инстинкты противными маленькими зверьками кусали меня изнутри. Сколько я себя не уговаривал и не объяснял своей ревности, что она не имеет никаких оснований, ничего с собой поделать не мог. И я прижимал еретичку всё ближе и ближе к себе, стараясь таким образом показать всем, что она моя, но это было не правдой, и поэтому мужчины продолжали смотреть на неё.  — Католик, ты меня задушишь, — проворчала Интегра.  — А зачем ты пошла со мной? — вдруг спросил я, меня действительно внезапно заинтересовал этот вопрос.  — А зачем ты меня пригласил?  — Ну…просто ты…тебе ведь не нравится… — честно говоря я не знал зачем пригласил её.  — Вот и я потому же самому согласилась, — глядя на меня с насмешкой, прервала она мою неудавшуюся речь.  — А, понятно, — после такого объяснения мне как-то полегчало, ей видимо тоже, так как через некоторое время я почувствовал, что её рука прошлась по моей спине в опасной близости от мягкого места, а потом залезла в карман.  — Все парочки так ходят, ты разве не видишь, — в ответ на мой удивленный взгляд сказала Интегра. Помню, я был так занят мыслью об её руке в моем кармане, что чуть не прошел мимо ресторана.  — Пикадилли? — прочитав вывеску, вскинула брови Интегра.  — А что, вполне английское название?  — Хм, — только и сказала она. Потом мы сидели и ели, много сытно и со смаком. Особенно Интегра, я отчетливо помню — её заказ насчитывал двенадцать блюд, без учета напитков. Вина она не пила, зато оприходовала четыре кружки горячего шоколада.  — Ты любишь шоколад? — одновременно с этим вопросом, в моей голове появилась мысль: а когда мы перешли на «ты»? Сколько не вспоминаю это так, и остается тайной.  — Да, — Интегра облизала губы и хихикнула, — Уолтер говорит, что когда я родилась, то кожа моя была светлой, а потом я стала есть много шоколада и потемнела.  — Интересная теория, — улыбнулся я в ответ.  — А ещё помню, как… — она много рассказывала о себе, смешного, грустного и вполне обыденного. Я не остался в долгу. Я видел, как её тронула моя история, наверное, потому что она тоже была сиротой. Возможно, ей не пришлось жить в приюте и самостоятельно прокладывать себе путь в жизни, но она тоже была по-своему несчастна. Помню, что обратный путь занял у нас гораздо больше времени, хотя мы шли той же дорогой. Ей тогда было восемнадцать, мне девятнадцать, и, несмотря на столь юный возраст, нам было, что рассказать о себе друг другу. -…и с тех пор у меня остался шрам, — сказала Интегра, когда мы уже стояли под окном её апартаментов.  — Да и где? — я спросил только ради логического завершения разговора, думая, что она ограничится лишь устным пояснением. Интегра же улыбнулась и резко подняла левый край своей узкой юбки — на её смуглом бедре отчетливо выделялась выпуклая белая полоска. Следующие дни? Я их не помню. Помню, как боролся с собой, своим желанием целовать, обнимать её, просто быть рядом, дышать с ней одним воздухом…я любил Интегру уже тогда. И можно было сколько угодно убеждать себя в том, что она еретичка, наш враг и так далее, но от таких чувств не убежишь. Сердцу не прикажешь, проклятые устоявшиеся выражения! На следующий день после той «вылазки» в большой город я снова подошел к ней.  — Как насчет экскурсии в Колизей?  — Зачем? — она держалась более чем холодно, и почему я постарался разбить эту ледяную стену, вместо того чтобы сдаться? Наверное, потому что сдаваться было не в моих правилах.  — По-моему погода очень подходящая.  — Это что, как в гороскопах: сегодня звезды велят львам отправляться на экскурсию в Колизей в компании назойливых козерогов? — Интегра была возмущена и отчаянно жестикулировала, а меня волновал только один вопрос, который я тут же и задал вслух:  — Откуда ты узнала, что я козерог? — еретичка некоторое время стояла с интересно вытянутым лицом, а потом уткнулась в мое плечо и громко засмеялась.  — Что такое?  — К…кха…кхм знаешь, католик, хех, у тебя это на лице написано. Несмотря ни на что, тем же вечером я снова оказался под окном её комнаты. Интегра была одета в то же что и вчера. Когда она появилась в окне, у меня внутри всё оборвалось, сердце на несколько мгновений остановилось, а потом, медленно- медленно, начало биться вновь.  — Снова возьмешь с собой бумажник?  — А ты хочешь сказать, что у тебя хватит денег на то чтобы утолить мой аппетит? — улыбнулась она, самостоятельно спрыгивая на землю.  — Мне хватит на пару кружек горячего шоколада.  — Хм, — Интегра всерьез задумалась об этом.  — А хочешь мороженного?  — Да, только шоколадного.  — Шоколадка, — с тех пор она была Шоколадкой, Карамелькой, Ириской, а я, дававший ей столь аппетитные прозвища, получил статус Сластены. Дни тянулись как улитки, а ночи пролетали быстрее, чем сгорают крылья мотылька. Я никогда не позволял себе заходить дальше робких объятий, и уважал то, что Интегра не торопила события. Каждый вечер я снимал её с подоконника, а под утро помогал забраться обратно. Помню своё ощущения покоя и безмятежности, когда был рядом с ней, и тревоги и ненависти, когда её рядом не было. «Всё сегодня не пойду» — говорил я и шел. Мне хотелось кусать самого себя, привязать себя к стулу или приковаться наручниками к железной трубе, но как только моя Ириска появлялась в окне своей комнаты, я понимал, что скорее вырвал бы трубу или разорвал веревки зубами, которыми хотел себя укусить, чем не пришел бы под это окно. Молодые, счастливые и относительно свободные мы не заметили тучи, нависшей над нами. Мы совсем забыли, что в договоре всего двадцать четыре пункта, по двенадцать требований от каждой стороны, когда она только приехала, и переговоры тянулись, словно жвачка нам казалось, что это так много. Уж, не знаю как она, но я очнулся сразу после слов самого Папы:  — Все пункты оговорены и завтра мы подписываем договор, — я вдруг почувствовал то, что называют пустотой бытия, как будто у меня осталась только жизнь, а всё остальное, в том числе и её смысл, у меня отобрали.  — Да и мы сразу же уедем, — желая добить меня окончательно, вставил дворецкий, который всегда был рядом со своей госпожой. Когда все начали расходиться, я задержался в дверях и краем уха услышал, как Интегра сказала:  — О, Господи!  — Да, мне тоже не верится, что мы скоро уедем отсюда, — Уолтер истолковал причину этого восклицания по-своему. Кто из нас двоих был прав, я не знаю до сих пор. Тем же вечером, мы стояли, читай прятались, за статуей в коридоре и я был слишком близко к ней. Возможно, Интегру это раздражало, поэтому она упиралась мне в плечи, пытаясь максимально отодвинуться от меня.  — У меня есть идея, — сказал я, а она ответила мне слегка раздраженным взглядом.  — Мне начинает, казаться, что у тебя прорва этих идей. Только есть одна проблема — я уезжаю.  — Тем более. Нам же нужно устроить нечто вроде прощального ужина.  — Ужина? — расстроено переспросила она и, кажется, рассердилась ещё больше.  — А что такое?  — Ну, я думала что…- Интегра отвела взгляд и замолчала. Мы некоторое время стояли так: я упершись руками в стену заключив между ними её голову, она упираясь в мои плечи и глядя куда угодно только не на меня. Наконец, видимо решив оставить всё как есть, Интегра схватилась за моё запястье, пытаясь освободиться из этого импровизированного плена.  — Не уходи, — практически взмолился я, нахально обнимая её за талию. Помню своё ощущение ускользающего счастья, будто кто-то вертит им прямо у меня перед носом, но, как только я протягиваю руку и пытаюсь за него ухватится, оно исчезает.  — А почему я не могу уйти? — нахмурилась еретичка, — что может мне помешать? — она меня провоцировала, она хотела, чтобы я сказал это. Но я не доставил ей этого удовольствия, я сделал всё по-своему: прижал свою Шоколадку к себе и поцеловал. До сих пор помню, какой он был невинный, спокойный и полный нежности этот поцелуй.  — Этого тебе достаточно?  — Нет, — пытаясь отдышаться после поцелуя, выдохнула она. Возможно, вы не поверите, но я совсем не думал о сексе с ней. Не из брезгливости или отсутствия мужской силы, просто Интегра первым делом вызывала во мне трепет, и была чем-то запретным. Это всё равно, что если бы простой смертный древнегреческий христианин, мечтал о прекрасной Афродите. Возможно сравнение странное, но для меня очень верное. И в общем-то я понятия не имел куда отвести её. В свою комнату? Моя кровать меня то еле выдерживала. В её комнату? Это попахивало проституцией, правда не знаю с чьей стороны: с её или с моей. В какой-нибудь отель? По-моему это просто верх пошлости. Оставался только один вариант…  — Ватиканские сады?! — воскликнула Интегра, с удивлением глядя на пышную зелень окружающую нас.  — Да, у меня есть тут одно местечко.  — И многих ты туда водил?  — Только тебя, честное слово.  — Ты мне ещё скажи, что ты девственник, — съязвила она, думаю, что она просто нервничала и испытывала потребность хотя бы так сбросить напряжение.  — Чего нет, того нет, — мы протиснулись между двумя толстыми стволами деревьев, названий которых я не сказал бы, даже если бы от этого зависела моя жизнь, и оказались на маленькой поляне полностью окруженной деревьями с небольшим озером посередине.  — Ты уверена? — спросил я Интегру, а она вместо ответа снова меня поцеловала. Но на деле всё оказалось сложнее, чем на словах. Она нервничала, что меня нисколько не удивило, однако оказалось довольно неприятно. Я честно пытался её расслабить, всеми известными мне способами.  — Может быть…подождать? — спросил я робко, хотя чувствовал, что это решение будет мне стоить, а вернее стоЯТЬ, очень долго.  — Нет, нет, если не сейчас, то никогда, — прошептала она жарко, и всё-таки её решимости было недостаточно.  — Тогда расслабься.  — Не могу, прости меня. Просто мне…так страшно. Но я хочу. Хочу, чтобы это случилось с тем, кто хоть что-то ко мне чувствует, — «что-то? Да, я люблю тебя, дурочка» — хотел сказать я, но вместо этого взял Интегру на руки и отнес к озеру. Сначала она на меня совсем не смотрела, но как только я вместе с ней опустился в воду, Шоколадка вздрогнула и подняла на меня глаза. Вода была прохладной и действовала невероятно успокаивающе. Дно озера было не пологим поэтому, шагнув с берега, мы с разу оказались по пояс в воде. Еретичка некоторое время просто стояла напротив меня, оглядываясь вокруг, как будто впервые видела воду. Она даже набрала немного в ладони и поднесла их к носу, как будто хотела почувствовать запах. Её тело манило, словно мираж в пустыне и казалось столь же нереальным. Я протянул руку и коснувшись ей впервые ощутил что такое по настоящему нежная женская кожа. Ещё никем не тронутая, словно лепестки цветка. Вода расслабила её и словно сделала на несколько лет моложе: Интегра хихикнула, прижавшись ко мне, и уткнулась носом в мочку моего уха. Я чуть склонил голову, понимая, что вот-вот ещё одно новое чувство откроется для меня: мой нос уловил её запах. Запах не перебитый духами или туалетной водой, запах чистой невинной девушки, её настоящий запах. Моя Шоколадка пахла чем-то вроде смеси сандала и какао, а её дыхание щекочущее одну из моих щек было мятно лимонным. И на какой-то миг, всего секунду, в тот момент когда я порвал её одним движением, а она тихо вскрикнула от боли, именно тогда чуть оглушенный этим криком я подумал, что могу схватить Интегру и увезти, на край света (пусть никто не знает где этот край, однако все влюбленные хотят туда добраться) жить там с ней, забыть о своих честолюбивых мечтах и возможно даже стать отцом. Но уже сразу же, как только резкий вскрик так же резко оборвался мне стало ясно, что это невозможно. С каждым толчком я словно разбивал свою, только что взлелеянную мечту, рвал её на мелкие кусочки, которые сгорели в пламени первого оргазма моей, теперь уже оскверненной, еретички. Моей любимой еретички. Она была прекрасна покрытая то ли водой то ли