Она моя

Наташа бежала быстрее пули. Рана в боку, пульсируя, выплёвывала кровь, окрашивая полосатую толстовку в тёмно-бордовый. «Она моя», — сказал Зимний Солдат, и Наташа знала, что так, в принципе, оно есть, было всегда и ещё будет. Его зачищенная память странно играла с ними обоими, заставляя наёмника каждый раз снова и снова выбирать из всех вариантов именно её — Романову или Романофф, как звалась она теперь на американский манер. Каждая встреча их была ознаменована для Наташи ярким воспоминанием, а для Солдата — очередной картинкой, которую его заставят забыть, но настолько въедливой, что она отразится на сетчатке серо-ледяных глаз. Бывший сержант сто седьмого пехотного следовал за Романофф по пятам. Он не переходил на бег, но Наташа никак не могла уйти от преследования. Ноги непослушно путались между собой, она спотыкалась, но упрямо двигалась вперёд. Нырнув в трущобы, агент Романофф заползла в вонючий сырой подвал и перевела дыхание. До её слуха донеслось шуршание подошв грубых армейских ботинок о пестрящий выбоинами асфальт. Шаги на секунду затихли. Хозяин ботинок прислушался. Втянул в себя воздух, будто мог найти беглянку по запаху. Пахло кровью, страхом и плесенью. Наташа затаила дыхание. Прошла минута, прежде чем она снова смогла выдохнуть. Шаги возобновились, удаляясь, пока не затихли. Романофф отряхнула чёрные брюки от мутной пыли и выпрямилась. От ранения потемнело в глазах и бдительность ослабла, поэтому, выползая из своего укрытия, она столкнулась лицом к лицу с призраком прошлого. Недвижимый, он стоял и ждал её. Молча, сверлил её бесчувственным взглядом. Ей было не убежать от него. Она его. — Джеймс, — позвала она. Вышло хрипло и слабо. Голос дрожал. Пальцы судорожно сжимали саднящую рану в правом боку. Зимний Солдат бесцветно смотрел на неё. Он не шелохнулся, когда Наташа сделала шаг вперёд. И ещё один. И последний — малюсенький. Его хватило, чтобы сократить расстояние между ними до пары сантиметров. Дрожащие пальцы потянулись к маске и без труда избавились от неё, скользнули по шершавой от щетины щеке, по пухлым обветренным губам. В глазах Зимнего Солдата что-то шевельнулось. Нет, померещилось. А через полмгновения, губы Наташи накрыли губы Солдата. Он не ответил. «Но и не оттолкнул», — мелькнуло в голове Романофф, которая с каждой секундой всё с большим пылом сминала губы наёмника, что безжизненным изваянием стоял перед ней, замерев и даже не дыша. «Бесполезно». Наташа отпрянула от него. И резким ударом в плечо была прижата к каменной стене. От пронизывающей боли ей стало нечем дышать, и она зажмурилась до цветных пятен перед глазами, но тут же снова распахнула веки, потому что почувствовала дыхание на своём лице. Он подошёл к ней вплотную и разглядывал её, совершенно беззастенчиво, чем нимало смутил Романофф. На этот раз он первый потянулся к её губам. Заключив запястья Наташи в своих ладонях, Солдат прижал их к стене, не позволяя агенту пошевелиться. Горячо, развязно целуя её, он вжимался в её тело, пачкаясь в её крови, и не мог насытиться. Он не понимал, что делает и зачем, однако в уголке глаза маячила картинка, безумно напоминающая то, что происходило сейчас, но когда наёмник скашивал взгляд, чтобы её разглядеть, она пряталась, ускользала. «Она моя», — навязчиво крутилось в голове. — Твоя, твоя, — шептала Наташа, прерывисто дыша, когда его губы переместились на её шею. Оба не знали, что делать, но, поддаваясь инстинктам, второпях срывали друг с друга одежду. Ранение не беспокоило Романофф — главное, пусть губы Джеймса не останавливаются, руки не отпускают, мгновение не заканчивается. И чёрт с ним, что её крики боли и блаженные стоны мог кто-то услышать, лишь бы он не отпускал. Но ему пришлось. А Наташа знала, что они встретятся ещё.