потом (вообще-то и тем и другим), эти капли казались мне маленькими бриллиантами, красота и ценность которых увядала рядом с бесценностью и с сумасводящей красотой моей… моей ли? Тогда я не думал о том что вернувшись в Лондон она вдруг внезапно выйдет замуж, при этом не за аристократа, а за какого-то солдатика из её же штаба, который довольно скоро погибнет на задании. Это всё потом, а тогда на берегу озера в садах Ватикана я любил Интегру Хеллсинг, думая лишь о том, как сильно люблю её. Для недавно лишившейся девственности она, пожалуй, была слишком активной. Однако это, вероятно, оттого что она хотела получить побольше того чего, возможно, ей испытать уже не удастся. И вот что странно я, обладающий весьма посредственной мужской силой, не останавливался до рассвета. Интегра остановилась лишь после того как заснула. В очередной раз резко выдохнула громкое: «ах!», резко напряглась, а потом тут же расслабилась и начала дышать ровным дыханием спящей. Утро… началось с того, что она брызгала воду мне на лицо, тихо хихикая, словно маленькая проказливая девчонка. Смешная и до странности невинная, несмотря на всю свою вчерашнюю ненасытность, она улыбалась. Кажется, она была счастлива. Я не понимал причин её радости. Я не хотел её отпускать, а вот она, похоже, уезжала с легким сердцем. На торжественной церемонии и прощальном обеде, Интегра сияла, что-то оживленно говорила своему дворецкому. Помню её последний поцелуй, когда я не укрытый темнотой, наоборот озаренный предзакатным солнцем, пробрался к окну её комнаты. Шоколадка перевесилась через подоконник протянула ко мне руки и этот легки невесомый, не то чтобы поцелуй, а скорее прикосновение губ к губам, навсегда оставивший мне вкус шоколада, который она ела прямо перед моим приходом. Я схватил смуглые запястья и хотел сказать…хотел произнести это. Не знаю зачем. Я не смог бы её удержать, остановить и уж тем более не пробудил в ней желание стать женой католического священника. Но я почти сказал, я открыл рот, но натолкнулся на полный счастья и даже благодарности электрически — синий взгляд и промолчал, произнеся про себя: я люблю тебя. Дальнейшие события моей жизни вспоминаются смутно, так как развивались они с невероятно скоростью. Сразу через месяц после подписания мирного договора с «Хеллсингом» (я иногда напрашивался в архивы, хранящие особо ценный документы и взяв этот кусочек бумаги, находил там её подпись, этот быстрый чопорный росчерк был словно нож в сердце, но я упорно смотрел и если никто не видел, целовал эту маленькую частичку моей Ириски) меня перевели в третий отдел. Работа была уже не такая пыльная, как в пятом, однако почему-то стало сложнее. Я был рад выполнить любое поручение, лишь бы не думать о ней. Я утомлял себя, делая всё для того чтобы, добравшись до постели свалиться и спать без сновидений. Когда этот нехитрый план выполнить не удавалось меня мучили мучительно-сладкие видения с Интегрой в главной роли, я начинал задумываться о том как она живет сейчас, вышла ли замуж, здорова ли? Так же приходили воспоминания, короткие почти неуловимые, но от этого не менее мучительные. Моё самозагнание себя как лошади, было воспринято со стороны как старание и меня, уже думать забывшего о мечте быть великим, вдруг, вроде бы без повода, возвели в сан епископа и передали управление тринадцатым отделом. Я сразу же понял, какую изощренную пытку придумала для меня судьба: деятельность отдела «Искариот» так тесно была связана с деятельностью «Хеллсинга», что порой было не разобрать кто из них кто. О великий, Боже, за что?! За что, черт побери?! Однако отказаться было бы верхом глупости: у главы отдела столько работы. И я принял это всё с благодарностью. Помню тяжелый день: посвящение и потом сразу же передача полномочий бывшего главы тринадцатого отдела новому. Решение неотложных дел, прямо сразу же в кабинете полном не разобранными бумагами, пыли и солнечным светом, бьющим в не занавешенные окна. К вечеру, бумаги были убраны в стол, на котором стоял только телефон. Теперь в моем личном распоряжении было целых две комнаты: кабинет, спальня и ещё отдельная ванная с туалетом. Однако как только утомленный я, улегся на кровать и даже почти заснул, раздался звонок. Не знаю, каким образом мне в моем состоянии удалось добраться до телефона и хватило сил поднять трубку, но все эти старания оказались не напрасными. В тот день…ночь…утро, в три часа утра и, как сейчас помню, двадцатое мая, в пятницу 1996 года я снова слышал её голос. Он раздавался как будто из бочки (на качество связи влияло расстояние и полоска воды, разделяющая нас), однако ни расстоянию, ни воде не удалось украсть из голоса моей Шоколадки того особенного тембра, вызывающего трепет во всем моем теле.  — Назови любое женское имя, — без всякого вступления сказал она. А я был настолько уставшим, что даже не задумался о том кто и зачем звонит мне в такое время и зачем ему женское имя. Да и над именем долго размышлять не пришлось: мой взгляд быстро пробежался по вещам в комнате, упал на книжную полку и на толстый, новенький, черный переплет Библии:  — Ева, — сказал я, и тут же в трубке раздались короткие гудки. Только дней через пять или даже больше мне пришло в голову, что вероятно инцидент с телефоном мне не приснился и не был галлюцинацией. Ещё дня через два я понял, что знал того, кто говорил. И только ещё через день мне пришло в голову пойти на нашу телефонную станцию. Где выяснил, что мне звонила Интегра Хеллсинг, она ничего не хотела слушать о том как тут «рады» её звонку и упрямо требовала соединить со мной. Телефонист сильно извинялся. В тот же день я достал папку с досье на Интегру. Не знаю зачем, может быть просто, для того чтобы посмотреть на её фотографию, может быть, среди официальных и сухих предложений добытой информации добыть что-нибудь личное. Стандартные строчки: глава организации, родилась 26 июля 1977 г, не вызвали во мне никаких особых эмоций, я только краем сознания отметил что вообще-то не знал ни сколько ей лет ни когда она родилась, но потом ужасная, чудовищная, мучительная графа: семейное положение и как гром среди ясного неба, словно небесная кара: вдова! Великий Боже, неисповедимы пути твои, но… за что?! И дальнейшие годы: перевод Андерсона в мой отдел, его превращение в регенератора, мои бессонные ночи и злость, бешенство, грызущие мою душу. Её мужу повезло, что он уже умер иначе я, клянусь, убил бы его. Я злился на неё, это замужество казалось мне предательством. Может быть, все было бы иначе, если бы не это издевательское слово: вдова. Сколько гадостей я наделал «Хеллсингу» не пересчитать, но телефон упорно молчал, чем злил меня ещё сильнее. Она не хотела со мной разговаривать, однажды я сам позвонил, но трубку взял дворецкий и холодным, не терпящим возражения голосом, заявил: «леди Интегра не станет с вами разговаривать, даже если я передам ей трубку». Вот как?! Вот благодарность, за то, что я отнесся к ней как к человеку, за то, что я любил её…за всё. И я ненавидел, стараясь не вспоминать и не думать. Почему же я вспоминаю об этом сейчас? Потому что передо мной лежит приказ, подписанный лично Папой: ехать в Лондон на встречу с главой Хеллсинга. Как бы пригласить её на встречу, так чтобы она пришла. Чтобы поняла: я не просто глава тринадцатого отдела я… я её Сластена. «…не считаете ли Вы, что свежий осенний воздух располагает к посещению музеев?..» В душном, пустом зале Британского национального музея, наполненного запахом сушеного дерева и старой краски, у одной из картин стояла девушка, скорее женщина, в черном пальто стиля унисекс, под которым скрывался мужской костюм, на ногах её были ботинки на толстой подошве, а на голове красовалась шляпка — пожалуй единственное напоминание о принадлежности странной посетительницы к женскому полу.  — Уолтер, сколько времени?  — 15.00 Ровно. * Ненавижу и люблю (лат.)